ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Oct. 1, 2015

— Евгений Ваганович, удивительное дело: вы признанный мэтр эстрады, на профессиональной сцене более полувека, отметили 70-летие, а ощущение, что возраст над вами не властен. Признайтесь, владеете каким-то секретом?

— Секрет один: я очень люблю то дело, которым занимаюсь всю жизнь, и поэтому не устаю работать практически круглосуточно. В качестве примера могу вкратце перечислить все, чем занимался последние месяцы: написал более 40 сценариев для «Смехопанорамы» — на весь следующий год, снялся в пяти двухчасовых телефильмах «Улыбка длиною в жизнь…» — к моему 70-летию, подготовил сольный концерт, съездил на гастроли в Краснодарский край, на «Юморину» в Сочи; снял пять программ «Петросян-шоу» и теперь готовлюсь к юбилейным концертам «70 лет — уже не в обед», которые будут проходить в Москве и Петербурге.


— Вот это ассортимент — фантастика! А к слову, как вы воспринимаете юбилей?

— Знаете, я давно исследую юмористический фольклор, собираю все самое смешное, интерпретирую по-своему и представляю либо на сцене, либо в книжках. В одном из моих спектаклей я как раз озвучил определение круглых дат: «Юбилей — это когда много цветов, а ты еще жив». (С улыбкой.) Конечно, годы напоминают о том, что потихоньку ты как бы уходишь с базара. Ну возраст такой — что поделать. Зато радуешься каждому дню. Об этом же говорит один из моих эстрадных персонажей — дедушка-скептик, подсмеивающийся над всеми и над собой. Пережив клиническую смерть, он вдруг серьезно сказал сам себе: «К сожалению, я лишь сейчас начинаю понимать, как это здорово — проснуться и жить: ждать звонка, дарить цветы, нестись на машине, заниматься любимым делом, есть хлеб, пить с друзьями вино…»

— Интересно, а когда вы первый раз выпили?
— (Смеясь.) Ух, какие вопросы вы задаете! Это был мой день рождения — лет восемь мне исполнялось. Все собрались за праздничным столом. Родителям привезли из деревни молодое вино — в огромных бутылях, четверти назывались. И вот гостям его разливают, а мне нет. «Что за безобразие, — думаю, — я тоже хочу!» Прошу: «Дайте попробовать». Мама категорически: «Еще чего, ни в коем случае! Не хватало, чтобы ты алкоголиком стал». И вдруг отец говорит: «Пусть выпьет, ничего не случится. Алкоголиков в нашем роду никогда не было и быть не может». К слову, сообщу вам примечательный факт: в Армении нет ни одного вытрезвителя.

Короче, много выпить мне конечно же не дали, но вино я все-таки продегустировал. А серьезно напился лет в двенадцать. Опять отмечали мой день рождения, детям места за праздничным столом не нашлось, и для нас поставили столик в прихожей. Дали еды, лимонад и оставили в покое. А в углу стояла четверть вина, опять же присланная отцу. И я сказал своим двоюродным и троюродным братьям: «Что, мы хуже них, что ли?» Они идею поддержали. В общем, взрослые прозевали, и мы напились основательно. (С улыбкой.) Молодое вино очень коварное. Но вообще-то я был серьезным мальчиком.


— Из какой семьи?
— Отец был ученым, математиком, преподавал в Педагогическом институте. Мать по профессии химик, работала в каком-то учреждении типа «Азнефти». Жили мы в Баку. Мама приехала туда с родителями из Днепропетровска в годы голодомора — спасались от голода. А папино семейство перебралось раньше, в 1915-м, из Шемахинской области — это тоже в Азербайджане.

Я у них был долгожданным ребенком. Всю войну не рождался, хотя родители были женаты с 1939 года и в военные годы не разлучались (папа от воинской службы был освобожден). А вот когда окончательно стало понятно, что победа не за горами, я и был спроектирован. И четыре месяца спустя после Победы появился на свет. Между прочим, имя получил непосредственно 9 мая. Мама тогда еще работала на военном заводе. После работы все остались праздновать, и кто-то из присутствующих обратил внимание на женщину в положении. В экстремальные моменты жизни каждой мелочи придается особое значение, и в тот торжественный день люди увидели не просто беременную сотрудницу, а символ — зарождающуюся новую жизнь, победу жизни над смертью. Они сказали: «Давайте сегодня дадим имя будущему человеку!» И коллективно выбрали такое, которое подходило бы и мальчику, и девочке — Женя.

В тот победоносный год в нашей стране появилось много мальчиков — так Господу было угодно. И среди них, к вашему сведению, много юмористов: Альтов, Коклюшкин, Хазанов, Якубович…

— Удивительное совпадение. А как протекала ваша жизнь в послевоенном Баку?
— Как и везде: бедно, голодно. Хотя на Кавказе, наверное, было чуть полегче: все-таки солнечный край, много фруктов… Но все равно. Игрушек у меня лет до восьми не было вообще. Помню, когда соседскому мальчику привезли из Москвы красивую машинку, я горько плакал.

Трудности касались всех. Эйфория победы прошла, и люди озаботились новыми проблемами. Все ходили угрюмые, неулыбчивые, сосредоточенные на своих проблемах. Поэтому на всю жизнь запомнил свои впечатления от литературного концерта «Вечер юмора», на который впервые попал в семь лет. Артисты читали рассказы Чехова, Зощенко, Ардова… Я обратил внимание на зрителей: вокруг меня сидели хохочущие люди, и у них были другие лица — счастливые, радостные. Я был потрясен. С этого момента меня охватило неистовое желание дарить людям радость, смешить их.

Я начал воплощать свою мечту в жизнь. В школе, когда класс по каким-то причинам оставался без учителя, рассказывал ребятам что-нибудь веселое. Все смеялись, а я радостно думал: «Ура, получается!» Школа была моим первым тренировочным полигоном. Там все в меня верили, уверяли, что я будущий артист. Я начал заниматься в самодеятельности, был актером в народном драмтеатре и учеником кукловода в кукольном театре, выступал в агитбригадах, играл сценки из оперетт, читал фельетоны, басни, стихи, вел сольный и парный конферанс. От Клуба моряков у нас организовалась небольшая самодеятельная концертная бригадка, в нее входил молодой Муслим Магомаев. Мне было 12 лет, ему — 15; я выступал с номерами, он пел. Тесно не дружили, но общались очень хорошо и сохранили добрые отношения на всю жизнь.

Может, нескромно прозвучит, но это факт: после концерта ко мне часто приходили зрители и говорили: «Молодой человек, не бросайте это дело, мы в вас верим». В общем, проблемой выбора профессии я не был обременен, поскольку ставил перед собой одну задачу — стать артистом юмористического жанра. И совершенно четко знал, что сумею ее решить.


— А что на этот счет думали ваши родители?
— Тут надо провести грань между их отношением к моему намерению и их поступками. Безусловно, они мне говорили что-то типа: «Сначала получи нормальное образование, а потом можешь валять дурака». То есть стань полноценным человеком — инженером, ученым, медиком… А если потом останется все-таки желание актерствовать, можешь попробовать. Но мама с папой не чинили мне препятствий. Более того, со своей стороны лишь укрепляли меня в моем желании: часто водили в театры, в музеи, на концерты, в цирк. В 10 лет с их помощью я начал изучать историю искусств. А папа привил мне любовь к книгам. Его все называли «ходячая энциклопедия», и он воспитывал меня, если так можно сказать, в книжном мире: в комнате строил мне дом из книг, и я, совсем маленький, располагался там и что-то читал, картинки разглядывал.


— Просто пай-мальчик рос. Неужели не озорничали?
— От плохих компаний Бог меня хранил, а схулиганить однажды попробовал — хотел проверить себя на мужественность. Я видел, как ребята прыгают на ходу с трамвая, и решил тоже научиться. Начал экспериментировать. Но все-таки осторожничал, чтобы не попасть на рельсы под колеса, вскакивал на последнюю подножку, где колес нет. Думал: «Расшибусь, но хоть не убьюсь». И наладил это дело — у меня стало получаться довольно ловко. Дальше решил усовершенствовать «мастерство» — взобрался, как самые отчаянные мальчишки, на буфер трамвая сзади. А там даже держаться не за что, выступов никаких нет. Это на самом деле очень опасно. И вот сижу на этом буфере, пытаюсь хоть как-то уцепиться за стекло. Трамвай вот-вот тронется и поедет под горку. Вдруг моему уху становится ужасно больно и какая-то неведомая сила стягивает меня вниз. «Силой» этой оказался мой отец. Обычно он возвращался с работы поздно вечером, а тут вернулся в два часа дня! Не иначе как Бог его послал. И он, ни слова не говоря, за ухо вел меня до самого дома. (Смеясь.) Все! Больше я никогда такими глупостями не занимался.


— А учителей разыгрывали, пародировали?
— Я всегда предпочитал розыгрыши добрые, со знаком плюс. Как-то мы с дочкой Викой разыграли одного нашего приятеля. Дело было так: я находился в Петербурге с концертами, а он — в Москве. 8 января мы с ним разговаривали по телефону. Он сообщил, что на следующий день летит в Нью-Йорк, и предложил мне тоже полететь — ведь у меня дочь там живет. Я объяснил, что устал после новогодних концертов и лететь с ним не в состоянии. А через день так вышло, что по семейным обстоятельствам мне понадобилось срочно туда вылететь. Мой друг об этом не знал. Прилетев, он позвонил Вике и предложил повидаться, она радостно согласилась, и они договорились о встрече. А я дочку предупредил: «Молчи, не сообщай ему, что я тоже здесь». Дальше происходит следующее. Вика подъезжает к гостинице, где поселился мой друг с супругой, они садятся в ее машину и едут. А я стою на улице в условленном месте, жду их — в элегантном пальто, шляпе с широкими полями. Немножко экстравагантно вырядился. Стою, ловлю машину. Вика замедляет ход: «Давайте, — говорит, — подвезем этого мужчину». Друг в недоумении: «Конечно… Надо же, как он похож на Петросяна». Она останавливается, я открываю дверь, а он смотрит на меня и… не узнает. Не может поверить, что это я. Но когда наконец понял, узнал, вы не представляете, в какой неописуемый восторг он пришел. Это был невероятный эмоциональный взрыв, сохранившийся в памяти на всю жизнь.


— Сложно вам было покорять Москву?
— Я приехал сюда шестнадцати с половиной лет, сразу после окончания школы. Даже не дождался выдачи аттестата (мне его потом прислали), так как вступительные экзамены в театральные вузы проходили на месяц раньше, чем в другие институты. Мама меня собрала, но сама поехать не могла: отец очень болел, и она ухаживала за ним. В общем, приехав в столицу, я оказался совершенно один в огромном городе, которого не видел ни разу в жизни. И начал свою самостоятельную жизнь. Снял комнатку — быт меня мало интересовал, меня волновали только вступительные экзамены и театрально-концертная жизнь Москвы, в которую я ворвался со страшной силой: каждый вечер ходил на спектакли и концерты.

Поступил в ВТМЭИ — Всероссийскую творческую мастерскую эстрадного искусства, окончил ее. Наша выпускная программа называлась «В жизни раз бывает 18 лет», я в ней конферировал. После чего меня стали приглашать на все ведущие концертные площадки страны. Мне повезло в жизни: практически все артисты эстрады того времени, за малым исключением, были моими старшими товарищами. На сцене я их объявлял, а в жизни они относились ко мне как наставники, опекали. Называли меня сыном эстрадного полка.


— А кто был в «полку»?
— В студии мне преподавали актерское мастерство Рина Васильевна Зеленая и Алексей Григорьевич Алексеев — первый советский конферансье. Лев Борисович Миров, Мария Владимировна Миронова ставили мне номера. Леонид Осипович Утесов был моим учителем и партнером — пять лет я работал в качестве конферансье в его оркестре, да еще играл с ним разные сценки. И многие другие артисты. Все они учили меня канонам жанра, этике, что-то советовали, приглашали к себе домой, все время говорили об искусстве. Мы много общались вне сцены, и я ловил каждое их слово.

— Вы были настолько погружены в творчество, что на любовь времени не оставалось? Или все-таки находились лазейки?
— Я действительно полностью был в творчестве, но, естественно, ничто человеческое мне не было чуждо. В Баку я был влюблен в девочку старше меня на год. О моих чувствах к ней знала вся школа, и все очень переживали, потому что избранница была старше и игнорировала меня. Однажды я собрался с духом и назначил ей свидание, но она, увы, не пришла.

Прошло тридцать с лишним лет, и на одном из концертов мне вручает цветы какая-то женщина. Я стою на сцене, а она — внизу, в партере. Передавая мне букет, она спрашивает: «Узнал?!» А я не понял, кто это. Но потом она все объяснила. Она многие годы приходила с мужем на мои концерты.

— Вы рано стали отцом. Будучи мальчишкой, прочувствовали суть отцовства или ничего про это не поняли?
Евгений Ваганович: Почему это я не понял?

Вика: Папа очень много уделял мне внимания. Но я сумела оценить это по-настоящему, лишь когда сама стала мамой. Представьте, молодой, но уже известный артист, а тут детская поликлиника, родительские собрания… Казалось бы, его вообще не должны интересовать всякие детские нужды — сапожки, курточки, колготки и прочее. При этом папа был очень занят: концерты, бесконечные репетиции, съемки и гастроли. Да и вообще он был совсем молодым, мог бы жить своей яркой, ­гламурной жизнью. Ан нет! Он часто ходил со мной всюду: в кино, театры, музеи, цирк, зоопарк, в «Детский мир» или просто гулять.

Евгений Ваганович: Боже, что ты помнишь! А что, собственно, в этом такого?

Вика: Немногие мужчины так поступают. Поразительно, что папе на все это хватало желания, времени и энергии. Мне казалось, что папа — это праздник. У меня и до сих пор такое ощущение осталось. С папой моя жизнь всегда наполнялась чем-то красивым, вкусным, нарядным, смешными концертами, всякими подарками. Помню, когда я училась в первом классе, он подарил мне импортный махровый халат в красно-белый горошек. Сейчас, наверное, это звучит смешно, но тогда в том халате я чувствовала себя королевой. И таких примеров масса.

Евгений Ваганович: По-моему, больше всего твое воображение потрясла жвачка.

Вика: Да, благодаря этому я приобрела во дворе невиданную популярность. Нынешним молодым людям такое трудно представить.

Евгений Ваганович: Ну да, жвачки в Советском Союзе не было в помине, а я вдруг привез из-за границы, причем много.

Вика: Но ты же не просто мне ее вручил. Было так: папа приезжает и дает мне коробочку жвачки. Я обрадовалась: «Ничего себе, целая пачка!» Даже усомнилась, что все это мне одной. «Все тебе», — говорит папа. «Папочка, спасибо большое!» Он спрашивает: «Ты рада?» — «Очень!» — «Ну, — улыбается папа, — тогда возьми еще одну». От счастья я потеряла дар речи. Думаю: «Ух ты — две! Немножко дам Тане, немножко Альбине, и у меня еще столько останется! Вот здорово!» Папа спрашивает: «Рада?» Я кидаюсь его целовать: «Ой, не то слово, я в восторге!» Он говорит: «Хорошо, да? Ну, тогда на тебе третью». В итоге он вручил мне штук десять и каждый раз разыгрывал ситуацию так, что я не догадывалась о том, что будет продолжение.

— Известность отца как-то отражалась на вас?
Вика: Папа был известным артистом всю мою жизнь, поэтому я не знаю, как бывает по-другому. Но, если честно, это доставляло мне скорее неудобство. Помню такой эпизод: папа приехал с шефским концертом к нам в пионерский лагерь…

Евгений Ваганович: Да? Я выступал перед пионэрами?!

Вика: И кроме пионеров, собралось еще полсела народа — все местные пришли. А я была девочка домашняя и очень скучала. И вдруг узнаю, что приехал папа. Обрадовалась и побежала к входу. Смотрю, ажиотаж дикий: дети лезут на заборы; воспитатели, вожатые, деревенские — все столпились. Я спрашиваю: «Что случилось?», а меня оттесняют: «Отойди, девочка, не мешайся!» Я опять к кому-то обращаюсь с тем же вопросом, и какой-то мальчик мне говорит: «Да не мешай ты, Петросян приехал!» И я… расплакалась. Стою, и слезы льются по щекам. Долго так плакала.

Евгений Ваганович: Да ты что? Плакала?! Зачем? Я все равно нашел бы тебя.

Вика: Мне казалось, что они не подпустят меня к тебе. Я же тебя ждала.

Евгений Ваганович: Хочу заметить, что маленькую Вику запомнили многие зрители. В самом начале, когда только построили концертную студию в Останкино, моя семилетняя дочка выступила вместе со мной — читала стихотворение о папе. Закончив читать, Вика сказала: «Папа, пойдем домой!» Тут все узнали, что это моя дочь. Ее выступление произвело на всех неизгладимое впечатление. А еще она маленькой выступила в Центральном доме работников искусств, где я давал сольный концерт. Веселый был вечер. Вика шпарила шутливые переводы с латыни. Удивительное было явление, все были поражены, растроганы и потом в театральных кругах долго вспоминали этот ее сольный номер.


— Неужели после таких успехов не возникло желание стать актрисой?
Евгений Ваганович: Возникло. Поэтому Вика училась в школе с театральным уклоном, и в школу речи ходила, и в студии при телевидении занималась — они там читали стихи и, между прочим, раз в неделю выходили в эфир. Но когда дочка оканчивала десятый класс, намереваясь поступать на актерское отделение, я предложил ей что-нибудь мне почитать. Она почитала. И я сказал: «Особых данных не вижу. Может, они есть внутри, но сейчас не просматриваются. Я не рекомендовал бы тебе поступать, а ты думай, как тебе быть». Я считаю, что актерские династии прекрасны, если они идут по возрастающей, но когда по убывающей — это ужасно, стыдно.

В общем, Вика стала искусствоведом. Но сейчас, когда я вижу, как интересно, смешно она иногда пародирует наших знакомых, у меня закрадывается шальная мысль: «Может, я тогда погорячился? Вдруг ошибся и изменил намеченный ей путь?» Но потом возникает следующая мысль, которой я однажды поделился с Викой: «Это же был первый барьерчик на твоем пути, и если бы у тебя было неистовое желание стать артисткой — такое, например, как в свое время у меня, ты с легкостью его преодолела бы. И в этом случае я конечно же тебе помогал бы. Но у тебя настроя на преодоление не было».


— В прессе писали, что вы с дочерью поссорились и не общались аж 10 лет…
Вика: А почему не двадцать, не тридцать? Чушь какая-то.

Евгений Ваганович: Нет, мы не поссорились. Просто сложилась такая ситуация, что Вику муж увез в Америку. А я считал и считаю, что дети должны жить рядом с родителями — по-моему, это нормальная позиция. Мы растим детей для того, чтобы они были неподалеку от нас, а не на Марсе. Разумеется, я был огорчен.

— Вика, чем же вы занялись в Америке?
— По части профессии я всю жизнь занимаюсь художественными выставками в качестве куратора. А еще вырастила двоих сыновей: Андрею сейчас 20 лет, Марку — 17.


— Дедушка с внуками общается?
Евгений Ваганович: Естественно, куда же я денусь. Просто они далеко, и это, к сожалению, минимизирует наши контакты. А ребята они прекрасные — воспитанные, образованные, интеллигентные. Представляете, внук мне говорит: «Дедушка, спасибо тебе большое за то, что делаешь мне замечания». Причем совершенно искренне. И я понимаю, что у этого человека настрой на совершенствование.

Очень интересные мальчики. Андрей прекрасно образован для своих 20 лет. Учится по направлению «глобальная мировая культура» — занимается литературой, историей, языками, искусством, философией, много пишет. Работал в палаццо Строцци (флорентийский дворец эпохи Возрождения. — Прим. «ТН») на большой выставке Пикассо. Готовится к защите диссертации, в дальнейшем хочет преподавать, быть профессором литературы и искусства. Играет на фортепьяно и на ударных, хорошо поет — выступал даже в «Метрополитен-опере» в одном концерте с Пласидо Доминго.

А Марк у нас человек технический. Хотя снялся в двух фильмах, с одним из них был даже на Каннском фестивале, но от карьеры в Голливуде отказался. В этом году он оканчивает школу, планирует заниматься компьютерами и финансами.


— Он тоже говорит по-русски?
Вика: Да, прекрасно. И говорит, и пишет.


— Некоторое время назад СМИ запестрели сообщениями о том, что Петросян и Степаненко разошлись. И сейчас многие уверены, что вы в разводе. Это так?

Евгений Ваганович: Эти идиотские слухи распространялись кем-то намеренно — не понимаю, кем и для чего! Мы с Еленой не давали никакого повода. Остается предположить, что это была чистейшей воды оплаченная заказуха. Мы с Леной даже не ссорились. Дикость какая-то. Отвратительно. И я не знаю, как это прокомментировать. Могу сказать только одно: вранье! А сегодня Лены нет здесь с нами потому, что завтра мы уезжаем и ей надо успеть собраться в дорогу, да еще сделать множество важных дел, которые она не может отменить.

— Евгений Ваганович, два года назад вы перенесли операцию на сердце, а это всегда опасная история, пограничная, что ли. Как ощущали себя тогда?
— Ну, в туннелях каких-то я не был, никаких переосмыслений не произошло. Вообще кардинально ничего не поменялось. Кроме, пожалуй, увеличившегося количества таблеток. Понимаете, мне помогает сориентироваться в жизни вера. Я не сомневаюсь в том, что все в жизни происходит не просто так — на все есть воля Божья. Соответственно, и в больницу я попал не случайно. Хотя вроде бы это произошло как раз случайно: просто по какой-то надобности зашел в поликлинику, а там мне вдруг поставили диагноз.

Операцию делал профессор Лео Бокерия (академик, главный кардиохирург Минздрава, директор НЦССХ им. Бакулева. — Прим. «ТН») и его потрясающая команда. Он меня поддержал, успокоил. Перед операцией я спросил: «Ну что, Лео Антонович, мне на всякий случай попрощаться с близкими?» Я спокойно задал вопрос, без пафоса и паники. Но он замахал на меня руками: «Что ты, это ерунда, сделаем все в два счета, даже не заметишь!» Тень сомнения у меня исчезла. Я очень благодарен этому гениальному человеку.

Вика: Мне папа ничего не сказал. Я, конечно, знала, что ему надо оперироваться, но день он не сообщил — не хотел, чтобы я нервничала.

Евгений Ваганович: Но она все равно приехала.

Вика: Я как раз должна была вылетать из Нью-Йорка, и тут звонит папа. Мы разговариваем, он что-то рассказывает, о чем-то расспрашивает, а мне пора в аэропорт ехать, опаздываю на самолет, и… я себя выдала, сказала: «Что-то у тебя в больнице связь плохая». Он всполошился: «А с чего ты взяла, что я в больнице?»

Евгений Ваганович: В общем, я ничего не боялся, перед операцией спал спокойно. А врачи, наоборот, нервничали, все время ко мне заглядывали. Один, помнится, сказал: «Значит, так, Евгений Ваганович, когда проснетесь после операции, увидите перед собой белое. Не пугайтесь — это потолок». Я смеясь ответил: «Главное, чтобы потолок этот был не деревянный и не расположенный близко к носу». Врач выскочил из палаты ошарашенный.


— Вы еще и шутили в той ситуации?
— Знаете, много лет назад я выпустил книгу «Петросмешки» — второй том книги «Петросян в стране анекдотов», в которой я не автор анекдотов, а их интерпретатор. Так вот, один раздел посвящен именно смеху в медицине — как силе, побеждающей болезни. Поверьте, смех — великая живительная, терапевтическая сила. Поэтому-то спустя месяц после операции я уже выступал на фестивале юмора в Юрмале и плясал на сцене.

Вика: А в больнице был еще смешной момент. Когда папу перевели в палату, Лео Антонович велел мне переодеться в медсестринскую спецодежду. Я переоделась. И все никак не могла понять, почему сотрудники клиники на меня так плохо реагируют. То лечащий врач за что-то отругает, то старшая медсестра. Все делают замечания — почему таблетку не дала, почему капельницу не переставила… Я переживала: «Господи, я же ничего не понимаю, за что они меня шугают?!» Нервничала, начинала суетиться, что-то искать. Вдруг пришла лечащий врач и возмущенно спросила: «А вы с какой стати тут сидите? Вам что, заняться ­нечем?!» Я ­совсем растерялась. Потом оказалось, что все приняли меня за новенькую нерасторопную медсестру.

Евгений Ваганович: В этом «институте сердца» удивительный коллектив. Я наблюдал за их работой и был потрясен. Никто там не разглагольствовал на посторонние темы, все взаимодействовали точно, четко, безупречно. И отношение ко мне было удивительное, за что я очень признателен всему медицинскому персоналу. Журналисты из желтой прессы предлагали $5 тыс. за мое фото в реанимации. Но никто не польстился. Хотя медсестры не столь богаты, чтобы отказываться от таких денег. Сотрудники клиники столько сил вложили в то, чтобы я жил, — это просто обязывает меня быть в строю.


— А супруга принимала участие в вашем восстановлении?
— Я даже не понимаю вашего вопроса. Разумеется, Лена была со мной все время. Они с Викой постоянно суетились возле меня, поддерживали и молились. Первые, кого я ­увидел, вернувшись из реанимации, были они.


— Евгений Ваганович, за полсотни лет вы стали родным человеком не только для своей семьи, но и для огромного количества людей…
— Вот это для меня очень ценные слова. Правда, за десятки лет у меня выработалось нескромное, но абсолютно точное ощущение, которое не вытравить ничем: все зрители — мои родственники, моя семья. (С улыбкой.) Вот такой я сумасшедший!


— И вас не раздражают люди? Многие артисты вне работы сторонятся их.
— Боже! Какие жуткие слова вы говорите! Я же работаю и живу для людей. И если человек подходит ко мне с добрыми глазами, говорит что-то приятное, как я могу отвернуться от него, отойти?! И почему я должен отворачиваться?

Однажды я был в подмосковном санатории, где отдыхали триста с лишним человек. И все они здоровались со мной три раза в день, просили сфотографироваться, заговаривали, рассказывали про свою жизнь. И я останавливался, с каждым говорил. Один сказал: «Наверное, для вас это очень утомительно? Представляю, как мы вам надоели!» Я искренне ответил: «Господь с вами, это счастье для артиста».

По известному нам из фильма «Доживем до понедельника» определению, «счастье — это когда тебя понимают». Эту мысль много тысяч лет назад сформулировал великий Конфуций: «Счастье — когда тебя понимают, большое счастье — когда тебя любят, настоящее счастье — когда любишь ты». И это правда. Когда понимаешь, что ты на свете не один, что нужен людям, что любишь и любим, — ощущаешь себя поистине счастливым человеком.