ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Май 31, 2017

— Как получилось, что журналист Катя Гордон неожиданно для всех стала юристом?

— Все началось с того, что на меня подал в суд продюсер группы «Ранетки». Причина — я в эфире назвала его группу фуфлом. Он нанял для этих дел тогда еще не очень известного адвоката Жорина, который по иронии судьбы впоследствии стал моим мужем. Наверное, продюсер ожидал, что я испугаюсь, начну извиняться и выплачу ему компенсацию. Но я в тот период была абсолютно бесстрашной, не понимала, почему должна чего-то бояться, тем более что права именно я — ну, поскольку группа «Ранетки», как мне казалось, действительно была тем, чем я ее назвала.

Я сама ходила на заседания. Было жутко любопытно разбираться во всех этих юридических хитросплетениях — я читала документы, изучала литературу, пыталась докопаться до истины. В какой-то момент и адвокат, и продюсер группы «Ранетки» начали нервничать. По всем законам жанра я должна была испугаться повесток в суд, вызовов на заседания. Нормальные же люди всего этого опасаются, не любят и в панике начинают совершать неразумные поступки, делают все возможное, лишь бы скорее закончился кошмар. А мне было действительно интересно. И так, на собственном примере, я начала разбираться в том, как работает судебная система.

Дело о «Ранетках» затянулось на полгода, никакого решения так и не было вынесено… Продюсер не выдержал и говорит: «Ладно, давайте все это закончим. Я согласен на мировую. Так и быть». А я-то уже в теме. И понимаю, что мировая мне не нужна, мне необходимо, чтобы эти люди забрали свой иск.

В тот раз я добилась своего. И внезапно поняла, что юриспруденция мне по душе: в одной точке сошлись и мои ораторские способности, выкованные годами эфиров на радио, и стремление биться за справедливость.

— Дело, которое ведет компания Кати Гордон, — это обязательно громкий скандал?

— По-разному бывает. Есть клиенты, которым не нужна публичность, и в этом случае наша задача сделать все максимально тихо. А бывает, что человек приходит ко мне специально за тем, чтобы я раздула громкий скандал. И тогда я включаю все резервы: где-то ручаюсь своим именем, где-то организую теле- или радиоплощадку для выступления — я дружу и с «Пусть говорят», и с аналогичными шоу на других каналах, часто даю им темы для программ.

Основной мой профиль — семейное право: разводы, алименты, взаимоотношения бывших супругов между собой и с детьми. Я помогала Анне Грачевской развестись с ее мужем Борисом. Нам удалось разрешить все мирным путем и переговорами, Аня получила квартиру. Работали с Катей Архаровой: после того как она развелась с Маратом Башаровым, многие издания начали писать про нее откровенную чушь, и на одно из них Катя подала в суд за клевету. В результате издание признало свою ошибку и выплатило Архаровой компенсацию. К сожалению, деньги были небольшие, но у нас в стране в принципе отсутствует традиция платить по искам о чести и достоинстве. Я очень хочу, чтобы эта ситуация изменилась. Сейчас мы помогаем Анфисе Чеховой: она требует компенсацию с одного шоколадного бренда за то, что тот использовал ее фотографию на рекламном баннере, даже не уведомив Анфису об этом. Определенные успехи у нас уже есть, но говорить об окончании дела пока рано. Помогали мы Прохору Шаляпину, Ираклию Пирцхалаве...

— Вы опасный человек, Катя! Вы знаете тайны многих наших звезд. Вас должны бояться как огня.

— Ну что вы, за пять лет, что занимаюсь юриспруденцией, я превратилась в абсолютно неконфликтного человека. Я и раньше не сказать чтобы очень скандальная была. Помню, переживала: откуда у меня такой имидж?! А сейчас даже радуюсь: мне это на руку, приносит реальные деньги. Потому что я больше зарабатываю в том случае, если удается решить проблему путем мирных переговоров, не доводя дело до драки. А поскольку у меня имидж въедливой стервы, люди опасаются со мной связываться и предпочитают улаживать споры в досудебном порядке. Например, женщина просит меня помочь выбить у ее бывшего мужа алименты на ребенка. Мне иногда бывает достаточно позвонить этому мужу, представиться — и он, предвидя, какой будет скандал, решает, что проще сразу договориться.

— Уверена, что тема семейных конфликтов появилась в вашей практике неслучайно.

— Разумеется. У меня есть опыт по этой части. С первым мужем разводилась тяжело. Мы то сходились, то расходились, каждый шаг обсуждался в СМИ, было очень неприятно. Когда родился Даня, получилось так, что я осталась и без денег, и без квартиры. Пришлось даже месяц жить в роддоме — спасибо медперсоналу, приютили и даже кормили казенными кашами и супами.

Конечно, я могла бы пойти к родителям: я не бездомная — папа и мама живут в Москве и рады были бы помочь, но я не хотела их огорчать. В общем, тогда я поняла: все, что происходит в стране с женщинами, которые остались одни, будучи беременными или с детьми на руках, это полнейший кошмар. Их никто никогда не защищает. И все суды, как правило, выносят решения из разряда: «Вот тебе три рубля алиментов и отстань». Присуждают в качестве алиментов проценты с каких-то «левых» крошечных зарплат, не имеющих ничего общего с реальными доходами отца.

— Вам при разводе тоже присудили мизерные алименты?

— У меня была иллюзия, что раз я родила ребенка от обеспеченного мужчины, он, разведясь со мной, не станет обижать собственного сына и будет платить адекватные деньги. Как бы не так! Мой муж, адвокат Сергей Жорин, принес справку о том, что он получает 47 тысяч рублей, и предложил мне одну шестую часть этой «гигантской» суммы (у него еще один ребенок есть, поэтому я могла претендовать лишь на такой кусок его дохода). Я поняла, что есть два пути: либо смириться с этим решением, либо прямо на суде встать и толкнуть речь в защиту интересов своего ребенка. И я стала бороться. Убедила судью присудить мне не одну шестую часть этой «белой» зарплаты, а всю ее, что было на тот момент революционно.

— Многие женщины считают, что за алименты бороться бесполезно: мужчина принесет липовую справку с доходом 5 тысяч рублей, и ничего ты с ним не сделаешь...

— Сделаешь! С хорошим юристом есть за что бодаться. Есть куча «милых» юридических козней, которые можно пустить в ход. Надо просто найти правильного специалиста — он не пойдет по пути наименьшего сопротивления, а будет реально вкалывать, вести переговоры, собирать информацию, проводить настоящее расследование. Скажет судье: «Да, он уверяет, что зарабатывает 5 тысяч в месяц. Но вы посмотрите, сколько стоит в месяц квартира, которую он для себя снимает? Как это вяжется со справкой о доходе?» И это сработает. Но только если у юриста реально есть задача вы­играть, если у него есть амбиции.

А еще амбиции должны быть у самой женщины. А то ведь как бывает? Женщина, вся такая решительная, подает на алименты, а потом ей становится мужчину жалко, или он ее запугивает чем-то, или манипулирует, говоря: «Я так и знал, что тебе от меня лишь деньги нужны!» И женщина, стремясь доказать что-то мужчине, которого, может быть, еще любит, идет и отзывает иск. Она не знает, что второй раз его подать уже нельзя и на алименты претендовать она не сможет. Получается западня: отношения, как правило, улучшить таким жестом невозможно, а ребенок остается без своих законных денег.

Российские женщины жалеют мужчин. Пословица даже такая есть: «Хоть плохонький, да мой». Ни одна женщина в развитом обществе не будет терпеть того, что терпит россиянка. Она себе лучше бутылочку вина хорошего купит и одна его вечером за ужином выпьет, чем будет тратиться на еду для взрослого нахлебника. Я после всех своих мытарств точно поняла, что «плохонький» муж мне не нужен.

— Есть еще одно популярное мнение: бороться за алименты — ниже человеческого достоинства.

— Это глупая позиция. Я по молодости тоже думала, что в графе «отец» в свидетельстве о рождении ребенка лучше ставить прочерк и не бороться ни за какие алименты, — мол, мы гордые, унижаться не будем, справимся. А потом поняла, что это неправильно. У ребенка есть отец и мать, и они оба должны нести перед ним ответ в равной степени. И пусть ребенок знает имя и фамилию отца, а уж потом сам решает, что ему делать с этой информацией. И если захочет, придет к родителю и спросит: «Где ты был все это время?» И это будет его личная разборка со вторым родителем.

Сейчас мои отношения с отцом Дани изменились. Я даже засунула подальше свою гордость и публично извинилась перед Жориным. Ради ребенка. И знаете, так легко стало. Я сделала все возможное, чтобы не противодействовать присутствию отца в Даниной жизни.

— Но извинения остались без ответа?

— Сергей на меня обиделся за то, что я не обратилась с призывом к нему лично, а вывесила это на всеобщее обозрение в своем «Инстаграме». Но я не могу лично с ним связаться: он заблокировал меня везде, где только можно. Жорин говорит, что я препятствую его общению с сыном. Но это неправда. У Дани есть его телефон, сын ему регулярно звонит. К примеру, хотел поздравить с Новым годом, несколько раз набирал номер. А потом приходит ко мне и удивленно так говорит: «А почему папа мой звонок сбрасывает?» Я отвечаю: «Ну, может, занят, перезвонит сейчас». Но папа так и не перезвонил.

Мне кажется, это уже неприлично — приводить застарелый аргумент «мама плохая, поэтому и с ребенком я не общаюсь». Его все мужчины страны должны забыть навсегда. Мстить маме через ребенка — самое подлое, что может быть. А у Сергея есть телефон и Дани, и его няни. Сама я не горю желанием с ним лично общаться и убеждать в чем-то. Просто надеюсь, что однажды рядом с Жориным будет женщина, которая донесет до него мысль: дети от других женщин — это не плохо, это прекрасно. Все мудрые женщины так поступают — они не ревнуют к прошлому, а стремятся подружиться со всеми детьми своего мужчины. У моего нынешнего мужчины есть дети от пре­дыдущего брака, и я мечтаю, чтобы все передружились. Жить с ощущением, что до тебя у твоего любимого вообще не было никакой жизни, — глупо. Мы, в конце концов, все взрослые люди.

— Судя по словам о вашем новом мужчине, с личной жизнью у вас сейчас все в порядке.

— У меня чудесный мужчина. Сережки мне подарил, видите, какие? Хожу, хвастаюсь всем. Я так отвыкла от того, что мне кто-то что-то дарит. И да, после того как я простила Жорина, моя жизнь стала налаживаться. Я больше не испытываю боли и груза вины. Это волшебное ощущение.

— Почему вы держите в тайне отца своего второго ребенка?

— Научена горьким опытом. Да и нечего пока рассказывать. У меня нет какой-то трогательной сказки, которую так любит наша публика. Отношения непростые, бывает и сложно, и очень хорошо — как в любом союзе двух разносторонних и свободолюбивых людей. Если все сложится и мы поженимся — не удержусь и выложу фотографии с нашей свадьбы. Единственное, что могу сказать точно: я больше не боюсь остаться одна.

Я трижды состояла в браке и каждый раз была уверена, что именно с этим мужчиной доживу до седин. Но жизнь все расставляет по своим местам. Поэтому теперь я так далеко не заглядываю, понимаю, что любые отношения конечны. Ну да, у меня двое детей от разных мужчин. Может быть, будет третий от третьего — кто знает? Меня больше не волнует, что подумают окружающие. Если все будет хорошо, я проживу с этим мужчиной до старости. А не сложится — буду ему благодарна за то, что мы достойно разойдемся.

— Во время беременности вы называли будущего сына Леоном. А когда он родился, решили выбрать ему другое имя...

— Меня отговорили — сказали, что это имя нашей семье не подходит. А потом всплыло имя Серафим. Серафим Саровский — один из моих любимых святых. Поэтому мальчика решено было так назвать. Для кого-то он Сема, Сима, Фима — там много вариантов. Я его называю Серафимчик.

Он непросто мне дался. Когда спустя двое суток после родов я стала приходить в сознание, главврач, видимо, боясь, что я начну выяснять отношения, обронила фразу: «Мне тут сказали, вам шрамы ваши не нравятся? Так вот имейте в виду: мы вам жизнь спасли». Шрамов было два, и они шли через весь живот — один вертикально, другой горизонтально. Такое мало кому может понравиться. Но когда я прочитала потом свой эпикриз и поняла, что реально побывала на том свете, мне стало не до шрамов. Такая история бывает один раз на 25 тысяч родов. Я ехала рожать в полной уверенности, что мне предстоит обычное кесарево сечение. Но я понятия не имела, что у меня на месте предыдущего кесарева была аневризма. И оказалось, что либо операцию мне смогут сделать с очень большой кровопотерей, либо сделают все безопасно, но тогда надо будет удалить матку. Я сказала, что все-таки хотелось бы матку сохранить.

Пока делали операцию, я была в сознании. Мне показалось, что это длилось целую вечность. Вокруг меня было очень много врачей, специальная бригада реанимации, перелили четыре литра крови (для информации: в человеческом организме всего около пяти литров крови, то есть мне поменяли почти всю кровь). В какой-то момент сознание меня оставило. Я лежала в реанимации на искусственной вентиляции. Очнулась спустя два дня.

Скажу вам честно: отныне я живу с ощущением того, что там, «за дверью», что-то есть. После смерти есть жизнь. Допускаю, что, может быть, это какие-то хитросплетения, игры подсознания и сознания. Но интересно, что они у всех одинаковые. Мы беседовали об этом с Лерой Кудрявцевой, и она подтвердила мои ощущения: после определенной черты, когда ее перейдешь, становится очень легко. И я чувствовала то же самое: что какой-то груз отпускаю и куда-то улетаю. Еще я там встретила друга детства, который давно уже погиб. Мы с ним пообщались, он мне советы давал какие-то, как жить дальше. И мне стало так легко, так классно.

— Но все-таки вы заставили себя вернуться в наш мир.

— Вернулась, да. И когда я сейчас думаю об этих днях, мне становится очень жалко маму, которой сказали, что возможны любые последствия — вплоть до летального исхода. Мне жалко подруг, которые сидели около моей палаты двое суток и видели, как привозили кровь для меня. Что они все пережили!

Но в итоге я пришла в себя, меня выписали из роддома. Я была уверена, что сейчас встану и как живчик поскачу на работу. Но не тут-то было. Сил у меня не осталось совсем. Кровь-то чужая, не моя — считайте, орган заменили. Я до сих пор не восстановилась окончательно и пока существую в таком, знаете, энергосберегающем режиме.

— И при этом на вас легла еще дополнительная нагрузка — новорожденный малыш.

— Я от детей не устаю, наоборот, получаю кайф. Ну и потом, я уже опытная мама, организовала быт, у меня и няня есть, и хороший садик для старшего. Данька знает, что, как бы я ни была занята на работе или с Серафимом, у нас с ним есть наше время. По вечерам и в выходные я с ним. Так что у меня все четко, все отлажено. Няня хорошая, мама помогает. В общем, если грамотно все организовать, то ты от детей получаешь одно удовольствие, а расстраивают они меня, только когда болеют.

— Как Даня к маленькому относится?

— Сначала заревновал, теперь уже любит, целует по утрам. Я уверена, что если детей правильно с самого начала познакомить, то дальше у них будут прекрасные отношения.

Но мой мир не замыкается на детях. Я не могу сидеть дома — мне обязательно надо работать. Хотя со временем характер этой работы меняется. Я все меньше желаю славы, узнавания, не хочу «в телевизор» и в эфирах появляюсь либо потому, что это нужно моему клиенту, либо за гонорар. А в остальное время стараюсь с шоу-бизнесом не соприкасаться. Другое дело, что я еще и музыкант — пишу песни. И мечтаю, чтобы люди их услышали. А значит, мне нужны радио­эфиры.

— Вы непременно хотите, чтобы песни звучали на радио? Можно же в Интернет их выкладывать.

— Любому художнику важно, чтобы о его творчестве знали. Мне приятно, когда мои песни получают призы. Плюс я получаю удовольствие от сцены — мне в кайф выйти и выступить с моими музыкантами. Но чтобы группе платить адекватные деньги, я должна зарабатывать их, а значит, ходить на радио, обивать пороги, просить. Чем больше песни крутятся на радио, тем больше я стою как артист. А деньги мне нужны: мечтаю дом купить.

В общем, от жизни я хочу двух вещей: денег и справедливости. Такой вот у меня девиз.