ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Июнь 3, 2021

— Вам, наверное, было страшно?

— Ничего подобного. Я иногородняя, а нам сказали, что иногородних в этот год не возьмут, исчерпан лимит на прописку. Поскольку я ни на что не надеялась, волнения не было и ничто не мешало сосредоточиться. На следующий день мне сообщили: «Вас ждут в театре «Современник» ближе к 11 часам вечера». Но не уточнили, для чего. Я приехала на Чистые пруды уже к семи и стала ждать. Галина Борисовна была на прогоне, потом на разборе спектакля, ко мне она пришла совсем измученная, дико уставшая. Сказала только: «Ходи, смотри репертуар». Я говорю: «А как это делать?» — «Подойди к администратору». Она не сказала, что меня взяла. Я подумала, что это какой-то подарок — возможность каждый вечер бывать в таком прекрасном театре. В институте мы играли дипломный спектакль, готовились к выпускным экзаменам. Бегали в деканат узнавать, не пришел ли на нас запрос в какой-нибудь театр. А потом вечером начинался мой личный праздник — я шла в «Современник». Было приятно уже то, что меня пускали со служебного входа. Мимо проходили артисты, здоровались. Например, Гафт. В «Современнике» вообще никто никогда не считал, что, если человек статусный, здороваться нужно сначала с ним, а он может только ответить. В этих людях не было того пафоса, который присущ нынешним звездам. Чем больше человек из себя представляет, тем проще он в общении. И вот я каждый вечер проводила в такой атмосфере. Потом мне сказали, что нужно привезти документы, но и тут я не поняла, что происходит. И просто ошалела, когда мне выдали корочку, что я работаю в театре «Современник». Это были какие-то чудеса наяву. И я каждую минуту доставала пропуск из сумочки, рассматривала и не могла поверить своим глазам. Пропуск этот у меня стерся буквально за неделю, пришлось делать новый. Первым моим спектаклем стали «Дни Турбиных». На сцену я не выходила, кричала за кулисами, изображая женщину, которую где-то насилуют.
— Я слышала, что к юбилею хотят поставить памятник семерым основателям «Современника». Вы с ними со всеми общались в театре?
— Основатели — это Олег Ефремов, Галина Волчек, Игорь Кваша, Лилия Толмачева, Евгений Евстигнеев, Олег Табаков и Виктор Сергачев. Со всеми, кроме Ефремова, я пересекалась в театре, а с Олегом Николаевичем снималась. Мне повезло, я у этих по-настоящему великих людей училась. Репетиции были прекрасные, они начинались с радостного трепа. Ну очень сложно выйти в 11 утра и сразу репетировать, надо же как-то раскочегариться, пообщаться. Допустим, Толмачева приходила: «Вот, забыла выключить утюг, сожгла юбку». И все принимались вспоминать, как что-то когда-то сожгли. Мы делились каждый своими событиями, и коллектив сплачивался. Помню, Лилия Михайловна Толмачева, Игорь Владимирович Кваша и Галина Борисовна Волчек рассказывали, как сидели в комнате, сочиняли новый «Современник», достаточно выпили, устали, а потом улеглись в одну кровать. Потому что комната одна и кровать одна. А Анджей Вайда, или какой-то другой знаменитый иностранный деятель культуры, который вместе с ними там оказался, на кровати не поместился и лег на коврик рядом. И вот кто-то встал с кровати ночью и на него наступил. И когда они перед репетицией это вспоминали, выходило, что на Вайду наступили все: и Толмачева, и Волчек, и Кваша. Кому верить? Игорь Владимирович кричал: «Галя, если бы ты наступила на Вайду, его бы в живых уже не было!» Все ржали и дружно шли репетировать. Но эти 30—40 минут, предварявших работу, давали радость и энергию.
— У каждого режиссера своя манера репетировать. А как делала это Галина Борисовна?
— Каждую постановку по-новому. Нельзя сказать, что она работала по какой-то схеме. Иногда она сразу понимала финал и весь репетиционный процесс направляла на то, чтобы дойти до этого финала. Так было со спектаклем «Мурлин Мурло»: Галина Борисовна решила, что в финале на сцене все рушится. Оставалось придумать, как это сделать при ограниченных технических возможностях. Но Волчек могла добиться всего, чего хотела. Даже если ей говорили, что это невозможно…
«Мурлин Мурло» — уникальный спектакль. Галина Борисовна его поставила нереально быстро — чуть ли не за месяц. В те времена спектакли готовились по полгода, с долгими застольными периодами, когда все просто сидят и читают по ролям, приспосабливаются. А тут — все на одном дыхании. Возможно, поэтому «Мурлин Мурло» так долго жил, мы сыграли его шестьсот раз! И у нас все время возникало что-то новое, реплики смешные рождались. Мы импровизировали, мы в этом жили. Иногда случались нелепые ситуации. По сюжету герой Гармаша ко мне пристает, я его любовница, а в соседней квартире у него жена. Мы с ним ругаемся, у нас эмоциональный накал, он меня бьет подушкой, я ему кричу: «Ты ко мне не ходи, я больше тебя не люблю. Иначе все Ирке твоей скажу». Он меня толкает на кровать за шкаф, раздаются звуки драки, но зрители ее не видят — так специально сделали, чтобы не противно было смотреть, как мужчина мутузит женщину. И вдруг из зрительного зала истошный женский крик: «И правильно сделаешь, что расскажешь все жене!» От неожиданности мы даже за этим шкафом замерли.
— Я видела спектакль и могу понять зрительницу: играли вы очень естественно. Вполне можно было поверить, что деретесь.
— Мы сами себя и похвалили: мол, наверное, хорошо сыграли… А один раз я по ходу спектакля свернулась на сцене клубочком в уголочке и лежу. В зале напряженная тишина, все ждут, что моя героиня Оля будет делать, — момент драматический. И вдруг с балкона мужской озабоченный голос: «А где артистка?» Просто зритель потерял меня из виду. То ли спал, то ли что-то еще приключилось, но он упустил нить действия и захотел разобраться. Разные неожиданности случаются в театре. На «Крутом маршруте» мужчина из зала поднялся на сцену. Действие происходит в тюрьме, все в робах, с номерами, едят кашу — ну то есть ложками о миски стучат. И тут он в джинсах. Подходит к Лилии Михайловне Толмачевой и говорит: «Дайте поесть, пожалуйста». Что делать? Хорошо, актриса Наталья Каташева как-то сообразила, подскочила к металлической решетке камеры и давай кричать: «Откройте дверь, пожалуйста, товарищи, откройте дверь!» А в спектакле же этого нет, артисты, которые охранников играют, сидят в курилке, курят. Помощник режиссера тоже не видит, что у нас посторонний человек на сцене, в женской камере вдруг мужчина. Кто-то из артистов прибежал, нарушителя вывели, и мы продолжили спектакль. Самое смешное, зрители даже не поняли, что произошло, восприняли как режиссерский ход. Это же «Современник», все может быть: разные новшества и эксперименты.
Иногда неожиданности были приятные. На том же «Крутом маршруте» в финале (а это, наверное, один из самых мощных режиссерских финалов Галины Борисовны) все женщины стоят, решетки закрываются, и свет уходит медленно-медленно, потом совсем гаснет. Мы ждем, когда снова чуть-чуть света появится перед поклонами. И вдруг зритель дрожащим голосом, сдерживая рыдания, произносит: «Женщины, простите нас, пожалуйста». Мы все сами чуть не зарыдали…
— Вы же с «Крутым маршрутом» были и в Америке?
— Да, мы его показывали на Брод­вее, а еще «Вишневый сад». «Пиг­малион» шел на других площадках. Это были грандиозные гастроли, уникальные. После МХАТа со Станиславским мы были первым театром, кто выехал так мощно в Америку. Отправилась почти вся труппа. Организовывали это смелые женщины-продюсеры — Марина и Рина Ковалевы. Показы в основном шли на сцене великолепного бродвейского театра The Lunt-Fontanne и в Атлантик-Сити. Об этом можно только мечтать.
— Нина Дорошина рассказывала о тех гастролях не так восторженно. Из аэропорта издевательски долго везли и поселили не в самой лучшей гостинице. А что вспоминается вам?
— Я была моложе и на сложностях не зацикливалась. Впервые мы так далеко летели. Сначала активно общались, были перевозбуждены, а потом поняли: лучше поспать. Проснулись уже в Нью-Йорке. Встретила нас Америка бе­зумно длинной очередью к пограничникам. Думала, никогда ее не пройдем. А теперь такие очереди в аэропортах — нормальное дело… Везли нас действительно очень долго. И вот мы увидели небоскребы, небоскребы, а мы маленькие такие. Как в известной песне. Нас не сразу повезли в гостиницу, сначала на Брайтон-Бич в русский ресторан. Накормили винегретом и борщом. А мы-то мечтали о хот-доге и о кокаколе. Это было самое большое разочарование. Мы ехали, ехали и наконец приехали… Плюс наши эмигранты песни поют знакомые. И это Нью-Йорк? Когда добрались до гостиницы, вещи бросили и тут же побежали в пиццерию, поели вкусной пиццы. Но это те, кто помоложе и держался на ногах. Дорошина, видимо, не добежала. Нас поселили практически в центре, рядом Таймс-сквер, где все играет и блестит. Быстро поняли: если над каким-то зданием лучи света пересекаются, это означает одно — очередная красная дорожка, премьера. И мы туда бежали. Помню премьеру фильма
«101 далматинец», мы стояли и смотрели, как артисты проходят. Я старалась быть сдержанной и не кидаться обниматься. Хотя голливудские звезды очень доброжелательные, и они не пресекают этот порыв. Это зритель, это твой рейтинг…
У нас же целый месяц были аншлаги, причем залы наполняли не только эмигранты, но и американцы, благо спектакли шли с подстрочным переводом. Джулия Робертс приходила, Ванесса Редгрэйв, Олимпия Дукакис, Ф. Мюррэй Абрахам, Тони Рэндалл, Аль Пачино — последний зашел потом к нам за кулисы. Мы все были счастливы его увидеть, сфотографироваться. И страшно удивили его тем, что знаем практически всю его фильмографию. Тогда Аль Пачино спросил: «А вы последнюю картину мою видели?» Это была «Схватка», где Де Ниро играл преступника, а он — сыщика. И вот он пообещал: «Я завтра в гостинице оставлю вам кассету, чтобы вы посмотрели». Мы подумали, что это просто из вежливости сказано, но кассета на следующий день ждала нас в гостинице. Аль Пачино сказал — Аль Пачино сделал.
— Как вы проводили свободное время между спектаклями?
— Мы все время вместе гуляли большой группой. Я помню, это был Сиэтл, мы гуляли. А на бордюре сидел темнокожий парень, рядом — пакет. Сережа Гармаш подумал, что он деньги просит, кинул мелочь в пакет, а там булькнуло. Оказывается, человек просто пиво пил, у них же нельзя на улице спиртное распивать в открытом виде. Вы бы слышали крик этого афроамериканца!
Ну а мы, девочки, ходили и смотрели все больше на витрины. А там же столбики везде стоят ограничительные, чтобы случайно на проезжую часть не выйти. Спотыкались, падали, все в синяках были, потому что под ноги смотреть было некогда. Американское изобилие поразило. Модные кофточки, джинсы, кроссовки я домой привезла. Но чуть-чуть, мы больше смотрели. Зато Галина Борисовна, не знаю, каким образом, целый контейнер бытовой техники привезла — для нас! Она всегда заботилась о своей труппе.
— Волчек говорила, что ее личная жизнь не состоялась из-за театра, и второго ребенка она не родила тоже из-за театра, о чем страшно жалела. А на какие жертвы ради творчества шли вы?
— Я не знаю. У меня такого не было, чтобы я чего-то такого не сделала в жизни из-за театра. И что второго ребенка не родила, я не жалею. Мы с мужем практически до 11-го класса занимались Денисом, куда второй ребенок? Это сейчас есть нянечки, радионянечки, камеры — что угодно. Рожай не хочу, хоть второго, хоть десятого. Памперсы — вообще фантастика, я бы изобретателю Нобелевскую премию дала. А мы марлечки стирали, перестирывали, гладили, прокаливали. Подгузник эта штука называется. Ужас, сколько было бытовых сложностей.
— А если вы с мужем Валерием Шаль­ных, тоже артистом «Современника», уезжали на гастроли, с кем оставался Денис?
— Он ездил с нами. Много было интересных поездок, одна из лучших — в Израиль. Сын первый раз увидел море. Весь театр «Современник» на пляже лежал до спектакля, тут Денис пришел и закричал со страшной силой: «Господи, смотрите, какая огромная лужа!» Я ему сняла сандалики, и он побежал с криком: «Теплый снег, теплый снег». Так воспринимал песок. Вынырнув из моря, спросил: «А где огурчики?» Соленая же вода, как рассол.
Потом мы переезжали из Тель-Авива в Хайфу. Я Дениса проинструктировала: «Мы поедем на автобусе. Ты, пожалуйста, ничего не говори, смотри в окошко, потому что артисты отдыхают перед спектаклем, им нужно собраться. Понял?» — «Понял». И вот Гафт впереди сидит, мы сзади, Денис около окошка, смотрит, как я просила, на окрестности. А Гафта как прорвало. Он одно рассказывает, другое, хи-хи, ха-ха, все его слушают. Денис к нему наклоняется и говорит: «Вообще-то здесь все едут на спектакль, хотят отдохнуть, так что смотрите в окошко». Гафт обалдел.
— У Дениса было когда-нибудь желание на сцене выступать?
— Нет. Он очень хорошо знает всю эту ненормальную актерскую жизнь. У него другие интересы. Натура он разносторонняя. Приобрел несколько профессий, сейчас Денис фитнес-тренер, работает в клубе. А еще он очень доб­рый парень — берет котов из приюта и с улицы. Все очень красивые.
— А чем актерская жизнь отличается от жизни обычной?
— Всем. С вами на улице здороваются посторонние люди? Ну молодые юноши с вами, может быть, и здороваются. Но вот так, чтобы все подряд?
— Нет.
— А со мной здороваются. Отвечаю всем, абсолютно всем. Вообще, странная и прекрасная жизнь у актеров. Мне очень повезло, что я стала актрисой.
— Вы рассказывали, что верите в театральных призраков. А сейчас нет ощущения, что дух Галины Борисовны Волчек живет в театре?
— Есть такое ощущение. Она за всем, что происходит в «Современнике», наблюдает. И, знаете, перед премьерой спектакля мне приснились Галина Борисовна и Валентин Иосифович Гафт. А сны мне вообще редко снятся. Но тут все было как в жизни. Они сидели и разговаривали, шутили, им было весело и хорошо.
— А как вам сейчас работается в «Современнике»? Какими были репетиции «Театра» с Владимиром Пан­ковым?
— Счастливыми. Был роскошный репетиционный период, все работали с фантастическим настроем. Не всегда все так сходится: и материал, и условия, и партнеры по сцене.
— В спектакле занята чуть ли не вся труппа «Современника», очень многие из старшего поколения.
— И старшее поколение, и юные совсем. Целый курс Рыжакова, которых он взял в качестве стажеров. И приглашенные музыканты из SounDrama Панкова. Они все время на сцене.
— Ваша героиня, актриса старой школы, видя музыкантов на сцене, говорит: «Оркестр почему на сцене? Он должен сидеть в оркестровой яме!» А когда видит видеотрансляцию происходящего на экране, удивляется: «Что делает оператор на сцене?» Ей странны «фишки» нового театра. А вот вы, мне кажется, человек, открытый абсолютно всему новому.
— Это не так. Терпеть не могу, когда матерятся на сцене. В кино мне почему-то не режет слух. Но сцена все-таки чуть-чуть над землей должна быть приподнята, и оттуда дерьмо нести нельзя ни в коем случае, какой бы ты ни был крутой и авангардный. Голых в театре тоже не люблю. Неприятно смотреть на скукоженные мужские достоинства женщинам в зале. И мужчинам на сцене неприятно. Если бы было приятно, мы бы это увидели. А тут попробуй разгляди, бинокль надо брать. К тому же это просто не гигиенично. Но в остальном, я считаю, творчеству необходима свобода. Главное, чтобы было талантливо и не скучно.
— Вашим зрителям точно не скучно. В том же «Театре» вы удивляете многим, в том числе тем, как легко и непринужденно садитесь на шпагат.
— Мне было не сложно. Я с детства сажусь на шпагат и до сих пор это умение не растеряла. Для моей Джулии я собрала яркие узнаваемые черты разных известных актрис. Вот шпагат я украла у Юлии Борисовой (старейшая актриса Театра им. Вахтангова. — Прим. ред.). Я не помню, какой у нее юбилей был, 80-летие, кажется, и она снова проделала этот трюк. Думаю, что зрители узнают в моей героине и Борисову, и других известных актрис.
— Я знаю, что, несмотря на зрительскую любовь и огромный опыт, вы волнуетесь перед спектаклем. Помогают ритуалы. Например, перед тем, как выйти на сцену в «Пигмалионе», вы смотрели, как наполняется зал, в определенную дырочку в занавесе. А когда ее зашили, побежали стремглав за ножницами к костюмерам и разрезали дырочку на том месте. В «Театре» успокоительный ритуал у вас уже появился?
— Да, за пять минут до того, как откроется занавес, я перекладываю шляпу с одного места на другое, сажусь на определенный стул — то есть повторяю некую цепочку движений.
— Недавно в вашей жизни по­явился еще один вид искусства — вы пишете картины. Я видела в вашем «Инстаграме».
— Да, так отразилась на мне пандемия. Чем я только не пробовала заниматься… Пазлы собирать, например. Я разложила эти кусочки, посмотрела и сложила обратно. Уборку затевала супергенеральную с разбором всего — тоже не пошло. Со спортом — то же самое. О беговую дорожку больше спотыкалась, чем бегала. Отдала ее сыну. У меня решительно ничего не получалось. И вдруг возникло желание рисовать. Я случайно зашла в магазин для художников. Спонтанно купила этюдник «Малевичъ», черный такой. Холсты, кисточки разные. И стала писать абстракции. Мне открылся целый мир, с которым я была не знакома. Это так прикольно, этюдник стоит, как телевизор: смотришь и думаешь, что нужно добавить. Оказывается, есть всевозможные фактуры, сначала наносишь одно, оно высыхает, потом чего-то другое можно нарисовать. Если с моих работ снять слои красок, найдется друг под другом картин десять. Я удивительный художник. (Смеется.)
— Может быть, когда-нибудь выставка будет?
— Конечно. Через сто лет. А деньги пойдут на благотворительность. Но, думаю, новые картины не скоро появятся. График очень плотный. Сейчас начинаются новые интересные проекты, про которые, правда, не могу пока говорить. Но есть пара предложений, которыми я прямо зажглась!
— Но о прошедших съемках говорить можно. Вы ведь в девятом сезоне «Склифосовского» для канала «Россия» снялись, а до этого — в продол­жении «Последнего богатыря».
— Да. Это будет уже третья часть. Снимались мы позапрошлым летом. Моя Баба-яга и другие сказочные персонажи оказались в Москве. И здесь происходит последняя схватка со злом.
— У вашей Бабы-яги романтическая линия развивается?
— Да, конечно, у меня любовь. Разве можно без любви? Но Водяной, который меня интересует уже давно, оказался отвратительным мужиком. Моя героиня в нем разочаровалась. Он грубый, невоспитанный, падкий на женщин бабник.
— А как вам исполнитель роли Водяного, Сергей Бурунов? Есть между вами дружеская искра?
— Да, пожалуй. С Сережей очень интересно общаться, обмениваться мнениями по поводу фильмов и сериалов, что нужно посмотреть, а что не обязательно. Он в курсе абсолютно всего. Мы артисты разного поколения, поэтому мне любопытно, как он смотрит на мир.
— Он же на летчика учился, и сейчас иногда летает в Подмосковье. Не предлагал вам полетать с ним?
— Предлагал. Но я отшутилась. С Буруновым я никуда не полечу. Он человек увлекающийся, эмоциональный. Вдруг отвлечется на пролетающую мимо птичку. Нет. Мне и на площадке хватало ярких эмоций. Мою Бабу-ягу на тросы подвешивали и снимали, как я летаю. И высота была приличная. Но как-то очень быстро все кончилось, я не успела ничего понять, как режиссер уже сказал: «Стоп. Снято». Я бы еще, может, полетала.
— Вы себя все время Бабой-ягой называете и легко шутите о том, что заранее заняли нишу возрастных роле­й.
— Нишу забила. Не рыпайтесь. (Смеется.)
— Но при этом каждое следующее наше интервью вы выглядите все лучше и лучше, моложе и моложе. Вы очень похудели…
— У меня много работы. Когда репетировала спектакль, очень уставала физически. У нас там ступеньки по всей сцене, по ним нужно бегать. Вот так 12 часов репетиционных побегаешь туда-сюда и похудеешь. Еще я сама себе придумала во время репетиций гречку одну есть. Сколько репетировали, столько ее и ела. Два месяца. Иногда позволяла что-то еще, но без излишеств. И нормально сбросила. Ничего невероятного не делала.
— Но и лицо прекрасно выглядит! Часто это трудно совместить: молодость кожи и стройность.
— Просто я знаю, чего делать нельзя. Года подсказывают: рыбу на ночь какую-нибудь вкусненькую, копчененькую лучше не есть, потому что захочется пить и утром под глазами будут отеки. Потом я вдруг поняла, что большое количество кофе, как бы я его ни любила, не дает мне вечером уснуть. Поэтому я стала заменять кофе черным чаем с молоком без сахара.
— Сколько вам нужно времени, чтобы отдохнуть?
— Если у меня тяжелая длительная работа, хватает четырех часов. Идеально уснуть до двенадцати, я все знаю про мелатонин, который вырабатывается в определенное время и помогает восстановлению организма. Но бывает из-за нагрузки бессонница, или нервное и эмоциональное напряжение не дает вовремя уснуть.
— Тогда, может быть, у вас какие-то суперкосметологи?
— Нет, такую роскошь я не могу себе позволить. Особенно в репетиционный период. К 12 мы приходили на репетицию и заканчивали в 10 вечера, я добиралась до дома, шла в душ и спать. Конечно, в принципе, можно было договориться и подъехать рано утром на какие-нибудь укольчики красоты. Но я понимала, что делать их бессмыс­ленно — на сцене грязь, пыль, и я долгое время нахожусь без свежего воздуха. Единственное, что я сделала перед премьерой, — покрасила корни волос, а также ногти на руках и на ногах, потому что это все уже износилось, и сделала чистку лица, чтобы снять усталость. И все.
— Когда-нибудь вы будете готовы на что-то глобальное, вроде круговой подтяжки лица?
— Думаю, что да. Глупо отказываться, если позволяют современные технологии. Но сначала чуть-чуть восстановиться надо и эмоционально, и физически. А дальше — посмотрим. Хотя у меня постоянно дела. Как только репетиции в «Современнике» закончились, я сразу пошла сниматься. Встаю в пять утра, это тяжело. Но я рада, что работы много. Сейчас год Быка — мой год. Работать, работать и работать — это мне нравится.