Некоторые политологи полагают, что разработанная Владимиром Путиным еще в «нулевые» стратегия удержания власти с самого начала предусматривала конфликт с Западом, превращение России в осажденную крепость, а самого себя — в лидера нации, который ведет войну с врагами, спасает суверенитет и достоинство русского народа. Отсюда якобы и решение присоединить Крым, навсегда связать свое имя с «исправлением ошибок Хрущева», с возвращением «города русской славы» Севастополя домой. Президент, мол, исходил из того, что рано или поздно экономические ресурсы всенародной популярности себя исчерпают, и тогда вместо «просевшего» роста доходов придется использовать проснувшийся русский патриотизм: строить консолидацию народа и власти на основе психологии войны.
И действительно, невиданное ранее единение Путина с народом России, продемонстрированное на недавних выборах, воспринимается уже не столько результатом благодарности за те материальные блага жизни, которые он принес в «нулевые», и даже не результатом преодоления хаоса 90-х, сколько детищем психологии осажденной крепости. Когда кругом враги, не может идти речи о какой-либо демократии, соревновании идей и программ. «На переправе лошадей не меняют!» Правда, нельзя забывать, что не исчерпание ресурсов роста благосостояния людей породило «русскую весну» 2014 года и нынешнюю жизнь в осажденной крепости, а, напротив, присоединение Крыма и неизбежные санкции обернулись для нас возвращением к временам, когда выживание становится основной жизненной заботой.
Возрождение традиционных русских настроений жертвы, живущей среди врагов, сделало Путина как никогда популярным среди нашего народа. И что поразительно: все прекрасно понимают, что они уже никогда лучше жить не будут. Но все равно за последние годы не было руководителя страны, который бы был так близок к народу, как Путин. Отсюда и лозунг: «Будет Путин при власти — будет жить Россия». Отсюда и иррациональный страх перед возможными переменами в Кремле. Нетрудно увидеть, что ситуация осажденной крепости, жизни в кольце врагов не только ведет к возрождению традиционного всевластия, но и к восприятию его как несомненного блага. И в этом точно Россия — совсем не Запад.
Ничто так не способствует у нас возрождению традиционного русского всевластия со всеми его неизбежными негативными последствиями для ума и сердца нации, как «чрезвычайка». Речь идет о жизни по законам военного времени, о желании жить, не высовываясь, полностью передоверить себя «единственному и неповторимому» лидеру страны. Отсюда и неизбежная для страхов и страстей «чрезвычайки» деформация мозгов, утрата здравого смысла и чувства реальности, утрата желания видеть и знать правду о себе и собственной стране. Отсюда и страсть связывать все свои беды с поисками врагов, невиданная популярность конспирологии. И самое страшное, что породила сегодня жизнь в осажденной крепости, — деформация русской души, утрата чувства совести, какое-то тупое человеконенавистническое государственничество. Русскость сегодня многими связывается с любовью к Сталину — руководителю страны, который несет прямую ответственность за гибель миллионов людей, за муки и страдания узников ГУЛАГа. Сегодня почти половина россиян убеждена, что массовые жертвы в сталинскую эпоху во имя «идеалов социализма» не только допустимы, но и оправданны.
Но все же правда состоит в том, что эта страшная цена, которую мы платим за новые импульсы любви к Путину, не была заранее запланирована. Всего этого могло и не быть. Глубоко убежден, что не было никакой исторической необходимости во всей нынешней ядерной публицистике, всех этих нынешних разговорах о том, когда и при каких условиях Кремль будет иметь право дать команду уничтожить все человечество. Изначальный драматизм русской судьбы как раз и состоит в том, что случайность является подлинным творцом нашей истории. Не было бы никакого Евромайдана, никакой гражданской войны на Донбассе, если бы советники Путина посоветовали ему всерьез поговорить с Януковичем еще в 2012 году, когда он начал вести переговоры об экономической ассоциации с Евросоюзом. Не было бы всей этой трагедии, породившей антирусскую Украину, если бы российский президент проявил присущую ему трезвость и увидел утопизм навязчивой идеи Сергея Глазьева принудить Украину к участию в Таможенном союзе.
Вообще надо понимать, что страны с единовластием их вождей вообще не в состоянии проводить последовательную, долговременную стратегию. Всевластие случайности является обратной стороной всевластия наших русских руководителей. Пришел к власти в СССР Горбачев, который захотел невозможного — соединения демократии со сталинской системой, — и советский строй рассыпался за несколько лет. Глубоко убежден, что если бы Ельцин вместо силовика Путина с его ностальгией об утраченной великодержавности сделал бы своим преемником успешного хозяйственника Егора Строева, привязанного всей своей душой к земле, то у нас была бы совсем другая история. Я уже не говорю о том, что если бы Ельцин рискнул сделать своим преемником Евгения Примакова, друга Киссинджера, то не было бы сегодня второго издания «холодной войны». Я вовсе не настаиваю на том, что без Путина жизнь русского человека стала бы лучше, но я точно убежден, что не будь его, у нас была бы совсем другая история. Да и Путин, на мой взгляд, в «нулевые» был каким-то другим человеком. Да, он в мюнхенской речи напоминал Западу о традиционной русской «привилегии» проводить независимую внешнюю политику. Но при всем том он говорил: мы сегодня осознаем, что мы другие, чем в СССР, что у нас совсем другие экономические и социальные возможности. В мюнхенской речи Путин гордился тем, что русский человек сам, по собственной воле разрушил Берлинскую стену во имя того, чтобы прийти в мир демократии, свободы и ценности человеческой жизни. А сегодня, как мы видим, он любит рассуждать о том, когда и при каких условиях можно дать команду уничтожить все человечество. На мой взгляд, есть что-то трагическое, опасное во всех этих настроениях современной России и ее руководителей.
Кстати, планировать новое издание «холодной войны», нечто, подобное нынешней игре ядерными мускулами, на самом деле было рискованно. Не всегда и не во всех случаях русский человек, оказавшись в осажденной крепости, проникается пламенной любовью к лидеру страны. Помните, в начале войны с гитлеровской Германией более 3 миллионов советских солдат «по велению сердца» сдались в плен на милость противника. Не следует забывать и то, что еще совсем недавно в России царили совсем другие настроения, совсем недавно люди приговаривали: «Лишь бы не было войны!» Сам по себе факт, что после присоединения Крыма настроения изменились коренным образом и появилась готовность погибнуть во имя того, чтобы «дать по морде зарвавшимся америкосам», является неожиданным, пока что труднообъяснимым. В нынешнем российском патриотизме есть много иррационального, на мой взгляд, крайне опасного и болезненного. В какой-то степени Путину и нынешней власти просто повезло: оказалось, что сегодня как никогда русский человек готов жить в осажденной крепости и переносить все тяготы начавшегося активного противостояния с Западом. Правда состоит в том, что ядерный электорат Путина, который принес ему чемпионские результаты на мартовских президентских выборах, оказался «ядерным» еще и в том смысле, что смело смотрит в глаза возможной гибели России и всего человечества.
И, наверное, это произошло в силу того, что ушло из жизни то поколение русских, советских людей, которое видело своими глазами, что такое ужасы войны, которое вынесло из ужасов войны сознание ценности человеческой жизни, самого существования человека на земле. А вместо тех, кто ушел или окончательно уходит, кто знал из своего опыта, что такое война, приходят тридцатилетние-сорокалетние, для которых война — это компьютерные игры, и не более того.
Правда состоит в том, что и автор этих размышлений — тоже дитя войны, которому близка философия тех, кто прошел через ужасы окопов, атак в полный рост на вражеские позиции и тем не менее остался жив. Я лично принадлежу к тем, у кого нынешние рассуждения о возможной гибели человечества вызывают моральный протест. Наверное, еще и потому, что я из личного опыта знаю, что такое «холодная война» и как она может перейти в настоящее ядерное противостояние. В самую опасную ночь Карибского кризиса 1961 года я как радиоразведчик 108-го полка Осназ подслушивал переговоры пилотов американских Б-52, которые летали обычно в Средиземном море. И вдруг тогда, ночью, вместо того чтобы на связь с командованием выходил один самолет в час, как в обычные дни, они один за другим, через каждые 10–15 минут, заявляли о себе в эфире. И я помню, каким смятением, настроением страха дышали переговоры американских пилотов между собой и Центром в Майами. И только потому, что им изменили обычный маршрут и вместо того, чтобы возвращаться домой уже после Ливии (там была одна из их баз), они получили приказ двигаться к Черному морю. А мы, радисты, и сидящие рядом с нами дежурные офицеры со страхом ожидали, когда эти Б-52 начнут запускать ракеты с ядерными зарядами в сторону СССР. Вот эту близость перехода от «холодной войны» к «горячей» я ощутил тогда, когда мне было всего 20 лет.
И поэтому сегодня я ощущаю себя чужим в этой новой, непонятной для меня России, где люди позволяют себе роскошь так спокойно рассуждать о возможной гибели человечества. Не знаю, чем вся эта жизнь в осажденной крепости, рожденная «русской весной», закончится, но мне хотелось бы, чтобы мы, русские, начали думать прежде всего о том, как сохранить жизнь, которую нам дал Бог, сохранить с таким трудом создававшуюся тысячелетиями человеческую культуру.
0
31.56
