ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Nov. 18, 2019

Бабушка Алла

— Я не знаю, как правильно надо рассказывать, поэтому начну с того, что я была гражданкой Украины, — Алла Гранальская кладет руки на кипу документов, лежащую перед ней на столе.

На соседнем стуле висит ее пальто крепкого цвета чайной розы. Она ждет, когда за ее спиной перестанет гудеть кофейная машина московской кофейни.

— Я приехала в Москву в девяносто первом, — продолжает она, — в девяносто втором вышла замуж. В браке родилось двое сыновей. Но самый старший, Игорь, о котором пойдет речь, — мой сын от первого брака. В 2008 году он познакомился со Светланой Д., которая… которая очень хорошая девочка, только в жизни у нее ничего хорошего не было. Ее мать развелась с мужем, и ее лишили родительских прав. Двух сестричек, Свету и Настю, отправили в детский дом. Хотя у них были баба Нина, и брат матери Юрий С., и баба Света — мать отца Светланы, Павла. В детском доме Настя упала с перекладины и сломала позвоночник. Она умерла на глазах у Светланы. Так что ни детства, ни юности нормальных у ребенка не было.

— Почему баба Света не забрала Светлану к себе? — спрашиваю я.

— А потому что мать Светланы Татьяна не была расписа- на с ее отцом Павлом. Откудова я знаю, почему? С моим Игорем Света тоже не была расписала. Игорь предлагал, но родственники ей говорили: он хохол, может претендовать на ее квартиру. Государство выделило Свете как детдомовской однокомнатную квартиру. Не могу сказать, что сын у меня идеальный. Как во всех молодых семьях, у них были ссоры, но он Свете с детьми помогал. Постоянной работы у него не было, он занимался ремонтами в квартирах. Но я зарабатывала деньги и помогала во всем — едой, деньгами, обувала, одевала детей. И сейчас вы меня спросите, почему же мой сын не установил отцовства. А я вам скажу, почему. Я говорила им: «Распишитесь. Распишитесь. Установите отцовство». Но, во-первых, Света хоть и не была в хороших отношениях с бабой Ниной, ее указания исполняла. А баба Нина ей говорила: «Еще неизвестно, будет он с тобой жить или нет. Уйдет — будешь получать как мать-одиночка». Поэтому дети записаны в свидетельстве о рождении как Д. Даниил Игоревич (со слов матери), Д. Ярослав Игоревич (со слов матери) и Д. Есения Игоревна (со слов матери). Допустим, мой сын был записан тоже под моей фамилией — Гранальский Игорь Николаевич, с моих слов. Я никогда не меняла фамилию, она старинная, от польских шляхтичей. У моего отца четверо дочерей, и он не хотел, чтобы его фамилия на нем обрывалась… Мать Светланы хотела, чтобы они расписались, но она умерла, когда Светлана была на восьмом месяце беременности первым ребенком. С другой стороны, никто и не ожидал, что со Светой такое может случиться… Последние два года дети Игоря и Светы жили у меня, потому что Игорь с ней в 2016 году разошелся. Не знаю, что случилось. Может, он ее допек… Она не пошла со мной на контакт и не рассказала, что произошло.

— А вы как думаете?

— Когда родилась Есенька, они начали часто ругаться. Света категорически не захотела жить вместе с Игорем. Игорь еще к ней ходил, упрашивал. Но она — нет, и все. Он у меня, конечно, импульсивный. Но и Светлана тоже совсем не тихая. 23 февраля 2016 года — эта дата мне запомнилась потому, что двадцать шестого у Есеньки день рождения — Игорь поехал к Светлане мириться. Ее не было дома, и они не помирились. Потом Светлана позвонила мне и говорит: «Мам, я устала…» Я говорю: «Светуль… все-таки сейчас, когда Игоря нету рядом, с тремя детьми сложно. А у Даньки еще и сахарный диабет». Она говорит: «Мам, забери Даньку». Мы забрали сначала Даньку. А в марте Игорь поехал туда и забрал всех троих.

— А почему она их отдала?

— Я не знаю. У нее появился мужчина. А Игорь распсиховался, взял всех детей и ушел. Я ни на чем не настаивала. Потому что знаете, как бывает — они помирятся, поцелуются, будут хорошими, а я буду плохой. Я держала нейтралитет. Да, Игорь мой сын, а Света — мать моих внуков. Да я просто очень люблю ее, эту девочку… Денег Света мне не давала, я внуков содержала сама. А Игорь один раз пришел, распсиховался и говорит: «Мам, ты знаешь, что она сказала?! “Ты их отец, ты их и обеспечивай!”». А я ему в ответ говорю: «Ты знаешь, сынок, с одной стороны, она права. Ты их отец».

— Дети плакали, когда Светлана приходила и уходила?

— Конечно, плакали. Но она часто Есеньку забирала к себе… Ну, получается, мои мытарства начались с той ночи — с 9-го на 10-е августа 2018 года.

Из меня дуру делают

— Алла, от чего умерла Светлана?

— Она легла, уснула и не проснулась. Участковый сказал: «Труп молодой женщины без признаков насильственной смерти». Игорь мне звонит: «Мама, что делать будем?» «Как что?! Хоронить»… А, вот что я пропустила — говорю же, не умею правильно рассказать! Тем летом баба Нина уговорила Свету в июне увезти детей к ним на дачу — Ярика и Есению. Я отдала, не могла не отдать — она их мать. Но Даньку не отдала, у него сахар. А она его и не просила. Там она поругалась со своим дядей Юрой, и он сказал, что детей ей не отдаст. Поэтому 10 августа у нас дома был только Даня, а Ярик и Есения были на даче. Когда Света умерла, дядя с женой написали заявление на то, чтобы взять детей под опеку. У них трехкомнатная квартира, и дочка уже взрослая. Мы с Игорем 12 августа пришли в опеку Щербинки — по месту прописки Светы. Одиннадцатого августа у Ярика день рождения, Света с Игорем собирались его праздновать и идти в ЗАГС — сделать усыновление. А так получилось, что Света забрала у Игоря паспорт, когда они поругались, и отдала участковому. Потом мы его у участкового не нашли.

— Как же Игорь жил без паспорта?

— У него осталась ксерокопия. А потом, он никуда не ходил, все время был с детьми дома или на детской площадке. В опеке заведующая нам сказала: «Восстанавливайте паспорт срочно, проводите ДНК-тест на отцовство — и пожалуйста, детей мы вам отдадим». Опека пришла к нам домой, посмотрела, в каких условиях живет Даня. И заведующая нам сказала: «Вы понимаете, что дети без опеки не могут быть? Пусть сейчас возьмут ближайшие родственники, а вы устанавливайте отцовство». Юрий собрал все документы, и 22 августа нам самим пришлось отвезти к нему Даню. Я начала ездить к ним, возить гостинцы, одежду. И вот я приезжаю, а Данька мне говорит: «Бабуля, у меня сахар двадцать девять». А я, перед тем как Даню отдать, жене Юрия говорила: «Сахар — это не шутки». «Вызывай скорую!» — говорю ей. Короче, Даня пролежал в больнице десять дней. Потом он во второй раз попал в больницу, там мне сказали, что ребенка привезли без сознания. Вы знаете, сколько времени нужно, чтобы ребенок с диабетом дошел до такой стадии? Три часа! Это значит, что они три часа просто его не замечали. В больнице нам сказали, что сообщат в органы опеки о ненадлежащем уходе. 20 октября нас вызвала Ясеневская опека. Игорь еще был тут — долго ждал, пока ему выдадут в посольстве временный документ. Это я потом узнала, что можно было не ждать, а сделать в посольстве загранпаспорт. Это теперь я эти законы перелистала уже пятьсот пятьдесят раз, а тогда я была неграмотной… В опеке мы сказали: «Игорь будет восстанавливать отцовство, от детей мы не откажемся». Но у меня создалось впечатление, что там инспектору не понравилось, как Игорь разговаривал с ней… Он у меня импульсивный. Я сказала Игорю: «Говори все как есть — Света хотела получать детские деньги как многодетная мать-одиночка». А там были неплохие деньги, скажем прямо! И я ее не сужу. Но когда мы уходили, инспектор сказала нам: «Этих детей вы не увидите никогда». Она сказала: «Вы должны быть благодарны этому дяде за то, что он взял детей во временную опеку». А я сказала: «Я очень благодарна! За то, что ребенок второй раз в больнице и может остаться слепым! Очень я вам всем благодарна!» Это потом я узнала, когда баба Нина похвасталась бабе Свете, что они в обед не дали Ярику кушать и гулять не пустили, потому что он утром не хотел есть манную кашу. Да плевать я хотела на ту кашу! — Алла кричит, но, обернувшись на примолкшие соседние столики, снижает тон. — Да ты пожарь ему картошку или блинчики, если он хочет! Это же ребенок! Как ты его заставишь есть ту кашу, если он всю жизнь ее не ел…

Я решила не ждать, пока Игорь восстановит паспорт, а идти оформляться опекуном. Я ходила из опеки в опеку, и никто у меня заявление не брал. Меня прямым текстом не посылали, но говорили: «Ой, извините, вам надо подать заявление по месту прописки детей». Я приходила в опеку Щербинки, мне говорили: «Ой, извините, вы должны идти по месту пребывания детей — в Ясенево». Я шла в Ясенево, а мне говорили: «Ой, вы извините, мы их сейчас передаем в Солнцевскую опеку. Идите туда». Тогда я говорю среднему сыну Мише: «Сынок, они из меня дуру делают, чи шо? Пойдем со мной, хоть послушай, что они говорят». Мы пошли туда, он выходит и говорит: «Да, мам, они из тебя дуру делают». 11 ноября я разговаривала по телефону с детьми. Они мне заказали привезти апельсины, мандарины и семечки — они их очень любят, особенно Есенька. Я купила пальтишко Ярику, набрала сумки. Звоню Юре — никто трубку не берет. Семь дней звонила, никто не отвечал. Я набралась наглости, взяла младшего сына, пакеты… В их подъезде мне сосед открыл дверь. Я поднялась на их этаж и внаглую позвонила в дверь. Они оба были в оторопи — Юра и его жена. Я говорю: «Дети где?» Они: «А детей нет». Я говорю: «Как нет?» «Очень просто, их забрали». «Когда?» «На прошлой неделе, что ли…» «Как понять — “что ли”? Вы дуру из меня не делайте! Где Даня?!» «В Морозовской больнице». «А Ярик и Есения?» «Тоже в какой-то больнице». Юра говорит: «Ну я не прошел школу приемных родителей. Опека приехала и забрала детей». Я отдаю сумки сыну, беру оттуда курточку для Дани, продукты, приготовленные для него. Выхожу и начинаю обзванивать все детские дома, какие только есть в Москве. Ярика и Есению нашла в девятой больнице, но меня к ним никто не пустил. А к Дане я попала. Две недели ребенок находился в больнице, лежал нечесаный, немытый. Я спустилась до юриста больницы, и та мне сказала: «Если вы сейчас быстро соберете все документы и отнесете в Щербинскую опеку, вы сможете стать временным опекуном». Короче, с этими документами я прихожу в опеку и там получаю категорический отказ. Но в письменной форме я его не взяла. Оттуда я пошла в Ясеневскую опеку и говорю: «Но вы же знаете, что бабушка — я!», и там мне сказали: «Пусть Игорь быстрее возьмет там на Украине справки — что на учете не состоит и не привлекался. У нас сейчас такая ситуация между странами, сами понимаете, лучше сразу все документы подготовить». Я пошла в Солнцевскую опеку, там на меня посмотрели с таким удивлением и говорят: «Мы таких детей вообще не знаем». Тогда я стала обзванивать все детские дома и нашла своих детей в «Береге Надежды». Набрала продуктов, приехала туда. Меня к детям не пустили. Я пошла к директору: «Я родная бабушка!» Та говорит: «Идите в опеку, берите разрешение на посещение». Я пошла в Щербинскую опеку, мне сказали: «А у нас детей забрали. Идите в Солнцевскую, где детский дом». Я туда, мне говорят: «Идите в опеку на Выхино, подавайте заявление по своему месту жительства». Пришла туда, там женщина мне говорит: «Идите подавайте документы в школу приемных родителей. И тогда вам обязаны будут отдать детей, хотя бы на том основании, что дети вас знают». Ну вот… я поступила в школу приемных родителей. В заявлении на посещение мне отказали.

Мытарства

Декабрь 2018. Переписка воспроизведена по текстовым и аудиосообщениям в WhatsApp, предоставленным редакции Аллой Гранальской. Имя пятнадцатилетней девочки, проживавшей в одном приюте с ее внуками, изменено.

Анечка-приют (текст): Можно я вам позвоню? Ваши внуки хотят с вами поговорить.

Алла (текст): Да!

Есения (аудио): Привет, бабушка.

Ярослав (аудио): Привет, бабушка.

Даниил (аудио): Привет, бабушка.

Алла (текст): Анечка, спроси, что им привезти.

Анечка-приют (текст): Сеня просила семечки и ягодки и фрукты.

Алла (текст): Анечка, тебе что-нибудь нужно? Не стесняйся, говори. Анечка-солнышко, только никому не говори, что вы мне звонили. Я боюсь, мне запретят. Да и тебе чтобы не навредить. Я могу по видеосвязи с ними вечером поговорить? Если тебе не трудно? Анечка, деньги на телефон я тебе положу. Какой у тебя тариф? Я тебе буду пополнять.

Анечка-приют (текст): Нам просто нельзя про них разговаривать.

Алла (текст): Анечка-солнышко, дети будут молчать при воспитателях, я им скажу. Будет возможность, набери. Вчера мне в опеке не дали разрешения — не покажут их. Но я завтра приеду, передачу передам. Свяжи меня с малышами. Пожалуйста.

Анечка-приют (аудио): Блин, извините, конечно. Но вчера произошло то, что малышей забрали в детский дом (они находились в приюте «Берег Надежды». — «РР»). Во-от…

Алла (аудио): Аня, а как это возможно? У них же ж первых шесть месяцев их никто никуда не может забрать. Аня, а ты не знаешь, куда их перевели? В Ново-Переделкино, да? Анечка, а дети не плакали, когда их забирали?

Анечка-приют (текст): Нет, не плакали. Ну Даня понимал, немного расстроился. А Сеня с Яриком нормально уехали.

Алла (аудио): Напиши мне свою фамилию, я тебе передачку передам. Что ты любишь?

Анечка-приют (текст): Спасибо. Мне пока что ничего не нужно. Мне только вчера папа приносил гостинцы.

Прослушав аудиозапись, Алла сидит молча, обхватив чашку с кофе. На ее груди бусы — черные пластмассовые цветы. Алла похожа на хлебосольную украинку, каких показывают в старом кино, снятом еще в то время, когда российская и украинская территории были одной страной.

— Эта девочка Анечка часто меня связывала с детьми, — говорит она. — Но с тех пор как их перевели, я пыталась попасть в детский дом «Берег Надежды», а у меня даже передачу не брали. Я ходила вокруг забора. 16 февраля у них был День Аиста, и пускали всех. Я, понятное дело, взяла гостинцы и поехала, и у меня получилось пройти.

«Парень, а ты кто? Что за такая персона нон грата? За все мои годы работы на таможне ты первый человек с Украины, не считая насильников и политиков, которому закрыли въезд навсегда. Ты кто?» Игорь ему говорит: «Я никто. Мама у меня в Москве живет. К детям ехал»

Сначала собравшимся рассказывали об истории детского дома, потом разделили на две группы. Я пошла с одной из групп. Мы зашли в столовую. Смотрю — там Ярик сидит в кресле, и взгляд у него такой отрешенный. Я как закричала: «Ярик!» Он как кинулся на меня — «Бабулечка!» И Даня меня увидел, тоже кинулся: «Бабуля, я думал, ты нас бросила!» «Никогда! Никогда в жизни я вас не брошу!» И директор детского дома это видела. Я с ними пообщалась ровно шесть минут. Я только успела Даньке дать телефон. И тут заглядываю в другую комнату. Там Сенечка моя стоит, а женщины обступили ее со всех сторон: «Какая хорошенькая девочка. Как тебя зовут?». Она так тоненько отвечает — «Есения». Они: «Какое воздушное имя». И тут я как закричу: «Сенечка! Сенечка!» Она как прыгнет до меня на шею, разревелась, я тоже в слезы, а как отошла она от слез, сразу: «Бабулечка, а ты семечки мне привезла?»

…Я уже заканчивала эту школу приемных родителей. Двадцать второго числа сын звонит с Украины Дане, на тот телефон, который я ему тогда успела сунуть, и слышит — тот едет в метро. Сын спрашивает: «Данюля, куда ты едешь?» Тот говорит: «В гости». Он говорит: «Даня, дай трубку воспитателю, с которым ты едешь». Даня передал, и с тех пор телефон заблокирован. Сын оттуда с Украины нашел фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Елена Альшанская (президент благотворительного фонда. — «РР») звонила в детский дом, и ей не сказали, что детей передали. Я записалась к Возжаевой (Елена Возжаева — на тот момент начальник Управления опеки и попечительства в отношении несовершеннолетних. — «РР»). Она была в отпуске, но когда из него вышла, очень отзывчиво меня приняла, выслушала, позвонила в свою канцелярию, а там ей сказали, что детей в детском доме уже нет — они переданы под опеку в другую семью. Она так положила трубку и говорит: «Могу вам только сказать, что они в Ростовской области…». А Игоря, когда он ехал со всеми готовыми документами назад, остановили на российской границе и запретили ему въезд в Российскую Федерацию навсегда. И таможенник, который ему бумагу о запрете выдавал, ему говорит: «Парень, а ты кто? Что за такая персона нон грата? За все мои годы работы на таможне ты первый человек с Украины, не считая насильников и политиков, которому закрыли въезд навсегда. Ты кто?» Игорь ему говорит: «Я никто. Мама у меня в Москве живет. К детям ехал». «А жена твоя кто?». «Она москвичка, но она умерла». «А квартира у нее была?». «Однокомнатная». «Ну вот и слушай сюда, парень нон грата, — говорит таможенник, — твой въезд стоит ровно столько, сколько стоит ее квартира»… И вот я сижу сейчас перед вами, а я вам и половину своих мытарств не рассказала.

Апрель 2019. Орган опеки ипопечительства вМарьино.

Алла сидит на скамейке, прислонившись спиной к стене коридора. У входа стоит охранник. Мимо ходят невеселые люди.

— Мне сон такой приснился сегодня ночью, — приглушенным голосом говорит Алла. — Короче, комната и дверной проем. В проеме стоит мужчина и держит Есеньку под мышкой и так трясет ее. А она кричит, кричит, как раненый звереныш. И я проснулась от этого в три часа ночи. Мне было бы легче, если б я знала, где они. Как там Даня? Как там Ярик?

В комнату, где за большим столом собралось с десяток человек — комиссия по делам несовершеннолетних — Алла заходит в сопровождении адвоката благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Павла Денисова. Меня просят выйти, и одна из сотрудниц предусмотрительно сопровождает меня на первый этаж, видимо, чтобы удостовериться — я не останусь под дверью.

Через двадцать минут на первый этаж спускаются Алла и Павел.

— Комиссия хотела лично посмотреть на меня и задать мне вопросы, — говорит она. — Жили ли дети со мной, считают ли меня бабушкой. Предпринимала ли я после смерти Светы какие-то действия, чтобы их забрать. Комиссия пока в удивлении — они не понимают, почему Щербинская опека не передала мне сразу детей.

— Сегодня они определяли свою позицию и вынесут свою рекомендацию — может Алла быть опекуном или нет, — говорит адвокат. — Но дети уже находятся в другой семье. И для того, чтобы вытащить их оттуда на проведение ДНК-теста, нужно, чтобы суд признал бабушку родственницей. А мы не знаем, где дети. Теперь получается конфликт между двумя потенциальными опекунами.

— Если суд разрешит делать ДНК-тест, то я узнаю, где дети, — говорит Алла.

— Сейчас мы знаем, где они примерно, а тогда будем знать конкретно — опека обязана будет предоставить сведения, — произносит адвокат.

20 июня 2019 года Люблинский районный суд в составе председательствующего судьи Чугайновой А. Ф. определил оставить без рассмотрения заявление Гранальской Аллы Николаевны, при этом разъяснив: за разрешением возникшего спора ей необходимо обратиться в порядке искового производства.

Суд

17 октября 2019. Московский городской суд рассматривает частную жалобу ГранальскойА.Н. на определение суда от20июня об отказе врассмотрении иска об установлении родственных отношений (записано по диктофонной записи, переданной враспоряжение редакции).

— Встаньте, пожалуйста. Дело объявляется открытым.

Шорох одежды. Приглушенное громыхание мебели.

— Садитесь. Вы просите установить факт родственных отношений — отцовство вашего сына. А он оформлял детей?

— Если бы по свидетельству о рождении он являлся их отцом, — отвечает Алла, — мы бы здесь, ваша честь, не стояли.

— А для чего вам нужно установление отцовства?

— Как понять? Это мои внуки. Они проживали семь с половиной лет со мной.

— А почему ваш сын не идет сейчас и не устанавливает отцовство?

— Потому что его нет в России.

— Но он мог бы заявление по почте отправить.

— Мы уже в третий раз его отправляем.

— Давайте послушаем вашего представителя.

— Уважаемый суд, — обращается к судье адвокат Денисов, — заявитель не может въехать на территорию Российской Федерации, ему запрещен въезд бессрочно по неизвестным причинам.

— Неважно. Мне какая разница? Он находится в розыске?

— Нет, он не находится в розыске. Он гражданин иностранного государства Украины.

— Как вы будете устанавливать факт родственных отношений?

— При помощи свидетелей, по фотографиям, через опеку по месту жительства детей на момент их забирания. Опека может подтвердить, что одного из детей туда привез именно отец.

— Он отец всех троих?

— Да.

— Где эти дети были зарегистрированы?

— С матерью.

— А что с квартирой, в которой была зарегистрирована мать детей? Она приватизирована?

— Не знаем.

— А дети где?

— Дети под опекой, но не в московском регионе. Мы не знаем, где они.

— Вы даже не знаете!

— Некое физическое лицо взяло их под опеку.

— А что, со стороны матери вообще никого взрослых родственников нет?

— Были. Они оформили предварительную опеку, но отказались от детей. Бабушка почти год не видела детей, но раньше она постоянно проживала с ними, — говорит адвокат.

— Последний ребенок родился в пятнадцатом году. Что он делал с пятнадцатого года? Почему не устанавливал отцовства?

— Они разошлись. Она два с половиной года жила с другим мужчиной, — говорит Алла. — А дети — с моим сыном.

— И вы за это время не оформили отцовства?

— Но никто не знал, что Света умрет!

— Достаточно, присаживайтесь.

Шорох мантии. Напряженное дыхание. Тишина. Стук открываемой двери. Стук закрываемой двери. Напряженное дыхание. Стук открываемой двери. Движение стульев. Шорох мантии.

Вернувшаяся судья бубнит, читая по бумажке, а потом членораздельно произносит:

— Суд постановил оставить без изменения частную жалобу Аллы Николаевны Гранальской… Вы свободны.

— Я только не могу понять, — говорит Алла, и по голосу слышно: она хочет кричать и ругаться, топать ногами и дергать мантию судьи, но сдерживает себя, загоняет в угол, и оттуда голос звучит полуагрессивно, полубеспомощно, — не могу понять — чего вы добиваетесь?! Дети — мои! Мне интересно, с чужими людьми им лучше жить, чем с родной бабушкой? Мне это интересно!

Запись — от начала судебного заседания и до конца — длится всего пятнадцать минут.

Папа Игорь

Октябрь 2019.

На экране моего телефона — Игорь Гранальский. Поздний вечер. Над его головой горит лампа. На желтой стене висит тусклый пейзаж. Телефон ходит в его руках, показывая то потолок, то стену дешевого гостиничного номера, синтетические занавески на окне, то скрывает половину лица Игоря — с водительским загаром на бледной коже, а то показывает его по пояс.

— Извините, что поздно, — говорит он. — Я только с работы в гостиницу заехал. С утра был за рулем.

— Вы хотите вернуть детей? — спрашиваю его.

[inc pk='336400' service='media']

Игорь Гранальский некоторое время молча смотрит на меня — оттуда, из Украины, как будто видеосвязь, установленная по WhatsApp, задержала где-то в звуковом пространстве мой вопрос и он до него не дошел.

— Коне-е-ечно, — наконец говорит он. — Это мое самое главное. Самое главное в жизни — то, что я хочу их забрать. Мы со Светой разошлись. Я ей потом сказал: «Я тебя понимаю. Ты девушка молодая. Но детей я с собой заберу. Пусть они живут со мной». Мне самое главное — дети, — говорит он, и в его произношении мешается выговор окраин Москвы и восточной Украины.

— Вы их забрали потому, что не хотели, чтобы ваши дети жили с другим мужчиной? — спрашиваю я, готовясь узнать, почему же Света отказалась от детей.

— Нет, из-за другого…

— Скажите мне…

— Тот мужчина уже сидел за наркоту. И сейчас сидит.

— А Света? Она тоже принимала наркотики?

— Света? Да. Когда мы разошлись, она начала принимать.

— А почему?

— Я не знаю. Когда мы с ней жили, она ничего не употребляла. Но знаете как? — камера уходит в потолок, и я больше не вижу Игоря. — Мы жили как обычные люди, на праздники сядем с ребятами, выпьем пиво, водку. А потом, когда я с ней разошелся, мне начали соседи звонить: Игорь, а Света то-то и то-то… Я приехал и сказал: «Света, дай мне, пожалуйста, детей. И чтобы тебя просто рядом не было». Я сразу все понял.

— И она сразу согласилась отдать детей? — спрашиваю я, и камера возвращается. С нее на меня сосредоточенно смотрит Игорь Гранальский — так, будто я сейчас заставляю его переворачивать сложные пласты воспоминаний.

— Да. Да-да-да. Она сразу согласилась.

— Но она ведь их любила?

— Любила. Она приезжала ко мне, к детям. Водила их в поликлинику. Она их не бросила. Увидит Есеньку и уедет. Самое большее — она Есеньку увидеть хотела. Есеньку я забрал у нее, когда ей было девять месяцев. И сейчас я вам скажу… Света совсем не появлялась, пока Есеньке не исполнился год и семь месяцев. Почему так? Я не могу вам сказать за человека, который наркоту принимал.

— Ваша мама мне этого не говорила…

— Она любила Свету.

— А вам не тяжело было справляться с тремя маленькими детьми?

— Не. А че? Че тяжелого? Во-первых, — Игорь, наконец, улыбается, — Даньку я с самого начала воспитывал. Я помог-хал, — смягчает он по-украински «г». — Че мне сложного? Данька, Даниил — мой первый ребенок. Прежде чем он родился, я все книги про воспитание прочитал. А когда Ярик родился, я уже знал все. А когда Есенька… ну что Есенька — малый ребенок, и все. Вот от сиськи ее сложно было отлучить. Я там тоже читал, как на смесь с сиськи переводить. Ярик — тот дольше всех на сиське сидел. Я прочел, что сиську зеленкой надо мазать, чтоб отлучить.

— Почему вам поставили запрет на въезд?

— Сейчас расскажу. Когда я уезжал за паспортом, дядя Светы сказал: «Дети будут у меня». Я говорю: «Не понял!» Но вы сами знаете, что такое трое малых детей. Я, конечно, не стал им говорить: «Ваша мама умерла». Когда я узнал, что Света умерла, я в семь утра уже был в Бутово. Я хотел ее похоронить. Семь с половиной лет прожили вместе, сами понимаете, — говорит он, и камера уходит в потолок, где мерцает желтая лампа.

— А вы ее любили?

— А как вы думаете? — отвечает голос Игоря, пока на экране — потолок.

— А сейчас вы ее любите?

— Как вам сказать… Она мне детей родила. Понимаете, если… как вам сказать… нельзя, наверное, такое сказать… Но дети — мои. Детей я заберу. И мне насрать, кто там, что там. Я пошел в опеку в первый же день, как она умерла. Я под их диктовку написал заявление, чтобы они остались с Юрой. Мне говорили: «Пока вы паспорт не восстановите». Я могу вам прислать даже переписку с сотрудницей опеки, она у меня сохранилась! Но Юре я сказал: «Я сейчас поеду в Украину. Мне паспорт сделать — десять дней. И я вернусь, заберу детей». И мне — запрет на российской границе. Но я же сначала пошел в МВД, написал заявление об утере паспорта. Границу туда я проехал нормально. Такое чувство, что я какой-то там… преступник. А у меня штраф оплачен за то, что я в метро ехал и пиво пил. Мне сказали: «Едьте в российское посольство». И я приехал туда. А там мне сказали: «Это все пограничники отправляют до нас. А тебе надо по-другому». И это «по-другому» уже на год затягивается… Вы понимаете, я даже не знаю, с кем мои дети! Че это за беда такая, а?! Я не понял, че за беда? Че за беспредел! Так делать нельзя. Мне специально поставили запрет, чтобы я не мог приехать и ДНК сдать. А дети — мои.

— Что вы почувствовали, когда узнали, что детей передали в другую семью?

— Что я почувствовал? — камера возвращается на место, и с экрана на меня смотрит красное лицо Игоря. — А как вы думаете? Как бы вы себя почувствовали? Вы поставьте себя на мое место. Этого не передать. Если бы у вас детей взяли и куда-то отдали, а ты их воспитал. Ну как вы думаете? Знаете, что я вам хочу сказать? — из его глаз начинают течь слезы. Камера отдаляется, теперь его видно по грудь. Игорь отворачивается и утыкается лицом в плечо. Плачет со всхлипами. — Слезы — это фигня… — приглушенно, через рыдания, говорит он. — Они меня разорвали, душу мне разорвали просто. Слезы по сравнению с этим — фигня. Понимаете? Я не могу заехать и забрать своего Даню. Своего Ярика. Свою Есеньку. Я не мог-ху сейчас с вами говорить, давайте потом, — он вытирает глаза о предплечье. — Я не могу сейчас разговаривать. Год уже прошел. Все уже рушится. Зачем это надо было? Че это за беда? Потому что страна ваша — коррумпированная. Я не могу с вами разговаривать сейчас.

Камера дрожит в его руке, но он ее не выключает. Время идет. Шесть минут экран продолжает показывать мужчину, который смотрит в камеру и, перестав стесняться меня, плачет в голос.

Опека

Октябрь 2019.

Набираю номер опеки в Ново-Переделкино — той опеки, которая передала детей в другую семью и знает их новое местонахождение. Я представляюсь и прошу прокомментировать ситуацию семьи Гранальских. Слышу приглушенный шепот не в трубку: «журналист, по делу Гранальской». Неразборчивый шепот. Слышу, как трубку закрывают рукой.

— Алло, — раздается отчетливый женский голос. — Мы не можем давать вам интервью, но чисто по-человечески можем прокомментировать. Если она (Алла Гранальская. — «РР») хотела юридически установить факт родства — что ее сын является отцом детей, — у нее было время, но она этого не сделала. Дети приличное время уже находились в детском доме, и их взяли в приемную семью. И она сразу начала все это поднимать. Все суды ей отказали. Юридически она этим детям никто. Мы ничего противозаконного не сделали.

— Как вы думаете, почему она так яростно бьется за них сейчас, если она, как вы полагаете, сначала не хотела забирать детей? — спрашиваю я.

— В данном случае суды отказывают ей в исках, — голос представителя опеки становится еще человечнее — в нем появляются доверительные нотки. — Она ссылается на то, что сын на Украине. Но если люди хотят, то они такие вопросы решают быстро и смело. А она их решение затягивала сама. У нас есть отказ бабушки по линии матери (баба Нина. — «РР») — она не могла их взять по состоянию здоровья. Их мать вела асоциальный образ жизни, и Гранальская должна была понимать, что ни к чему хорошему это не приведет. Она давно могла бы забить тревогу. У ее сына было время определиться с детьми — сделать тест ДНК и доказать, что они родные. А теперь, когда детей передали, она сама захотела быть опекуном. Это я вам чисто по-человечески говорю. А по документам у нас все в порядке.

Я звоню Юрию С., и он сначала соглашается со мной встретиться и дать интервью, но когда я перезваниваю в назначенное время, просит больше ему не звонить и добавляет: «Мне неприятно с вами разговаривать».

Интересы детей

Октябрь 2019. Общественная Палата Российской Федерации. Кабинет члена ОП, президента фонда «Волонтеры впомощь детям-сиротам» Елены Альшанской.

— Может быть, с точки зрения формальной опека права, — говорит она. — Но с точки зрения человеческой правоты в деле Гранальских никакой нет. Этот орган должен прежде всего защищать интересы ребенка. Опека — орган, у которого есть полномочия принимать решения: будет или не будет ребенок жить со своей семьей, будет ли он навсегда разлучен со своими близкими, останется с ними или всю жизнь просидит в детском доме. Судьбу ребенка решают в этом органе. Больше никто такими полномочиями в нашей стране не наделен. А это страшные полномочия. Я сочувствую тем людям, которые сегодня работают в органах опеки, потому, что они каждый день принимают решения о чужой судьбе! При этом у них нет практически никакого инструмента, чтобы принимать эти решения грамотно.

— Но если бы они приняли решение в пользу бабушки — Аллы Гранальской, они ведь не нарушили бы никакого закона?

— Да, но для этого им нужно было признать, что она родственник. А ей сказали: «Принесите бумажку. Докажите, что вы родственники. Пока вы ее не принесете, вас для нас не существует. Вы посторонняя тетенька».

— Но разве не любой гражданин Российской Федерации может стать опекуном?

— Смотрите… С моей точки зрения, здесь нарушены права ребенка. Она хотела взять детей в предварительную опеку. И у нас закон позволяет это делать — чтобы ребенок из семьи не попадал сразу же в детский дом. Человек говорит: «Я готов. Я знаю ребенка. Я родственник». Опека осматривает место жительства, проверяет паспорт и этому человеку ребенка передает. И уже потом документы оформляются официально на полную опеку. Этот инструмент существует исключительно для того, чтобы предотвратить попадание ребенка в детский дом, когда у него хоть какие-то близкие люди есть рядом! Алла об этом просила. Ей отказали. Ей сказали: «У вас нет доказательств, что вы бабушка». Хотя одного ребенка они обнаружили на ее территории. И они прекрасно понимали, что она родная бабушка. Они отправили ее собирать документы, потом в школу приемных родителей, и бабушка честно по этому пути пошла. Школа заняла три месяца. Но за это время к ним пришла семья с уже готовыми документами, и опека, зная о том, что они отправили родную бабушку в пешее путешествие собирать документы, решила, что та не справилась и отвалилась.

— Но это же вопрос одного звонка — позвонить и спросить, отвалилась она или нет…

— А у них нет инструкции, в которой написано: «Если к вам приходила бабушка и вы отправили ее собирать документы, позвоните ей и уточните, собирает ли она их». Я же поэтому и говорю, что вместе человеческого в них включается бюрократическое. Опека поступила низко! Низко! И других слов я в данном случае подобрать не могу. Юридически они могут себя защитить, сказать, что это не бабушка, а неизвестно кто без документов. Но это неправда. Они знали, что это бабушка, и это легко доказать.

— А может так быть, что Игорь — простой импульсивный парень — просто опеке не понравился?

— Но вот вы представьте, что вы сейчас возьмете каждого проходящего мимо вас и будете выносить решения — жить его детям с ним или нет. А среди проходящих будут не только люди высокого образования, высокого достатка, не только прима-балерины Большого театра. Огромная масса таких людей — это люди, живущие бедно, с низким уровнем образования. Да, они употребляют спиртные напитки. Да, они могут быть импульсивны и не всегда вежливы. Они могут быть вам просто несимпатичны в силу разных причин! Но нужно сделать так, чтобы ничто из вышеперечисленных субъективных причин не влияло на ваше решение — жить детям с их родными или нет. Если мы будем отбирать детей у всех, кто нам несимпатичен… ну, знаете, это страшно.

— И почему же опека так обошлась с Аллой Гранальской?

— У меня версий две. Первая — по документам они никто, с ними надо было возиться, и было принято решение отдать детей тем, у кого уже готовы документы. А эти еще неизвестно, соберут или нет. Вторая версия: Игорь и Алла им действительно, как вы говорите, не понравились. Они их восприняли как нересурсных, непонятных, малоимущих. Но человек может быть самым страшным хамом из всех, кого вы встречали. Это не должно влиять на судьбу ребенка.

— Третья версия — коррупция в опеке. Вы ее учитываете?

— Она мне кажется фантастической, но один процент из ста я ей оставляю.

— Вчера в разговоре со мной Игорь плакал, — говорю я, и Альшанская закрывает лицо руками.

— Человек, который принимает такие решения, — наконец говорит она, — должен обладать высоким уровнем эмпатии. Он должен стоять на страже интересов ребенка. Но когда этих людей принимают на работу, они не подписывают бумажку о том, что должны учитывать чувства людей, и в первую очередь ребенка. Дело в том, что органы опеки действительно очень часто спасают детей из тяжелых ситуаций, у них чудовищная профдеформация. При этом у них нет специальной подготовки и психологического сопровождения.

«Я думаю, что вы — обычные люди, которые взяли детей, не зная о том, что у них есть родные. Вы приняли их в семью и строите с ними хорошие отношения. Но вы должны понимать, что за этих детей все это время бьются папа и бабушка и они будут пытаться их вернуть. Я очень надеюсь, что вы прочтете мои слова и сами к нам обратитесь»

На них сваливается еще и огромный объем бумажной работы, ведь помимо таких историй они занимаются еще и вопросами сдачи, аренды жилья, в котором прописан ребенок. Они занимаются еще и недееспособными взрослыми. В итоге сотрудник выгорает, а выгорая, он выключает чувства — ради самосохранения. С моей точки зрения, в опеке должна происходить ротация каждые пять лет. Чтобы в ситуации, когда дети потеряли маму, их не отбирали у папы и бабушки, не передавали дяде, потом не запихивали в детский дом и не отправляли оттуда к посторонним людям.

— Что вы сейчас собираетесь делать?

— Подавать апелляцию. Мы обратились в «Гражданское содействие» и надеемся, что они нам помогут разобраться в ситуации с запретом на въезд Игоря… А вы знаете, что меня еще поразило в этом деле? Никто нам в опеке не сказал, что дети уже в другой семье. Продолжали пудрить мозг Алле после того, как она прошла школу и собрала весь пакет документов. Отправляли ее из опеки в опеку. Придирались к формальным вещам, но не говорили, что детей уже передали.

— Это злой умысел?

— Для меня это загадка… Может, они думали, что они ее попосылают и она сама отвалится? Так часто бывает с бабушками — они не справляются со сложностью процедуры, не выдерживают. Не могу вам сказать, что двигало опекой… Но я хотела бы обратиться со страниц вашего издания к тем приемным родителям, у которых сейчас находятся дети. Может быть, они прочтут вашу статью… «Я думаю, что вы — обычные люди, которые взяли детей, не зная о том, что у них есть родные. Вы приняли их в семью и строите с ними хорошие отношения. Но вы должны понимать, что за этих детей все это время бьются папа и бабушка и они будут пытаться их вернуть. Я очень надеюсь, что вы прочтете мои слова, сами к нам обратитесь и поможете организовать общение детей с их родными людьми».

Дети, а не квартира

28 октября, 2019. Московский метрополитен.

Прислонившись к колонне, Алла провожает глазами поезда, уходящие со станции «Таганская». Вечерний час пик. Она только что проиграла еще одно дело в суде.

— Когда Света умерла, — говорит Алла, — я поехала, купила ей в гроб туфельки, чепчик на головку. Девочка она хорошая была. Но там, понимаете, в этом Бутово в четырех соседних домах расселили именно детдомовских и неблагополучных. Такая компания у нее вокруг была. А когда она с Игорем жила, даже пива не пила. Игорь мне в тот день позвонил: «Мам, что делать будем?» Я сказала: «Сынок, у меня, конечно, нет лишних ста тысяч на похороны. Но как что делать? Она мать твоих детей. Будем хоронить». Ей как детдомовской выделили бесплатный гроб и автобус. На похоронах меня не было. Игорь был. И ее подружки по детдому. Я думаю, на нее тот мужчина, с которым она жила, влияние оказывал. Думаю, деньги, которые она получала на детей, он у нее забирал. Она же еще квартиру сдавала. А еще баба Нина сдавала квартиру матери Светы, в которой у Светы была доля. Сейчас она к бабе Нине перешла. Но мы тех денег, которые Света получала на детей, никогда не видели. Мне она ничего не давала, да я и не спрашивала. Перед смертью Светы баба Света мне позвонила и сон рассказала: снится ей отец Светы Павел. Он умер третьего августа, а Света — через шесть дней. Он ей приснился уже после смерти и говорит бабе Свете: «Что-то я совсем голый. Накрой меня чем-нибудь… А, уже не надо. Вон Света пришла, накрыла меня халатом». А через шесть дней сама Света умерла — в халате. Тот мужчина, Андрей, сказал, что она спала в халате, и в халате у нее была крупная сумма денег. Потому что утром она собиралась идти с Игорем покупать подарок Ярику — и в ЗАГС, оформлять отцовство. Но полиция никаких денег не возвращала.

— Алла, — трясу ее за плечо я. — А что с квартирой Светланы? Кому она достанется?

— Я не знаю, — Алла встряхивается. — Мне не нужна ее квартира. Мне нужны мои дети. Время идет. А я все не могу забыть тот взгляд Ярика. От мысли, что они думают, будто я их бросила, мне, если честно, уже сильно рвет крышу. Мне бы хоть как-то узнать, что с ними все в порядке.

Неожиданный помощник

29 октября 2019.MessengerFacebook.

— Марина, я вас прошу выйти со мной на связь. Я знаю детей, о которых вы вчера написали в соцсетях, — загорается сообщение на моем экране. Отправитель — Павел К. (имя изменено. — «РР»).

— Дети уехали в Ростов-на-Дону? Даниил, Ярослав и Есения? У Даниила сахарный диабет? — приходит следующее сообщение.

— Да, — вступаю в переписку я.

— Я случайно, совершенно случайно увидел ваш пост. Считайте, что я близкий друг той семьи. Семья всем сказала, что отец детей сидит в тюрьме, а мать умерла. Я прочел вчера ваш пост, и мне стало очень жалко Аллу и Игоря. Чем я могу быть для них полезен? Я знаю, где живут дети. Мальчики пошли в школу, а девочка — в детский сад.

— У меня просьба только одна: могу ли я передать бабушке, что с детьми все в порядке?

— Да. Но скажите, почему опека, зная, что у них есть активные бабушка и отец, ничего не сказала о них приемной семье? Это же ненормально.

— Я не знаю.

— Я думаю, в этом замешаны деньги. Виктор (имя изменено. — «РР»), новый отец детей, сказал, что так быстро оформить опеку им помогли — муж подруги жены. Он живет в Москве. Сейчас он собирается забрать ключи от квартиры детей. Я думал, что у детей вообще нет родных. Но сейчас я начинаю думать, что Виктор и его жена все знали.

— А почему вы не боитесь все это мне рассказывать?

— Мне очень жалко Игоря и Аллу. Но я и сейчас не уверен, правильно ли я поступил — сделал я детям хуже или лучше.

Поздно вечером в мой мобильный телефон приходит еще одно сообщение от того же адресата — фотография троих детей. За ней следуют слова: «Я взял из их соцсетей. Передайте бабушке и отцу». Я сохраняю фотографию на устройстве и отправляю ее по WhatsApp сначала Игорю, а потом Алле. И там и там почти моментально загораются две синие галочки просмотра, мессенджеры молчат, но я знаю: пройдет совсем немного времени, и мне ко мне полетят вопросы. Это случится, как только бабушка и отец преодолеют свои чувства. В этой недолгой, но очень глубокой паузе я могу снова подумать о Светлане, бросившей вести ту страницу в «ВК» сразу после расставания с Игорем, за два года до своей смерти, и мысленно задать ей вопрос, на который никогда не будет ответа: «Почему, научившись быть хорошей мамой, ты сорвалась?»

P. S.

Зайдя в профиль адресата, я начинаю по порядку просматривать страницы всех его друзей. Скоро нахожу нужный — с фотографий на меня смотрят Даниил, Ярослав и Есения. «Чьи это такие хорошенькие детки? Девочка вообще чудо», — спрашивают в комментариях. Забив данные, взятые со страницы в соцсети, в открытую базу данных исполнительных производств по Ростовской области, я нахожу задолженность «по кредитным платежам, кроме ипотеки», исполнительное производство по которой прекращено менее чем через год после возбуждения на основании ст. 46, ч. 1, п. 3 закона «Об исполнительном производстве». То есть в конце 2018 года. В июне 2019 года возбуждено производство о взыскании исполнительского сбора, который на момент публикации не оплачен.