ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Nov. 22, 2020

«Насколько сильным Эдик был на поле, настолько же ведомым в жизни»

— Вы были в Москве в тот страшный майский день 58-го, когда разворачивалась история со Стрельцовым?

— Нет. Чемпионаты мира по спортивной гимнастике, как и по футболу, проходили раз в четыре года и совпадали по годам. Я готовилась на юге. И вспоминаю: когда эта беда произошла, на ежедевном утреннем построении нас, как обычно, оповещают о текущих событиях. Был важный генерал, и он начинает доводить: «К сожалению, вчера произошло ЧП...» — и вдруг замолкает. Подходит к нашему старшему тренеру, что-то выясняет.

— Что именно?

— С кем из футболистов Калинина (девичья фамилия Лидии Гавриловны. — Прим. И. Р.) встречается. Ему объясняют — с Ивановым. Он заглядывает в шпаргалку. И только обнаружив, что Иванова там нет, а есть Стрельцов, Татушин и Огоньков, вслух говорит, что их арестовали. Моя первая мысль: Эдика назвал, а Валю нет. Как так получилось, ведь они всегда вместе! И как Эдик вообще оказался с Татушиным и Огоньковым? Спартаковские ребята, у нас с ними не было такой близкой дружбы. Но вот такая, к сожалению, произошла страшная беда.

Одно объяснение, почему он не оказался в той компании, у меня есть. Это было после бани. А Валя в баню не ходил. Они попарились и дальше поехали на развлечения. Спрашиваю: «Как ты не поехал?» «А зачем мне куда-то ехать, когда ты у меня есть?»

— В предыдущем ноябре, за полгода до трагедии, Иванов со Стрельцовым вместе опоздали на поезд, отправлявшийся из Москвы в ГДР на решающий стыковой матч за право участвовать в ЧМ-58 с поляками. Правда, что они с бутылкой шампанского поехали проведать сестру Валентина, которая болела?

— Тогда я тоже была на сборах. Валя мне только объяснял, что опоздали из-за него.

— В интервью Акселю Вартаняну он даже уточнял: «Из-за моей беспечности».

— Да. Знаю, что пьяными они не были. Эдик все время торопил, Валя говорил — да успеем, успеем. И пробок-то не было раньше, рассекали быстро. Но видите — догнали. Валя рассказывал, что больше всего они с Эдиком были благодарны старшим — Яшину, Симоняну... Если бы не они, их бы там убили. И это почти произошло. Они поняли, что если кто-то из них не забьет в этой игре, то им конец. И Стрельцов забил. Но момент все равно был страшный. Пошли вредные статьи, как они называются?

— Фельетоны. Особенно неистовствовал Семен Нариньяни, обличивший Стрельцова в «Комсомольской правде» под заголовком «Звездная болезнь». Это выражение тогда было употреблено впервые.

— Да. Кляли их вдоль и поперек. От газеты «Правда» до остальных изданий. Но Андрей Петрович Старостин за них очень заступился. Он мне тихо шептал: «Лида, береги Валентина. Это золото, а не футболист». На заре еще! Я ему очень благодарна. Старостин это мне шепнул, а я Вале передала. Хоть и дурочка молодая была, но понимала, что мальчишкам тоже надо добрые слова обязательно говорить. И они еще больше будут настроены творить чудеса.

— А у Стрельцова действительно была эта пресловутая звездная болезнь в последнее время перед чемпионатом мира?

— Сейчас это так называется, а тогда он просто повел себя как дурак, по большому счету. Ротозей. Насколько Эдик был интересен и силен на поле, настолько же ведомым оказался в жизни. Его только помани. Эти ребята, все их болельщики: «Давай, едем ко мне!»

— А он?

— А он говорил: «Если не пойду, скажут — зазнался». Водка все это!

— Даже глава в книге Иванова называлась «О человеке, который был сильнее всех на поле и слабее всех за его пределами».

— И правильно. На что Эдик, кстати, обиделся. Никто не хочет согласиться, что он в чем-то слабый. А когда еще и дружки рядом подпевают...

— Валентин когда-нибудь разговаривал с Эдуардом на тему той роковой ночи, о том, что случилось на даче летчика Караханова?

— У них был сразу откровенный разговор — когда он появился дома после этой ночи (напомню, что Иванов и Стрельцов жили в одном доме у станции метро «Автозаводская». — Прим. И. Р.). Надо же на сбор ехать! Вот в этот момент Валя увидел его и понял, что что-то не так. Там и поговорили. Но содержание разговора я раскрывать не буду.

— Скажите только ваше мнение — по делу или нет Стрельцов сел.

— По делу, конечно. Видите, всех реабилитировали, а его нет. А сколько об Эдике написали книг, сделали фильмов и заработали на этом денег — видимо-невидимо. По всем этим фильмам и книгам создан ореол несправедливости. А правда все-таки с другой стороны. Поэтому кара с него до сих пор и не снята.

Правильно мне Валя Яшина позвонила и сказала, когда еще до фильма был телевизионный сериал об Эдике: «Какими идиотами показали органы — КГБ, МВД! Идиотами! Все они специально делали, во всем его подставляли». Валя же к «Динамо» небезразлична. И говорит: «Лида, неужели они не напишут никакой протест тем, кто делал этот сериал? Нельзя так унижать наши серьезные органы!»

— Валерий Рейнгольд говорил: «Если бы Стрелец в «Динамо» перешел — его бы отмазали». Та же версия в том сериале, о котором вы упоминаете.

— «Бы» не бывает. Рейнгольд ничего не видел, ни с кем об этом не общался — откуда ему знать? Посмотрел бы он на первый вид Эдика, когда он через два часа после отъезда с дачи появился — тогда бы, наверное, понял и замолчал. Там была страшная борьба.

— Кстати, в «Динамо"-то их с Ивановым действительно звали?

— Вспоминаю, как они вдвоем сидели в новой квартире после возвращения с Олимпийских игр. Конечно, сразу пошли звонки. В ЦСКА их начали звать. Всем грозила армия, никто от нее не убегал, кроме футболистов. Сидят они на диване, как сейчас помню эти физиономии. «Валь, не пойдем?» — «Не пойдем! Мы в «Торпедо»!»

Ничего практичного у них в мозгах не было. В отличие от Коли Маношина, который мне об этом когда-то говорил. Он ушел в свое время в ЦСКА, получил офицерское звание, позже — персональную пенсию. Может, как-то программировал себе жизнь наперед. А этим море по колено. Останемся в «Торпедо», и все. Конечно, все их хотели у себя видеть. Но они остались верны своей команде.

— Но ведь Иванов болел за «Динамо»! Неужто не пошел бы, если бы было конкретное и заманчивое предложение?

— Думаю, не пошел бы. Из-за своей порядочности и отношения руководства ЗИЛа. Завод Лихачева был для них с Эдиком альма-матер. К ним шикарно относились. Перейти куда-то означало плюнуть в лицо Вольскому Аркадию Ивановичу, секретарю парткома завода. Прекрасному дядьке, который их обоих боготворил! Когда я родила сына, он подал мне к подъезду машину, чтобы я, кормящая мама, смогла приехать на чествование. Никто такого тогда не делал!

А весь народ? Когда Валя уже тренировал «Торпедо», иногда у ребят могло что-то не получаться, или они играли разболтанно. И тогда он устраивал для них поход в литейный цех завода Лихачева. Я там ни разу не была, он мне рассказывал. Это такой цех, когда заходишь — и рабочих за полметра не видишь из-за черной пыли, которая там стоит. Жара страшнейшая, грохот... Жутко.

Футболисты зашли, глаза округлили. А Валя показывает им, как эти мужчины, мокрые, грязные вусмерть, льют сталь полный рабочий день. Муж говорил: «Мне потом не надо было им ничего объяснять. Я привожу их на стадион «Торпедо», они выходят на зеленый газон. Солнышко сияет, даю им мячи. И просто говорю: «Давайте играть в свою любимую игру. Есть разница между той работой и этой? При том, что литейщики зарабатывают намного меньше вас?» И все, говорил, мне на определенный период не надо было им мозги вправлять.

«Мы никогда не ссорились с женой Стрельцова Раей»

— В СИЗО к Стрельцову Валентин не пытался пробиться?

— Туда никого не пускали.

— Как он вообще на все отреагировал?

— Я его увидела только после Швеции, когда и сама вернулась со своего чемпионата мира. Это был не Валя. Жутко угнетенный. Они были как песня, которая лилась на двоих. И вдруг его нет. Надо выходить на следующую игру — и без Эдика. Это была беда. Все их воспринимали вдвоем, но он нашел в себе силу воли и оттачивал мастерство, чтобы не перестать быть сильным футболистом, каким он был рядом со Стрельцовым.

— Он не писал ему в лагерь?

— Никто не писал. Потом доброхоты предъявляли претензии: вот, мол, Валя не был у Эдика, приезжал один Шустиков. Так Витю от команды «Торпедо» делегировали! А Иванов был незаменим в «Торпедо» и сборной, у него не было ни одного свободного дня.

— Пытался ли Валентин сделать что-то, чтобы Стрельцова раньше вернули и в нормальную жизнь, и потом в футбол?

— Конечно. Думаете, он не разговаривал с Вольским? Валька лучше кого-либо понимал, что такое для него Эдик. И очень за него бился. Как-то раз певец Большого театра Зураб Соткилава, с которым мы попали на одну программу, вдруг высказался: «Валя Иванов мог бы сделать больше, чтобы вытащить Эдика». Я к нему потом подошла и сказала: «Все почему-то делают из Иванова какого-то царя, всемогущего человека, который откроет ногой дверь в любой кабинет и все организует. Там были более высокопоставленные лица, которые считали иначе». Но Вольский в конце концов и взял на себя ответственность за то, чтобы Эдик вышел.

— А согласны с версией, что, если бы в 1964 году Хрущева не поменяли на Брежнева, то Стрельцову так и не разрешили бы вернуться в футбол?

— Это версия кинофильма, я такого раньше не слышала. Такая же версия, как и про дочку Фурцевой. По-моему, тоже придумали для красоты. Кстати, в сериале воспевалась его любовь к Алле, первой жене. Но его единственной официальной женой была Раиса. А с Аллой они просто встречались. Симпатичная девчонка, мы были с ней немного знакомы. Но она, к сожалению, забеременела. А рожала, уже когда Эдика посадили. Она никогда не была его женой, она никогда не была с высшим образованием — если опять делать отсыл к сериалу. Все, что показано, — ерунда.

— Читал, Алла не сошлась с Софьей Фроловной, мамой Стрельцова.

— Да ладно вам. Там даже не стоял вопрос о замужестве. Просто одна из его девушек, которая забеременела. А с Раей почему он так сблизился, когда вышел из лагеря? Пока он был в заключении, она оказывала самое большое внимание Софье Фроловне. Раиса была торговым работником в ЦУМе, у нее были некоторые возможности.

Я до этого ее не знала. А узнала как раз по связи с мамой Эдика. Когда он вернулся, мама ему четко объяснила, кто ей больше всего помогал. Эдик прекрасно относился к маме, это факт. И он не то чтобы не мог ослушаться ее, но был Раисе очень за это благодарен. Женился на ней, у них родился сын Игорь.

— Читал мнения, что охлаждение между Валентином и Эдуардом после выхода Стрельцова на свободу произошло как раз из-за того, у вас не сложились отношения с Раисой.

— У меня?! Да ну, ерунда такая, что дальше некуда. Когда Эдик вернулся, они приехали с Раей в нашу квартиру. И так грустно смотрел... Вообще, Стрельцов возвратился совсем другим. Даже внешне. Из красавца, у которого торчал этот его кок, превратился в погрузневшего человека с залысинами. А главное отличие — глаза. До ареста они у него всегда были озорные, улыбчивые. Их не стало.

Я смотрела на него и думала, отчего он так грустит. Это мои женские мысли — может, и неправильные. Тут налаженная семья, двое детей. Валя за этот период набрал футбольных званий. Выиграл Кубок Европы, чемпионат Союза, поучаствовал в двух чемпионатах мира...

Мне показалось, что он думал, как же по-другому он прожил свою жизнь. У него был какой-то взгляд-измеритель. Как он раньше бесшабашно себя вел — теперь стал совсем другой. Я понимала, что это его многолетнее страшное приключение, конечно, оставило след. Не каждому дано такое пережить. И тут он входит в нормальную семью, где все складно. Хотя мы тогда болтали, и все вроде было неплохо.

Нет, мы с Раей никогда не ссорились. Наоборот, были в очень дружеских отношениях. Но признаю, что Валя с Эдиком как-то разошлись. Может, то окружение, которое было у Стрельцова и выпивало с ним, оказало на него какое-то воздействие. У Вали точно не было по отношению к нему никакой злости и зависти, как кто-то пытался говорить. Чему там завидовать? Но да, неправильно развернулись у них отношения. Той близости, с которой они влетели в большой спорт, уже не повторилось. Не повторилось.

— Иванов же взял Стрельцова вторым тренером, возглавив «Торпедо». Но продлилось это недолго, и версий на этот счет тоже существует масса.

— Старших тренеров московских клубов тогда, кажется, Моссовет вызвал к себе на отчет, доклад о поставленных задачах и проводимой работе. Команда была на предсезонных сборах в Адлере, и Валя на три дня вынужденно ее оставил, полетел в Москву. Оставил на Эдика. Возвращается — не видит ни команды, ни Стрельцова.

— Ох.

— Тот запил — и эти разбежались. Как тут можно было стерпеть? Вас, мужиков, надо вообще держать будь здоров как, а тут вместо тренировок их пришлось ловить бог знает где. У Вали чуть ли не с рождения была такая ответственность за дело, что он такое и представить себе не мог. Кто-то возмущается — за что он его убрал, как мог? А как его оставить после такого?

— Иванов со Стрельцовым общались в последние годы жизни Эдуарда Анатольевича?

— Когда с Эдиком случилось беда, и он серьезно заболел, Рая позвонила нам. Валя был на сборах. Я чувствую — у нее голос страшный. «Рая, что случилось?» — «Эдик заболел. Найди мне Валю, пожалуйста. Он должен знать об этом». Валя подключил всё что надо. Но рак уже был в поздней стадии, не исправишь.

Естественно, Валя был на похоронах. Меня не было, я улетела в какую-то дальнюю командировку, и вернуться оттуда к прощанию было невозможно. Знаю, что они до конца были дороги друг другу, даже если это внешне и не проявлялось. К сожалению, Эдик не всегда мог справиться со своими ошибками...

До сих пор вспоминаю, как они еще в 50-е, до беды Эдика, уезжали с «Торпедо» на сборы в Батуми или Сухуми — и писали мне оттуда письма вместе: «Валя, Эдик». Какая это была дружба...

«Выгонял из раздевалки третьего секретаря парткома ЗИЛа»

— Вернемся к Валентину и его футбольной судьбе. На пароходе «Грузия» Валентин хромал? Он ведь в полуфинале Олимпиады серьезную травму получил и в финале не смог сыграть.

— Он ее получил значительно раньше. Еще в 55-м году. Валя уже играл в основном составе «Торпедо» и вызывался в сборную, когда в столкновении с кем-то у него вылетел мениск. А методика операций на коленях тогда была наистрашнейшая.

Ему очень долго эту операцию делали. Разрезали с внешней стороны, думали там. А оказался внутренний. Или наоборот, уже не помню. Еще раз располосовали ногу. Когда уже зашивали, наркоз прошел, и он орал диким криком.

Потом на месяц заковали ногу в гипс, что сегодня противопоказано категорически. Когда гипс сняли, нога у него была как палка. Не сгибалась. И ему начали на живую ломать сустав. Довели до прямого угла, и все это под страшный крик. Он мне рассказывал это гораздо позже, когда я уже была его женой. Прямо при нем говорят: «Ладно, на 90 градусов сломали. Ходить сможет — и хватит!»

А он это слышит. Ему что такое просто ходить — он же играть хочет! Не может без футбола! Потом он мучительно разрабатывал колено. И возьмите любые снимки — с тех пор и до конца карьеры, то есть еще 11 лет, он всегда играл в наколеннике.

Вот то, что видела сама. У него в суставе образовалась так называемая мышка. Для спортсменов тогда это характерно было. Какой-то сгусток крови обволакивался солью, и образовавшийся шарик заскакивал в коленный сустав — ни туда, ни сюда. Валя приезжал домой, наливал ванну и в горячей воде сгибал-разгибал колено, чтобы выскочила эта мышка. Это продолжалось много лет.

А на Олимпийских играх у него от столкновений опухло колено. Многие справедливо пишут о Николае Тищенко, который в полуфинале с болгарами сломал ключицу и не ушел с поля, поучаствовав в голе. Так у Вали было то же самое! Нельзя же было никого менять, а как в таком матче с поля уйдешь? И он немножко подпрыгивал, делал вид, что бежит, тем самым отвлекал на себя внимание. Стоически сильный человек, которого годами били, били, били...

— Слышал, у него было неплохое чувство юмора.

— Хорошее! Он в этом плане был хулиган. Тут важно, что у нас были приятные знакомства с артистическим миром. За «Торпедо» болели не абы кто, а такие глыбы, как Александр Ширвиндт, Аркадий Арканов, который даже вел Валин юбилей. Мы имели шикарную возможность появляться когда хотим в театре «Современник», куда невозможно было в наши времена попасть.

Артисты и футболисты как-то взаимно обогащались. Артисты с удовольствием с ребятами общались. Они же приглашали, никто не напрашивался! Роли-то у них по большому счету одинаковые. И те и другие доставляют удовольствие зрителям. Только футболисты — стадиону, а актеры — залу. После спектаклей всегда притормаживали, оставались пообщаться.

Там-то и точили языки. Валька всегда был острым на язычок, и это общение этот юмор развило. Он и обижал часто своими шутками. Знаю, что Анзор Кавазашвили на него обижался — да многие ребята. Ничего, говорю, чешитесь, блохам не поддавайтесь! Нюней, безвольным, ровным характером не добьешься больших успехов!

— Он уже в 21 год стал капитаном «Торпедо», Августин Гомес передал ему повязку. Как такое возможно?

— Это о чем-то говорит! Несмотря на его острый язык, на обиды, коллектив все равно выбирал его бессменным капитаном. А потом великий футболист, спартаковец Игорь Нетто, многолетний капитан сборной СССР, передал капитанскую ленточку именно Иванову! Не на одну игру, а на четыре года. И одно это уже говорило, что он — суперфутболист.

А ведь сколько было испытаний. Его же и дисквалифицировать хотели, когда в 58-м, осенью после чемпионата мира, сборная поехала в Лондон и на «Уэмбли» проиграла англичанам 0:5. Капитаном в том матче был Симонян, и их с Ивановым сделали крайними. И даже когда он стал лучшим бомбардиром на чемпионате мира в Чили, тоже поражение от хозяев на него повесили.

— В гораздо большей степени — на Льва Яшина, Лидия Гавриловна.

— Может, и так, но не один же Яшин должен был за все отвечать. Валя страшно тратил себя в футболе! И, став тренером, никогда не сидел на скамейке. После активного футбола почти сразу стал старшим тренером «Торпедо», ни разу не был вторым. А эти две работы — небо и земля. Именно он шел на ковер к начальству, именно с него снимали три шкуры. Он третьего секретаря парткома ЗИЛа (а это очень высокий пост по тем временам!) выгонял из раздевалки. Ни один другой не посмел бы себе этого позволить. Иванов со своим огромным авторитетом и именем, которое он завоевал только собственным трудом, — мог.

И не случайно Валя уходил из жизни очень тяжело, болел серьезно. Я думала — боже мой, ну сколько же можно трепать себя этим футболом. И он вытрепал. До дна.

— Сильнее, чем когда был футболистом?

— Намного! Когда он был в роли игрока, они посидели, по рюмочке выпили, обсудили, и все. Как только стал тренером — почти ни одной ночи после поражений не спал! Говорила ему, что нельзя так гореть, переживать. А переживал он, потому что не мог воспроизвести то, что сам показывал как игрок. Всех лучших российских футболистов забирали или в «Спартак», или служить в ЦСКА и «Динамо». Для таких команд, как «Торпедо», оставались уже в основном середнячки. Валя очень мучился от этого. Потому что он максималист и лидер. Но ничего с этим сделать не мог.

Я пыталась его успокоить, говорила, что невозможно из троечников сделать отличников. Но легче ему от этого не становилось. Тренерскую участь нельзя сравнить ни с какой другой. Выиграла команда — заслуга всех, проиграла — виноват тренер. У нас после матчей телефон был раскален, как в революционном комитете, — хоть выиграли, хоть проиграли. В конце концов я вырвала у него этот телефон и сказала: «Я буду отвечать». И далеко всех отправляла — чтобы немного успокоить его.

На следующий день после игр он, как правило, ехал в партком ЗИЛа. На ковер. Помню, после одного такого визита приехал никакой. «Что такое?» — «Голосуют: выговор! Нет, давайте строгий выговор!» А что такое в наше время было по партийной линии получить строгий выговор... Это гарантированно снимают с работы, становишься невыездным.

И за «строгача» уже были готовы голосовать почти все члены парткома, включая теток, которые ни хрена не понимают в футболе. Только ноги, Валя говорил, не подняли. Но кто-то оказался потрезвее и все-таки переубедил. Он мне все это рассказывал. А ведь все это равносильно убийству человека. Знаю массу примеров, когда люди умирали после парткомов.

— Даже так?

— Да. Например, в «Динамо» был очень крутой генерал.

— Богданов?

— Кажется, да. И когда люди у него на парткомах получал такие вот строгие выговоры и думали, что им всю жизнь зарезали, — уходили от него с инфарктами и умирали.

— Валентина Тимофеевна Яшина на генерала Богданова мне очень жаловалась.

— Жестокий был мужик. А Валентина Тимофеевна — замечательная. Мы с ней все время разговариваем, не далее как позавчера созванивались. К сожалению, пандемия всех так разделила, что ни я не могу к ней подъехать, ни она. Яшина молодец. Тоже не лишена юмора. Мы с ней хулиганим по телефону как хотим.

«Угрожали расправой детям, если Иванов вернется в «Торпедо»

— Какие отношения у него, еще игрока, были с тренерами?

— Валя до такой степени уважал Виктора Александровича Маслова, что, когда стал тренером, смотрю — у него тембр голоса менялся. И выражения были как у Деда, Маслова. Говорю — Валь, ну ты прямо копируешь. А он не мог по-другому. Он действительно его копировал. Так внимателен был к его установкам, ко всему, чему Маслов учил, что невольно подражал этой тренерской глыбе.

— Руководство «Торпедо» выгнало Маслова на следующий год после триумфального дубля в 1960 году. Второго места и выхода в финал Кубка СССР зиловским начальникам уже оказалось недостаточно. Игроки не пытались за него просить?

— Не помню. Но понять таких вещей не могу. Так же как Бескова убрали после серебра Кубка Европы 1964 года, когда 1:2 хозяевам-испанцам в финале проиграли, а Валя был капитаном. Но вот так у нас тогда было принято.

— Предисловие к книге Иванова «Центральный круг», вышедшей в 1973 году, написал как раз Маслов. Его Валентин попросил?

— Точно нет. Валя вообще никогда ничего не просил. Мог обратиться Женя Рубин, который помогал ему писать эту книгу.

— Позже Рубин эмигрировал в Америку. Как-то удавалось поддерживать с ним отношения?

— В период работы над книгой мы сошлись очень близко. Он же к нам домой приходил — и мы к ним с его женой Жанной. Спустя время после их эмиграции я прилетела в Америку в роли судьи на чемпионат мира по гимнастике. У меня был телефон Рубиных, и я позвонила, хотя нам по инструкции это было запрещено категорически. В составе советской делегации всегда был зам руководителя — человек из органов, который за всеми следил.

Следил и за мной. И узнал, что я встретилась с Женей и Жанной. Это нетрудно было, потому что произошло прямо около нашей гостиницы, не было никакой другой возможности. Кагэбэшник, оказывается, меня караулил. И я запомнила этот очень недобрый взгляд.

— Не сделали после этого вас невыездной?

— Нет, продолжила ездить. Может, сказалось то, что у меня был слишком большой выездной опыт, в том числе и в роли руководителя. А еще спустя долгое время, лет, наверное, пятнадцать назад, Рубин прилетел в Москву — и, конечно, пришел к нам в дом. Валя был жив, и мы прекрасно пообщались. Женя был какой-то грустный. И хотя говорил нам, что у них все хорошо, рассказывал, как они преодолели первоначальные трудности, но в один момент вдруг признался: «Сегодня вернулся бы обратно».

— А мы вернемся к тренерам. С Гавриилом Качалиным, Константином Бесковым, Виктором Марьенко, Николаем Морозовым отношения у Валентина были сложнее, чем с Масловым?

— Со всеми были хорошие. А Маслова он просто как отца воспринимал, которого у него не было. С Качалиным — уважительные с обеих сторон. Я с ним лично беседовала, потому что он работал в Мельбурне, а оттуда мы все уже как родные возвращались. Очень интеллигентный, тактичный человек.

Единственный, с кем были острые углы, — Морозов. Они и остались. Маслов принял Валю в «Торпедо» совсем мальчишкой, вскоре поставил в основной состав. В этот момент его убрали, и пришел Морозов. Сразу сказал: «Это неправильно — таких молодых ребят, минуя дубль, сразу в основу ставить». И, не разбираясь, в дублирующий состав его задвинул.

Но, как Валя рассказывал, ненадолго. Матчей пять он там отыграл, после чего Морозов его вернул. Потом его опять поменяли на Деда, но у Вали к нему осталась тайная антипатия. И это же надо, чтобы так эта история закольцевалась! Много лет спустя этот самый Морозов принял сборную после Бескова. Валя при нем отыграл почти все отборочные матчи перед чемпионатом мира — 66, который должен был стать третьим в его карьере.

— Но от финального турнира Морозов его месяца за три отцепил.

— Капитана! Это было жестоко, и Валя очень сильно переживал. Валерка Воронин к нам пришел и говорит: «Ну, Кузьма, я им все сказал. Как без тебя?» Его все уважали, но кто-то посоветовал Морозову — или сам он решил — омолодить состав. После этого Валя как-то резко погрустнел и в конце того же года решил заканчивать с футболом.

— Притом что ему в ноябре исполнилось только 32. То есть поучаствуй он в ЧМ-66, еще пару-тройку лет мог бы отыграть?

— Конечно. Он был легкий, техничный — и таким оставался.

— В 1991 году, когда модным стало писать коллективные письма, игроки «Торпедо» уволили Валентина Козьмича при помощи такого письма.

— Страшная была история. Когда его ушли из команды, я была в Америке на чемпионате мира по гимнастике. Он мне туда звонит с такой новостью. Отвечаю: «За-ме-ча-тель-но! Наконец-то ты отдохнешь. Все в порядке, Валя! Даже не переживай, все будет хорошо». А он к тому времени работал в «Торпедо» 11 лет подряд, а до перерыва в один год — еще пять. Думаю, я правильно ему ответила. Могла добить, но вместо этого поддержала. Другая жена начала бы пилить. А тут я приехала, мы все разложили по полочкам.

Уже при мне его вызвал к себе директор Завода Лихачева. А прямо в это время мне звонит какой-то человек. И, чтобы голос узнать было невозможно, прикрыл рукой трубку и говорит: «Если твой Иванов вернется в команду, мы твоих детей...» Я даже не стала дослушивать, бросила трубку. И немедленно начала разыскивать дежурного, чтобы узнать, как мне дозвониться до кабинета директора ЗИЛа.

И меня соединили с мужем! Я сразу сказала: «Валя, прекрати! Сейчас же уходи из этого треклятого футбола, потому что эти сволочи угрожают тем, что сделают что-то с детьми!» Он: «Успокойся, Лида, успокойся». И директор трубку берет, не понимая, какой оборот приняла тема: «Все будет хорошо, Лидия Гавриловна! Мы все сделаем! Валентин Козьмич снова будет в команде». Думаю: «Только этого и не хватало».

В итоге Валька послушал меня. Видно, так эмоционально я ему все это выдала и послала этот футбол вместе со всеми, кто угрожал. И он ушел. Какие-то сволочные люди втихую настроили ребят. А тем легче не работать, чем работать, — это закон жизни. Лень вперед всех родилась.

— Иванов же тогда хотел отчислить за пьянку на базе Сергея Шустикова и Максима Чельцова, и это стало катализатором бунта.

— Потом кто-то повзрослел, кто-то поумнел. И они потянулись по очереди к нам в квартиру — просить извинения у Валентина Козьмича. Но поезд-то уже ушел. Это почти такая же история, как освобождение из сборной за три месяца до ЧМ-66. А здесь оставалось игры три-четыре — и они могли быть в призерах. Но его убрали — и все слетело. Весь адский труд.

— Валентин Козьмич их простил?

— Конечно, простил. Но вот того же Сережи Шустикова с нами нет. Все по той же проклятой причине, о которой я много раз в нашей беседе говорила. Но, когда человек пьет и его за это наказывают, в его глазах виноваты все, кроме него самого. Пока не видела ни одного, кто винил бы в этом себя.

— Ваш муж же вскоре после того поехал тренировать в Марокко.

— И я вместе с ним. Без знания языка хорошо работать невозможно, хоть и был переводчик. Для Вали это были выселки. Мы там пробыли год, и он вернулся. Вернулся уже под звонки из Москвы.

— Полгода он тренировал в первой лиге «Асмарал».

— И очень много говорил мне, что там есть очень хороший молодой парень, фамилия — Семак. Я запомнила, потому что Валя его очень хвалил. А теперь видите до кого Семак дорос. Молодец!

А потом — снова в «Торпедо», куда же еще? Ему: денег нет, команда на вылете, ее надо спасать. Он: «Правильно, как неторпедовцев звать — так можно и денег дать, а когда деньги заканчиваются, надо звать Иванова». «Валентин Козьмич, ваш авторитет все компенсирует». — «Ребята за такую компенсацию, просто так, работать не будут». Но пришел, возглавил, спас и еще четыре года проработал.

Когда «Торпедо» разделилось на две команды, в «Лужниках» и на ЗИЛе, и люди не могли понять, где настоящее, кто-то придумал правильный ответ: «Где Иванов — там и «Торпедо». К нему всегда было безумное уважение. Уже когда он вышел на пенсию, мы идем с ним на стадион «Торпедо». Вышли из подтрибунного помещения и шагаем вдоль трибуны. Народ как начал аплодировать! И люди стали вставать — один за другим. Он их поприветствовал взмахом руки — в ответ овация. А я думаю: «Какой же ты у меня молодец!»

— «Рубиновый орден» УЕФА поехали получать в Швейцарию вместе?

— Фигушки! Это же наша страна. Приглашение прислали на двоих, но отправили его одного. Так федерация футбола распределила, наверное. Я даже этим не заморачивалась. А орден этот у меня лежит. Как и свидетельство, что Иванов включен в сотню лучших игроков Европы. Из наших там только Яшин да он.

— Валентин Валентинович Иванов никогда не судил в высшей лиге Валентина Козьмича? Ваш сын же начал работать в высшей лиге с 1993 года и прилично еще по времени с тренерством отца пересекся.

— По-моему, пока в «Торпедо» работал Валентин Козьмич, сын не имел права судить эту команду, за которую сам какое-то время поиграл. Но потом уже он ее судил, причем торпедовцы всегда были недовольны. И мужу говорили: «Ну что ты, Валентин Козьмич, не можешь сыну сказать, чтобы он родную команду нормально судил!» Они не понимали, что Валька у нас очень честный и порядочный. Всегда говорит: «Я имя отца никогда не подведу!»

Сейчас он работает не где-нибудь, а в ФИФА, и там на хорошем счету. Мне приятно видеть, как к нему относятся в главной организации мирового футбола. И моему Валечке Козьмичу тоже было бы приятно.

— Жестко он его воспитывал?

— Нет. Жесткость была только в футболе. А дочка стала балериной Большого театра. Прошла конкурс, первым номером ее туда взяли. И танцевала там до пенсионного возраста для балета, до 36 лет. Принесла нам двойню, мальчика и девочку, которым сейчас по 31 году.

— Они по футбольной или балетной линии не пошли?

— Нет. Внук футбол очень любит, но только как болельщик. А внучка пошла в художественную гимнастику и подавала большие надежды. Но потом я ее остановила, потому что надо было все поставить на карту и пожертвовать нормальным образованием. Сейчас она открыла клуб художественной гимнастики и тренирует маленьких девочек.

— А по линии сына?

— Одна внучка, которая родила нам правнука. Его, к сожалению, мой муж уже не застал. Внучка очень неплохой юрист, вышла замуж в Питере и живет там. А правнук Никита родился в один день с президентом страны. Ему уже семь лет.

«К жизни меня возвращали дети, внуки и Лариса Латынина»

— Слышал историю, что недавно вы позвонили поздравить Симоняна с 94-летием. У вас была какая-то ссора, но трубку взял его помощник, передал, и Никита Павлович перезвонил. Вы тепло пообщались и помирились. Правда?

— Да. Интересно, откуда вы это знаете! Но это правда, и я этому очень рада. У нас действительно был период охлаждения, для меня очень болезненный. Ведь Никита Павлович — я так называю его еще со времен Мельбурна — всегда был приближен к нашей семье. Думаю, это больше сделали злые языки, чтобы нас разлучить.

Когда Валя уже сильно болел, Симонян часто звонил. Я поднимала трубку, потому что муж был уже не в состоянии разговаривать. Потом он спрашивал: «Кто звонил?» «Никита Павлович». — «Никитушка...» Сколько было сердца в одном этом слове, сколько нежности. Они не могут быть друг другу чужими, холодными! Я верю в эту спортивную дружбу как ни в какую другую. Столько пережито и преодолено. Только в спорте в один день можно испытать такое совместное счастье, а в другой — страшное горе чуть ли не наравне со смертью. А когда они проигрывали что-то большое, то чувства у них были именно такие.

Да, я позвонила Симоняну и попросила у него прощения. Только из большого уважения к Никите Павловичу могла такое сделать. И мы действительно, слава богу, очень тепло поговорили. Начала с ним разговаривать, очень волнуясь. Но он не клал трубку. А потом сказал: «Лида, ну ты же знаешь, что такая пара, как Иванов — Стрельцов, неповторима! Я за всю свою длинную жизнь такой больше не видел!»

Я была растрогана. А Симонян в какой-то момент говорит: «Ну, я пошел». «Куда вы пошли, Никита Павлович?» Он смеется: «На 95-й!» Я ответила: «Верю, что 95 мы будем вместе отмечать!»

— Быстро ли смирился Валентин Козьмич с ролью пенсионера, когда уже к середине нулевых окончательно завершил тренировать и возглавлять тренерский совет «Торпедо — ЗИЛ»?

— С большим трудом. Тяжело переживал это затишье в своей бешеной жизни. Первое время довольно часто ходил на игры. А вскоре серьезно заболел.

— Как вы поняли, что он заболевает таким тяжким недугом, как болезнь Альцгеймера? И быстро ли все произошло?

— Не совсем быстро. Все началось с рака, от которого он, кстати, и умер. За пять лет ему сделали две операции. Но от них и от наркоза, которые наложились на общую измотанность его организма, у Вали началась деменция. Для меня это было самое страшное, потому что она пока нигде не лечится. Он иногда меня не узнавал, и это было очень жестокое ощущение.

Я вначале не понимала, что происходит, пока мы не пришли к невропатологу. Дальше я по мере возможностей ездила с ним по всем врачам, но никто не мог помочь. Рак у него обнаружили в 2005-м, а умер он в 2011-м. Прожил после начала болезни шесть лет. Но это был уже совсем не тот Валя.

— Он сам понимал, что с ним происходит?

— Когда наступали просветы, он почти плакал. Как-то мне надо было съездить в Москву. Возвращаюсь — а он прямо по-старому: «Лида, я соскучился, жду тебя». Я прямо обалдела: «Валя!» Но такие просветления были все реже и реже. И вдруг он иногда смотрел так выразительно, молча говоря о своей немощи... Он уже почти все время лежал пластом. Это был очень тяжелый уход.

— Сами справлялись или сиделку нанимали?

— Сама. Больших возможностей, особенно денежных, не было. Правда, потом нашла киргизку, она немножко помогала. Потому что я ни днем ни ночью не могла заснуть. Валя посреди ночи мог проснуться и пойти бродить. А с такой болезнью — сами понимаете, к чему это могло привести. Я измоталась абсолютно, думала, еще немножко, и сама уже с ума сойду. А она хоть приготовит поесть, нам даст.

— Кто помог пробить могилу на центральной аллее Ваганьковского кладбища?

— Когда Валя умер, я позвонила, по-моему, Мише Гершковичу. И Никита Павлович активно подключился. Я тогда плохо соображала, все было как в тумане. Они и организовали это место на Ваганьковском. Тоже этого не знала. Потом потихонечку узнавала.

Похороны превратились в демонстрацию. Народищу — море! Прощание было в ДК ЗИЛ. И шла беспрерывная нить людей. Потом мне сказали — все цветочные ларьки в округе были опустошены. Хотя я была в плохом состоянии и в тот момент мало что понимала.

Похороны оказались очень дорогие, я никогда с этим не встречалась и всех этих расценок не знала. Когда они с ветеранов собрали 30 тысяч рублей, я психанула, ляпнула что-то вроде: «Никита Павлович, сейчас даже бомжа за 30 тысяч не похоронить!» Я вообще тогда была плохая, как сейчас понимаю. Могла лишнее что-то сказать.

Потом Симонян уже больше помог. И Николай Толстых, и друг семьи Артур Согомонян. Они собрали денег. Потому что хотелось памятник поставить достойный. Мне посоветовали обратиться к Саше (вероятно, Лидия Гавриловна имеет в виду скульптора памятника на Ваганькове Александра Рукавишникова. — Прим. И. Р.). Он очень продвинутый, раскрученный скульптор. Но цена была такая, что я сказала: «Не смогу столько потянуть». Недели через две мне перезвонили и сказали, что цену снизили на две трети. Таких денег у меня все равно не было, но тут мне помогли — я уже перечислила кто. Очень им благодарна.

— Долго не могли смириться с тем, что Валентина Козьмича больше нет, и привыкнуть к новой жизни?

— Первый вопрос, который у меня возник, — а зачем жить дальше? Возвращали меня к жизни дети, внуки. И большое спасибо моим подругам, особенно Ларисе Латыниной. Мы с ней на связи каждый день. Сорок дней назад она, к сожалению, похоронила мужа. Лариса и другие близкие мне люди вытягивали меня за уши, не оставляли ни на день.

Спасибо и за то, что обо мне не забывала гимнастическая общественность. Меня выдергивали на соревнования, приглашали на телевидение как комментатора. Это начало меня отвлекать. Я потихонечку крепла. И внуки радовали. В общем, ближайшее окружение меня удержало. Главным было не закопаться в одиночестве и страданиях, не пускать сопли. То, что я выходила на публику, заставляло следить за собой. И сегодня, в свои 83, я пока еще в разуме (смеется).

— Еще в каком! Не каждый человек намного моложе выдержит интервью на два с половиной часа. Читал, что в новом микрорайоне на ЗИЛе будет улица Валентина Иванова. Правда?

— Я, конечно, тронута таким вниманием. Потому что вошла в некоторый транс после того, как на протяжении долгого времени об Иванове вообще не вспоминали. Ни РФС, ни «Торпедо». Мне было очень обидно и больно за него. Даже находилась в отчаянии: за что Валю забыли? Пусть я в чем-то плохая, но он-то нет!

Там, где мы жили, нет мемориальной доски. Причем лет пять назад уже все было готово, собрали все нужные письма. И даже деньги я нашла — на тот период был готов помочь ВТБ. Но мэрия постановила, что можно что-то устанавливать только через десять лет после смерти человека. Исключения были, есть и будут, но Валя таким не стал.

Потом говорили, что будет улица в районе, где раньше находился ЗИЛ, а потом его разгромили. Там строят новый шикарный район, и улица Валентина Иванова представлялась как нечто само собой разумеющееся. Ведь он столько времени прославлял этот район и был кумиром рабочего люда, который там жил! Но там, как я понимаю, решили называть улицы именами художников.

Я уже было совсем отчаялась — и вот буквально месяц назад мне позвонили и сказали, что есть идея. Может, совесть кого-то замучила. На месте запасных полей стадиона «Торпедо» строят жилой микрорайон, и между ними будет улица и сквер. Вот его, этот сквер, вроде бы и хотят назвать именем Вали. Конечно, я только за. Могу только сказать огромные слова благодарности людям, которые его вспоминают.

— Хотите, чтобы про Валентина Козьмича фильм сняли?

— Да ничего я не хочу! А хочу только, чтобы ему сказали спасибо, которого он заслуживает. Чтобы сказали правду о том, сколько он внес в отечественный футбол и его победы, как служил «Торпедо». Как неоднократно мог уйти из этой команды, но, несмотря ни на какие невзгоды, остался верен ей навсегда. А сейчас, к сожалению, никакого внимания. Только если вот сквер или улицу назовут. Но, боюсь, меня уже к этому времени не будет.

— Типун вам на язык — и еще много-много хороших, здоровых лет! Надеюсь, сейчас прочитают, усовестятся и ускорят процесс. И напоследок спрошу: снится вам Валентин Козьмич?

— Нет. Прямо вот никак не снится. Но все в моем доме, как он хотел, сохраняется по-прежнему. А главное — в моем сердце.