Говоря о Лазурном Береге, хочется взять тон Саши Соколова – со всеми этими лучами солнца, застрявшими в кроне деревьев, секретными тропинками, примятыми травинками, открытыми верандами и следами от купальника на родном и любимом бедре.
Место это – а точнее то настроение, то сладкое и размеренное ощущение жизни, что разлиты здесь в воздухе, – действительно напоминает стародачный поселок. Здесь не только ходят на пляж, но и ездят в гости в соседний город. Не только ужинают в ресторане, но и накрывают столы на балконах, украшенных резными решетками. Здесь встречают знакомых на улицах, работают, покупают овощи, растят детей, спят после обеда, читают великие романы, или фантастику, или детективы – в общем, что под руку попадется.
C тех пор как русские открыли для себя этот берег, их здесь побывало множество. Писатели, художники, поэты, великие князья, промышленники, игроки, революционеры – следы их пребывания разбросаны по всему Лазурному Берегу, словно драгоценные камни среди пляжной гальки. Достаточно просто посмотреть под ноги.
НАЧАЛО
Первые крупные поселения на этом побережье были основаны ионийскими греками, этими неугомонными и любознательными людьми. Сначала, на стыке VII–VI веков до н. э., появилась Массалия, превратившаяся в Марсель, а затем, чуть позже, в IV веке до н. э., Никея-Ницца. Интересно бывает сидеть в марсельском ресторане и представлять, что кто-то из первых переселенцев мог быть знаком с греческими философами вроде Анаксимена или Анаксимандра. Впрочем, это упражнение чуть более специфическое, чем марсельский буйабес.
Дальнейшая история побережья была историей всей западной цивилизации, то есть чередой войн, нашествий, эпидемий и переходов через империи, герцогства, королевства и государства. Окончательные границы сформировались здесь в начале 60-х годов XIX века, когда Франция получила Ниццу, принадлежавшую до этого Сардинскому королевству, и купила у Княжества Монако города Рокбрюн и Ментона.
Название же свое Лазурный Берег получил благодаря малоизвестному французскому писателю Стефану Лежару, который выпустил в 1881 году одноименный роман. Он представлял собой путевые заметки и, как все не очень хорошие романы, состоял из множества эпитетов – просто один из них оказался удачным.
НАШИ
Русские появились на Лазурном Берегу в XIX веке. То была своего рода климатическая миграция, поскольку здешний воздух много способствовал излечению разного рода заболеваний вроде астмы или туберкулеза.
Были, впрочем, и другие обстоятельства. В 1850 году политически неблагонадежного Герцена выслали из Франции, и он был вынужден уехать в Ниццу, которая в то время не входила в состав страны. Здесь он поселился на Promenade des Anglais, в двухэтажном доме с садом, и почти сразу же отправил приятелю письмо такого содержания: «Ни разу в жизни я еще не испытывал такого климатического блаженства, как здесь, даже жара... не помеха».
В Ницце на Герцена одно за одним обрушились несчастья. Сначала вскрылась связь его жены с приятелем (тем самым, которому он писал про климатическое блаженство). Затем пришло известие о крушении парохода, на котором плыли в Ниццу мать публициста и его сын. И наконец, умерла сама жена.
Она была похоронена в Ницце, на Cimetière du Château. Сюда же спустя 16 лет перевезли из Парижа тело самого Герцена и поставили внушительный памятник, который стоит до сих пор.
Ниццу посещал и Гоголь. Он провел здесь зиму 1843–1844 годов, пытаясь работать над вторым томом «Мертвых душ», однако не слишком в этом преуспел. Да и как тут преуспеешь, когда «Ницца – рай; солнце, как масло, ложится на всем; мотыльки, мухи в огромном количестве, и воздух летний. Спокойствие совершенное».
Несколько иначе увидел Ниццу Александр Куприн, бывавший здесь в начале XX века: «Ницца – это сплошное человеческое недоразумение. И Юлий Цезарь, и Август, и, кажется, Петроний избегали этого болотистого, зараженного малярией места. В Ницце они держали только рабов, гладиаторов и вольноотпущенников. Сами же они жили в Cimiez или Frejus, где, как памятники своего величия, они создали прекрасные цирки, такие прочные, что до сих пор время не может их изглодать. Потом произошла довольно глупая история. Покойной английской королеве Виктории почему-то приглянулось это болото, и тотчас же английский снобизм, русское обезьянство, шальные деньги американцев и вечная лакейская услужливость французов сделали из Ниццы модный курорт».
На самом деле Куприн все напутал. Королева Виктория появилась здесь только в конце XIX века, когда эти места были уже прочно обжиты и англичанами, и русскими. Массовое паломничество наших соотечественников было вызвано другими причинами, а именно приездом в Ниццу в 1856 году вдовствующей императрицы Александры Федоровны.
Визит был обставлен весьма пышно, особенно по меркам небольшого курортного городка. Александру Федоровну сопровождала свита из 400 человек, которая смела подчистую все мало-мальски приличное жилье в городе. Русские предлагали за квартиры цены, которые вдвое или втрое превышали те, что привыкли платить старожилы курорта, англичане, – в результате те вовсе не смогли отдохнуть в Ницце в том сезоне. Таким образом русские взяли небольшой, но все-таки реванш за недавнее поражение в Крымской войне.
Впрочем, одним сезоном дело не ограничилось. «Англичане утверждают, – писало местное издание, – что русские принесли сюда свойственные им суету и суматоху». Под этим, очевидно, подразумевалось масштабное строительство, которое было развернуто здесь во второй половине века.
Некоторые из русских курортников скупали местные виллы (и немножечко расширяли их). Другие приобретали землю и затевали собственное строительство. Одним из самых масштабных проектов стал замок Вальроз, выполненный по заказу барона фон Дервиза (несмотря на фамилию, он был русским и носил имя Павел Георгиевич).
Барон, разбогатевший на строительстве железных дорог, приобрел десять гектаров земли в квартале Valrose и приступил к возведению огромного, в готическом стиле, замка. К работам было привлечено более 800 человек со всей округи, что, с одной стороны, позволило закончить проект в рекордные три года, но, с другой – почти полностью парализовало все прочее строительство в городе, потому как совершенно исчерпало местный рабочий ресурс. Замок этот стоит до сих пор, в нем располагается один из факультетов местного университета.
В 1858 году было закончено возведение церкви Святителя и Чудотворца Николая и Мученицы Царицы Александры на rue de Longchamp. Это был первый православный храм на Лазурном Берегу, впоследствии их появится больше – еще один в Ницце, на улице с потрясающим названием boulevard du Tzarewitch, а также в Каннах, Антибе и Ментоне.
РУССКАЯ ЖИЗНЬ
К концу XIX века рекламные проспекты отелей завлекали клиентов волнующими слоганами вроде «У нас останавливается русская аристократия». Обывателю предлагалось вообразить себе картины невиданной роскоши и столь же невиданного разгула, которому предаются velikie knyazya в огромных залах, огороженных бархатными портьерами, – и, вообразив, забронировать номер.
Русской аристократии здесь было действительно много. Мопассан так описывал свои впечатления от Канн образца 1888 года: «Принцы, принцы, всюду принцы! Здесь можно встретить высочества, большие и малые, богатые и бедные, веселые и грустные, на все вкусы». Стоит отметить, что французское prince соответствует русскому «великий князь», а поезд, который приходил в Канны из Петербурга, так и называли: «великокняжеский».
Центром местной светской жизни была вилла «Казбек», принадлежавшая великому князю Михаилу Михайловичу. Женившись морганатическим браком (на внучке Пушкина, между прочим), он попал в немилость к Александру III, не имел возможности вернуться в Россию и проживал между Англией, Швейцарией и Францией.
Вот как описывает свой визит в Канны его брат, Александр Михайлович: «Моя сестра Анастасья и «ссыльный» Михаил Михайлович встретили нас в Каннах. Как всегда сияющая красотой Анастасья пользовалась поклонением всего ривьерского света. Михаил жил со своей супругой на вилле «Казбек», служившей местом сбора для их бесчисленных друзей. Каких-нибудь два года назад их упорядоченное ничегонеделание меня бы коробило. Теперь я влился в их ряды».
Чуть позже, когда, по выражению Набокова, революция «пошла переставлять мебель», вилла служила пристанищем для беженцев из России, а затем, после смерти владельцев, была преобразована в многоквартирный жилой дом. Предложения о продаже появляются здесь крайне редко, но все же появляются.
К слову, сам Набоков (с женою Верой и трехлетним сыном Дмитрием) провел в Каннах лето 1937 года. Семья снимала квартиру по адресу 81 rue George Clemenceau. Дом этот до сих пор стоит, и даже вывешиваются на его балконах предложения об аренде жилья, впрочем, узнать, в какой именно квартире жил писатель, не представляется возможным.
В Каннах между Набоковыми разыгралась настоящая драма. Писатель признался жене, что влюблен в другую женщину, и после этого, по собcтвенному признанию, провел худшую ночь в жизни, за исключением той, когда умер его отец. Ситуация усугубилась неожиданным приездом набоковской пассии, которая подкараулила семью на пляже (они ходили на Plage du Midi) и расположилась неподалеку, бросая в их сторону многозначительные взгляды. В этот момент Набоков понял, что прочная и глубокая связь с Верой дороже любого увлечения. Набоковы ушли, девушка осталась на пляже, – конфликт между супругами был исчерпан. Впереди у них было 40 лет безоблачной семейной жизни.
Осенью Набоковы переехали в Ментону и поселились в гостинице Les Hespérides по адресу 11 rue Partoneux (дом этот тоже сохранился, сейчас в нем находится какой-то азиатский ресторан). Здесь Набоков заканчивал «Дар» и переписывался с одним из главных своих конкурентов на место в вечности, Иваном Буниным.
В отличие от своего респондента, который в то время был писателем начинающим и мотался по Лазурному Берегу в поисках более дешевого жилья, Бунин вел жизнь оседлую. На протяжении многих лет они с супругой (а также свитой приживальщиков) снимали виллы в Грассе, городке, расположенном неподалеку от Канн, на отроге Приморских Альп. Дольше всего они прожили на вилле Belvedere, где Бунин написал «Темные аллеи» и узнал о присуждении ему Нобелевской премии. Один из его приятелей, писатель и переводчик Борис Зайцев, писал: «Встречались постоянно и в Париже, но особенно остался в душе Грасс, милая вилла «Бельведер», скромная, с поразительным видом на Канн».
Из Грасса Бунин часто ездил в Ниццу – пропустить по стаканчику со своим приятелем и местным жителем Марком Алдановым. Тот к тому времени окончательно укрепился в статусе одного из самых заметных писателей своего времени, и Бунин неоднократно писал в Нобелевский комитет, выдвигая его кандидатом на премию по литературе.
«Алданов любил Ниццу чрезвычайно, – вспоминал поэт Григорий Адамович. – Мы встречались в маленьком кафе на площади Моцарта с квадратным парком напротив и высокими пальмами в парке соседнего дорогого отеля. Ничего особенного привлекательного на площади этой не было. Но Марк Александрович повторял: «Где же еще можно найти такой вид?»
Жил в Ницце и Чехов. В первый свой приезд он останавливался в отеле Beau Rivage, который сохранился и по сей день, а затем, освоившись в городе, снимал номер в скромном Pension Russe по адресу 23 rue de Gounod. Этот отель тоже сохранился, но сменил вывеску – теперь он называется «Оазис». Здесь были написаны последние акты «Трех сестер».
КОНЕЦ
Русское присутствие на Лазурном Берегу подробно запротоколировано и отлито в бронзе. Памятник Бунину в Грассе, Александре Федоровне в Вильфранше, Дягилеву в Монте-Карло. Мемориальные доски – две чеховские в Ницце, бунинская в Грассе, табличка в Вильфранше, повествующая о создании местной биологической станции неким Professeur Alexis Korotneff (не говоря уж о великом множестве подобных табличек на русском кладбище Кокад в Ницце).
Однако особая прелесть Лазурного Берега заключается в том, что местный благословенный климат сглаживает тот надрыв, который обычно заключен в подобных памятниках. Здесь они так естественны, так безмятежны, так органично вплетены в пейзаж, что не вызывают мыслей о «России, которую мы потеряли». Напротив, они служат связующим звеном, заключают в себе тихую и спокойную уверенность в том, что нет страны «той» или «этой», а есть только мы, люди с непривычными для иностранного слуха именами вроде Michel Michailoviych или Aleksandra Fedorovna, вся разница между которыми заключается в том, что одни жили раньше, а другие – живут сейчас.
0
