Что остается после нас? Следы. Память. Ее оставляет все, что было сделано или сотворено душой. Написанная книга. Посаженное дерево. Построенный дом... Белорусский батюшка, отец Федор, однажды понял, что ему Господом доверено построить храм. Двадцать лет каждый день его жизни можно было бы назвать попыткой и стремлением оправдать это доверие. До открытия храма осталось ждать недолго. Свои двери он открывает каждому. Сделай шаг навстречу — и небо распахнется над тобой... Оно — рядом. На самом деле — в каждом из нас.
— Этот священник летает на вертолете, владеет гаджетами, идет в ногу со временем, при этом оставаясь глубоко верующим человеком и консерватором в церковных канонах и литургической жизни. Ты можешь такое представить?
Главный редактор «ВМ» Александр Куприянов вернулся из Белоруссии изумленный. Трясу головой — нет, это я представить не могу.
— А еще отец Федор построил храм. Потрясающий, необычный. Поезжай. Это стоит увидеть. И поговорите обо всем.
Почему — я? Христианка из числа тех, кто приходит в церковь, только когда плохо, чтобы попросить, не знающая церковных законов… Обсуждение темы было недолгим.
И на следующий день я поехала.
ЗА КАДРОМ. ГОЛОС ОТЦА ФЕДОРА
Человек пришел в храм, и это хорошо. Всему можно научиться. Главное — прийти. Дорога в храм у каждого — своя.
КРЕСТ, ОТРАЖЕННЫЙ НА ЗЕМЛЕ
От центрального вокзала до Дома милосердия, где назначена встреча с отцом Федором, путь — почти идеальная прямая. Здание — замок. Двери распахиваются, как по волшебству.
А мне не по себе. Я даже не знаю, как к батюшкам обращаться правильно. Уточняю на входе.
— Скажите просто — батюшка. Отец Федор. Он на службе пока. Да не бойтесь вы.
Дом милосердия был задуман, детально разработан отцом Федором в содружестве с замечательным архитектором Львом Погореловым и построен при активном содействии белорусского государства. Пока это единственный, не имеющий аналогов государственно-церковный проект на территории бывшего СССР. Его контур повторяет форму креста Ефросиньи Полоцкой, великой святой, дочери князя Святослава Всеславича, по матушке — внучки самого Владимира Мономаха. Крест-мощевик, изготовленный по ее заказу мастером Лазарем Богшей, был утерян в годы войны. Сейчас его реконструкция вновь освящает полоцкие земли. В одном крыле «замка» — школа, в другом — мастерские, где рождаются на свет изделия уникальной красоты, покрытые вышивкой облачения для служителей церкви, нижний этаж — медцентр, оснащению которого может позавидовать и Москва. Тут есть также Митрополичья гостиная, трапезная, кафе… Венчает форму креста здания храм в честь Иова Многострадального. Необычный — залитый светом.
Службу, подсказывают мне, можно слушать и с балкона. Там людно: сидят, стоят… Пожилая женщина в халате указывает рукой на место рядом: садитесь. Пуганная прицерковными вредными бабулями, замираю: разве можно?! Потом пойму — можно. Иначе бы тут не было болящих и пожилых пациентов медцентра. Их никто не заставляет ходить на службу. Идут сами, когда приходит понимание, что, если лечишь тело, но не лечишь душу, полного исцеления не будет.
Заведующая местной библиотекой Людмила Николаевна Дриняева устроит мне экскурсию по зданию, и меня поразит его рациональность. Тут нет батарей (обогревается только пол, отчего в здании особое, мягкое тепло), нет и выключателей (свет зажигается, реагируя на датчики движения). Там экономят на «коммуналке», что важно: на государственно-церковный проект деньги с неба не падают.
Вот и отец Федор. Среднего роста, взгляд — открытый. Хорошо улыбается. И борода — зря боялась! — аккуратная и… не злая. После службы к нему не пробиться. Все — за благословением. Стар и млад. Ну, наконец…
Я к вам, отец Федор. Из Москвы.
Между нами вдруг возникает золотая мальчишеская голова с ушами врастопырку:
— Благословите, батюшка… А я вас вчера по телевизору видел!
— Да что ты? И где я лучше был, там, сейчас?
— По телевизору!
Мама мальчугана вспыхивает смущенно. Батюшка еле сдерживает смех, но обладатель золотой головы тут же поясняет:
— Так там-то у вас одежда была красивая...
Ну да, какой пафос в сером подряснике. Или это не так называется?! Вот я попала…
Благословив мальчугана, отец Федор будто считывает мои мысли.
— Все говорите, как чувствуете. Ну, в храм?
ЗАТЯНУВШАЯСЯ РЕПЕТИЦИЯ
Отец Федор машину ведет сам, уверенно и плавно. Моя дорога к нынешней гордости Минска — «Храму-памятнику в честь Всех святых и в память о жертвах, спасению Отечества нашего послуживших» займет пару минут. Отец Федор идет к нему двадцать лет, и дорога эта совсем не проста… Освещение закладного камня еще в 1991 году совершил Патриарх Московский и всея Руси Алексий II.
Четыре года назад патриарх Кирилл открыл памятник предшественнику: Алексий II опирается на посох, будто собираясь подняться по ступеням лестницы, ведущей в храм и… в небо. Ну а строительство близится к завершению.
…Выпускник худфака Белорусской академии искусств, дизайнер, выходец из семьи священника, Федор Повный отслужил в армии, учился в московских духовных школах, сочетая это впоследствии с послушанием — работой в отделе внешних церковных сношений патриархии. Приняв сан и прослужив семь месяцев в Свято-Духовом кафедральном соборе, он получил послушание новое — на пятилетнее служение в Германии. Храмов-памятников, кстати, всего — раз, два, да и обчелся: в Лейпциге, два в Болгарии, а также в Ленинградской области, в Лезье-Сологубовке.
Взяв в руки ключи от дверей обветшалого здания, он и не думал, что с ними вместе получает ключ к пониманию своего предназначения.
Когда-то через Лейпциг шли на Париж русские войска, тут пролилась кровь во время печально известной «Битвы народов». Старая крипта хранила останки героев… За несколько лет батюшка отремонтировал здание. В 1988 году, когда возле крипты хоронили обретенные останки неизвестного гренадера Черниговского полка, павшего под Вахау, он вдруг понял, что и его родной Белоруссии нужен храм-памятник. Он соберет по каплям пережитую Белой Русью боль и сохранит память о ней, осветив путь в завтра через вчера и сегодня. Как это будет — он еще не знал. Просто чувствовал. Так и был сделан первый шаг по дороге к храму.
Был к тому и особый знак. В дар от настоятельницы Пюхтицкого женского монастыря игуменьи Варвары батюшка Федор получил бесценный дар — мешочек с частицами мощей. «Пригодится», — сказала она. Глубинную значимость этого дара он понял через полгода, когда впервые зашла речь о выделении в Минске земли под строительство храма, и Патриарший Экзарх всея Беларуси митрополит Филарет благословил его «взяться за Всех Святых». Восстановление храма в Лейпциге он шутливо называет «репетицией».
ЗА КАДРОМ. ГОЛОС ОТЦА ФЕДОРА
В жизни светского человека и священника целеполагание разное. Как обычному человеку, современному священнослужителю трудно полностью абстрагироваться от мирских забот. Но все мирское он видит через призму духовности. В этом и заключена разница. Внешняя жизнь — суть отражение внутренней. По случаю можно быть и в светских одеждах, но христианский взгляд на вещи и дела идет-то изнутри и от фасона одеяний не зависит и не меняется.
...Белый шатер белорусского храма-памятника делает его похожим на свечу. Справа, над купелью, замер, делая шаг в вечность, великий Моисей. Напротив нового храма стоит бревенчатый, без единого гвоздя сделанный, храм Святой Троицы, возведенный тут временно. Но никто его разбирать не будет. Его полюбили. Пусть живет. Стены у него — теплые-теплые…
Но при чем тут Моисей? Батюшка объясняет:
— А кто тут должен быть, как ни он, которого почитают все мировые религии — от православных до мусульман? Всех он встречает у православного храма. А дальше — кто в храм, а кто в крипту, чтобы помянуть предков, ведь за родной край сражались не только православные.
И верно. Куда нам сейчас без толики здорового экуменизма…
Возле Моисея делают селфи китайцы. Ведут себя почтительно, без суеты. Отец Федор просит охранника: мол, потом обратите их внимание, что там и на китайском есть надписи… Через пять минут оборачиваюсь: китайцы сгрудились у символических скрижалей, на которых большая из всех заповедей «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоею, и ближнего твоего, как самого себя» написана на пятнадцати языках… Читают, пытаясь сложить воедино: Минск, осень, Бог, Моисей, Китай…
СУБТИТР
Белый шатер белорусского храма-памятника делает его похожим на свечу. Устремленная в небо, она молит за всех нас — ищущих пути, жаждущих, смиренных и обуянных гордыней. И слышат ее мольбу небеса. И прощают — тех, чьи души распахнулись им навстречу. Вот такая лестница в небо. Ступени туда — это каждый прожитый день. Каждый.
СМЕРТИ НЕТ
Как, отец Федор, мне спросить у вас о том, что не дает покоя? Как пожаловаться на нетактичных прицерковных старух? Рассказать, что однажды во время причастия батюшка, раздраженный моей неумелостью, так дал мне лжицей по зубам, что я поперхнулась святым причастием? Как спросить про возникший после сорока страх смерти? Неожиданно слышу: «Спрашивайте». Выплескиваю все разом.
Отец Федор задумывается на минуту.
— Есть и такие бабушки, правда. Они в 30-е годы с таким же неистовством носили комсомольские лозунги. Через беседу к ним должно прийти понимание, что, если человек пришел в храм, это уже хорошо. А научиться правилам поведения со временем можно. Главное — прийти. Дорога в храм-то у каждого своя. Что же касается момента со лжицей… Понимаете, есть батюшки, а есть… попики. Всякое случается… А вот смерти бояться не нужно. Недавно один ученый-физик из Петербурга перенес клиническую смерть и потом описал то, что с ним происходило. Сейчас найду ссылку…
Он кладет айфон на стол, перелистывает странички, ищет ссылку на фейсбуке.
— Сейчас, где-то тут она… Он теперь уверен — смерти нет. Для меня же, человека верующего, это не вопрос. Мы знаем, что жизнь на земле — это подготовка к вечности. А душа…
Слово «бессмертна» прерывается звонком. Он говорит по телефону, а я пытаюсь оценить новые реалии, к которым мое консервативное восприятии церкви не готово.
Позже спрошу об этом. И услышу:
— Церковь наша всегда стояла во главе прогресса. И когда были страшные гонения на веру, она оставалась на передовой позиции. А главное — всегда, во все времена, все лучшее посвящалось Богу — все лучшие достижения и открытия, все лучшие произведения искусства. Это было естественное желание и потребность человека творить и создавать во имя Бога. Что же касается современных технологий… Я всегда привожу простой пример: возьмите топор. Им можно нарубить дров и согреть очаг. А можно и убить… То же и компьютер, и все эти приспособления. Ими можно уничтожить себя, если прилепляться к ним душой и сердцем, а можно видеть в них лишь способ упростить решение каких-то стоящих перед тобой задач. Новое не должно пугать, оно должно лишь умно и по назначению использоваться. И когда я замысливал образ храма, понимал, что вопросы о сочетании современного и традиционного будут возникать. Новое слово в храмовой архитектуре сказать трудно. А поразить мир церкви новизной, которую не стали бы воспринимать как ересь, еще труднее.
ОНИ ЖДАЛИ, ЧТО ИХ НАЙДУТ…
К храму-памятнику нас сопровождают другие батюшки, что служат во Всехсвятском приходе. С ними удивительно легко. Они живые.
Чувствую, как медленно пропадает страх…
Солнце комкает тучи и, бросив их в сторону, вырывается из плена. Так в знаки поверишь…
Отец Федор улыбается.
— А представляете, какие истории бывают. Все разрешения были получены, строительство началось, но стройка замерла на восемь лет. Потом дело опять сдвинулось, и снова загвоздка: по проекту нужно было для глав сусальное золото, но представьте, сколько его надо на такой объем! В Москве в это время восстанавливали Храм Христа Спасителя, купола золотили специальным составом. И мы зажглись этой идеей, но специалистов никак не могли найти. И как-то ровно напротив храма заглохла машина из Челябинска. Встала как вкопанная, и ни с места. Ребята пришли за советом — куда обратиться. Оказалось, что они этими работами и занимаются, куполами! Вот и открылся нам и им дальнейший путь. Пошла работа. Не чудо ли? А машину осмотрели — поломок-то и не было никаких…
В этом пределе храма работы завершены. Стою тихо: отец Федор на отпевании. Голоса поющих улетают вверх. Росписи удивительные. Украдкой — не могу сдержаться — касаюсь стены: подол одеяния святого — как шелк.
— Ни одного мазка не найдете. Это ваши мастера писали, российские, из Палеха.
Улыбчивый отец Дмитрий трепетно дотрагивается до современной фрески.
... Из придела, воздух в котором кажется розово-золотым, мы идем в крипту. Перед дверями «Слезы Беларуси» замираем. Тут все символично. Ручки — пальмовые ветви — символы паломничества. На «слезах», «пролитых» на окантовку, надписи. Все коротко и понятно: Грюнвальд, Тростенец, Сморгонь, Хатынь, Соловки, Чернобыль.
Пики боли. Пики беды.
Битва под Грюнвальдом — 1410 год, символ борьбы против захватчиков. В лагере Тростенец погибло 206 500 человек. Сморгонь не сдалась ни французам, ни немцам. Огненная боль — Хатынь. Ад на святом месте — Соловки. Невидимая смерть по имени Чернобыль…
— У меня дядя и тетя были подпольщиками, — голос отца Федора глух. — Их сожгли в Тростенце заживо, за три дня до прихода наших войск. А бабушка моя еврейские семьи спасала от отправки в гетто. Она православная была… Он кивает — открывайте. Тяну дверь за ручку — она тяжела, как история этой земли и человеческое горе. А за дверями — тишина. Золотой свет на лестнице. Камнем выложенный зал прост и торжественен. В центре — негасимая лампада. Крипта — место памяти. Но печаль в этой крипте светла.
ЗА КАДРОМ. ГОЛОС ОТЦА ФЕДОРА
Каждый имеет на небе своего покровителя-молитвенника. Человек не одинок. Ведь даже если мы, потеряв на какое-то время веру, отреклись от неба, то оно от нас не отрекалось. Люди не могут без корней. Мы пускаем их в небо...
— Так и должно быть, — снова ловит мои мысли отец Федор. — Мы хотели, чтобы тут не было гнетущей обстановки, черного траура, чего-то такого, что возбудило бы в душе тревогу и страх смерти. Христос победил смерть, и подвиг павших вечен, как и их души, слышащие нашу молитву. Тут не должно возникать желание отомстить за бесчисленные людские потери и горе близких. По слову апостола Павла на это право имеет только Бог. Написано в Евангелие: Мне отмщение, Я воздам, говорит Господь... А вы заметили, что здесь есть прототип вечного огня, который использовался еще в древнехристианской традиции?
— Но разве вечный огонь не языческий символ?
— В христианском прочтении этот огонь означает вечную память. И это не привычное пламя на площадях города. Это негасимая лампада, светящаяся Благодатным огнем. Она день и ночь горит перед иконою Воскресения Христова, как вера в бессмертие души и символ памяти о прошлом, о перенесенной Белой Русью боли. Тут вы вспоминаете своих близких, уже ушедших. Затеплим свечи от лампады?
Хорошее слово — затеплим... Огонь горит ясно, ровно. Прикрыв глаза, вдруг вижу лица тех, кого давно уже нет.
ЗА КАДРОМ. ДЫХАНИЕ ВРЕМЕНИ
— Много вспоминается...
— Храм напоминает, что каждый имеет на небе своего покровителя. Человек не одинок. Даже если мы, потеряв на время веру, отреклись от неба, оно от нас не отрекалось. Тут это чувствуешь. Человек не может без корней.
— Мы пускаем их в родную землю, вы об этом?
— Мы пускаем их в небо...
… В стенах крипты — 504 ниши, закрытые полупрозрачными пластинами из оникса. За ними в хрупких, точно человеческая душа, хрустальных сосудах живет память. Заполнены пока лишь несколько ниш. Память тут собирают по крупицам: щепотки земли, политой кровью белорусов, гильзы от патронов, что лежали в цинковых гробах, приходивших из Афгана. Пепел Дахау и Тростенца...
По небольшому коридорчику проходим к трем саркофагам. Тут покоятся останки гренадера, погибшего на войне 1812 года, и двух солдат, не вернувшихся с фронтов Первой мировой и Великой Отечественной. Все они, говорят ученые, были молоды — от 25 до 30 лет.
…Теснимый войском Мюрата, этот гренадер остался лежать на поле боя, глядя в небо. Имя его унес с собой растаявший снег, тело с годами стало землей. На месте его гибели нашли завернутую в тряпицу «двушку» чеканки 1812 года да пуговицы от мундира и подбородочного ремешка. Спустя сто лет под Гродно также смотрел в небо безымянный герой Первой мировой. При нем нашли копейку и основу под образок. От погибшего на Гомельщине в Великую Отечественную остались лишь расколотая каска и треснувший компас.
Все останки были найдены, как только начались раскопки. Они будто ждали, что их найдут. 2 июля 2010 года саркофаги были захоронены в крипте. Три тысячи свечей зажглись в тот вечер возле храма.
Над выходом из крипты написано: «Во всех делах твоих помни о конце твоем, и вовек не согрешишь…» Запоминаю: мы договорились с отцом Федором, что я не включаю диктофон («с ним — не то»). Батюшка вспоминает: российский прокурор заметил, что эти слова надо при выходе из прокуратуры написать.
БЕЛОЙ СВЕЧОЙ К НЕБЕСАМ
Храм-памятник внутри наполнен гулким эхом — акустика фантастическая. Смотрю вверх — улетаю: почти 50 метров над головой! Вот так лестница в небо. И ступени туда — каждый прожитый день. Каждый.
Алтарь храма-памятника сделан из фаянса. Своего, не импортного. Еще присыпанный строительной пылью, он вот-вот обретет блеск. А в будущем классе воскресной школы происходит казус: отец Федор обнаруживает в углу парту с отломанными колесиками. Расстраивается. Не столько потере, хотя деньги на храм падают не с неба, сколько трусливой попытке спрятать оплошность:
— Разве можно к тому, что с таким трудом давалось, так относиться?!
Ох, держать кому-то ответ перед настоятельской справедливой строгостью. Отец Федор предъявляет высший счет прежде всего к себе и того же ожидает от других. Не возвышал бы сейчас свою золотую главу в белорусской столице храм, не поражал бы красотой и рациональностью, если бы не умение настоятеля отвечать и спрашивать за качество. Прощать можно и нужно, но спускать с рук ложь и хитрость — нет. Это не по-христиански.
— А зачем тут кафе, отец Федор? — спрашиваю я, осматривая новенькие столики.
— А если человек после литургии хочет продолжить общение, не покидая храм, если он хочет продлить для себя эту атмосферу единения, но уже не в молитве? Почему ему не посидеть тут, выпить чая или кофе, угостить детей пирожками. А может быть, обсудить что-то, обдумать, побыть вместе с семьей, углубляя впечатление?
Надо, чтобы человек чувствовал — ему тут рады. Любому. Сделай шаг навстречу, и небо распахнется над тобой…
…Разговор прерывается. Съемочная группа центрального канала Беларуси записывает отца Федора. Сложнейшая тема-разговор — о власти. Он говорит о единстве, об истинном предназначении власти — бескорыстном служении ближнему. Заметив, что я подложила диктофон, пронзает взглядом: нечестно это! Согласна. Больше не буду. Потом уточняю:
— А правда, отец Федор, что к вам серьезные государственные лица и известные деятели интеллигенции республики приезжают на исповедь и за разговором? Вы им советы какие-то даете?
— Никаких советов по поводу их рабочих дел я давать не могу. Но есть много нравственных моментов, есть переживания и вопросы, в решении которых требуется духовная помощь каждому человеку, и те, кто в светской иерархии стоит выше, также нуждаются в ней не меньше других. И если у меня просят молитвы, я никогда не отказываю и от чистого сердца делюсь своим духовным опытом, если необходимо.
МОТОР!
«Слезы Беларуси» пролились на металлическую окантовку двери. Достаточно одного слова, чтобы понять, что это — пики боли, пики беды, пики страданий. Символ борьбы с захватчиками — Грюнвальд. Нечеловеческие страдания Тростенца и Хатыни.
Непобедимая Сморгонь.
Ад Соловков. Невидимая смерть по имени Чернобыль...
Мы идем дальше. Он по-хозяйски гремит ключами, схватывает взглядом — все ли как нужно, подмечает детали. А вот и Белый зал. Легкий, ясный, как утро, и светлый настолько, что, кажется, не имеет потолка. В нем можно проводить встречи, торжественные мероприятия, концерты… Сейчас тут поют дети. И это... до слез.
— У вас тут светло и как-то… радостно. Батюшка, а отчего в нас так мало радости?
— Одна из библейских заповедей гласит: «Всегда радуйтесь». Радость — это состояние души. Она изнутри рождается. Надо найти ее в себе, хоть каплю, и тренировать. Это непросто. Но умение радоваться и благодарить может стать воспитанной привычкой. Тем, кто живет без веры, достичь этого труднее. Радость свойственна Богу, значит, уже по определению постоянна, а печаль временна. Это нужно помнить. А еще вера расставляет правильные ориентиры. Неверующий ищет других радостей, нежели верующий.
Надо набраться смелости и спросить… Много лет назад в дом его родителей проникли нелюди. Зашли со словами — мол, делали добрые дела, пришло время за них отвечать. Отец Петр чудом выжил, а матушка Мария пыток не выдержала...
— Батюшка, простите, что причиню вам вопросом боль. Как вы пережили… это?
Помолчав, он отвечает, глядя мимо меня:
— Когда это произошло, я был в Иерусалиме. В ту ночь мы молились за литургией на Гробе Господнем. Внезапно возникло непреодолимое желание поклониться Голгофе, там горячая молитва за родителей сама полилась, и я, не ронявший даже редкой слезы, плакал. Ничего не знал еще. А утром пришло известие… Случившееся было трудно осознать. Спасли вера и горячая молитва. Родителей мучили за блага и добро, которые они делали людям. Но ведь все по промыслу Божию происходит. В те лихие 90-е многие хорошие люди пострадали.
Мы не участвовали в судах, не требовали наказания, помня слова апостола Павла, что месть — это право лишь Бога. Позже стало известно, что всем участникам расправы пришлось поплатиться за содеянное. По-разному, но всем — тяжело. Но я для этого ничего не сделал.
— Можно ли со смирением принять такое…
— Но лишь так возможна жизнь личности в Боге. Смирение — это соединение воли и энергии, живущее без страха и смущения. А нет его, и мигом возникают неуверенность, подозрительность. Образ такого состояния — дьявольский, он же рождает эгоизм. Смирение — свойство Христа и тех, кто следует за ним.
— А если смирения нет?
— Оно воспитывается. Хотя и непросто. Но можно научиться для начала смиренномыслию, это контроль за эмоциями и мыслями, что подвластно любому человеку. И это не значит, что нужно считать себя никудышным, ведь в каждом человеке есть достоинство — это отсвет Божьего подобия, по которому нас создал Творец. Смирение — это постижение воли Божией и согласие с ней.
СУБТИТР
Сегодня нужно воспитывать человека в способности совершить подвиг, а это глубочайшее внутреннее делание.
Человек должен быть способным на самопожертвование, на подвиг, чтобы в тот час, когда будет решаться судьба страны, народа или судьба его близких, его собственная судьба, он оказался способным на жертву и на подвиг.
В народе должна воспитываться эта внутренняя пассионарность, способность и жизнь свою отдать, но не ради очередных политических программ или экономических проектов.
Нужно сберегать свой народ!
Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл
Осмелев, спрашиваю, как современный священник совмещает в себе светское и духовное.
— Никакого совмещения нет и не может быть, ведь в жизни светского человека и священника целеполагание разное. Как обычному человеку, современному священнослужителю трудно полностью абстрагироваться от мирских забот. Но все мирское он видит через призму духовности. В этом и заключена разница. Внешняя жизнь — суть отражение внутренней. По случаю можно быть и в светских одеждах, но христианский взгляд на вещи и дела идет-то изнутри и от фасона одеяний не зависит и не меняется.
— Но как же совмещаются чисто светские вещи — полеты на вертолете, самолете, езда на лыжах, прыжки с парашютом — с саном?
— Кто захочет увидеть в этом нечто предосудительное, увидит. Каждый судит по себе. Не объясню я каждому, что стремление летать не прихоть, а то, что глубоко из детства и юности, и что лыжи — это как глоток свежего горного воздуха. Не могу назвать это страстью.
Если увлечения — это страсть, то это недопустимо. Поднимаясь на лыжах в гору, я читаю молитвы, вспоминаю Святую гору Афон, Фавор, Синай. А спускаюсь — дивлюсь Создателю неописуемой красоты природы. И ранним утром встаю, чтобы помолиться. Это — то, в чем я органично существую. Нет, живу. И когда я управляю самолетом, я думаю о том, что это — чудо, полет металла, который с точки зрения физики должен непременно рухнуть. Но страха нет. Я вижу облака и читаю в них Божие послание о любви к человеку. И могу прочувствовать эти слова, отвечая душой — спасибо, Господи.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Теперь хочется бесконечно говорить и спрашивать. Теперь, когда нет страха. А батюшку срочно вызывают по делам. Мы прощаемся тепло, но потом я опрометью кидаюсь вслед, поняв, что забыла сделать что-то очень важное. Он ждет — спокойно, поняв раньше меня. С трудом выговариваю:
— Благословите, батюшка.
Рука касается моей головы. Я что-то поняла. Пусть еще не до конца.
Спасибо, Господи…
Желающий понять — поймет без слов.
Хрустальный сосуд, как и душа человека, хрупок и крепок.
В нем, как и в душе, согретой золотым светом крипты, живет память об ушедших людях, пережитых испытаниях, боли и горе этой земли.
И эта память рождает понимание: нет завтра — без вчера. Нет будущего — без памяти о прошлом...
0
10.00
