Девятого апреля, ближе к полуночи, закончили черновой монтаж. В шесть утра десятого Александр Ефимович Роднянский в черном плаще Tom Ford и три цифровых бокса с фильмом «Нелюбовь» вылетели в Париж. В двенадцать часов в старом кинотеатре «Пантеон» рядом с Сорбонной картину посмотрели европейские партнеры и жена Лера. В два часа дня в Седьмом аррондисмане за нее уселась Каннская отборочная комиссия — никто не имеет права присутствовать при этом сакральном ритуале, никто. На следующий день пришло эсэмэс от директора фестиваля Тьерри Фремо: окончательная ли это версия? «Картина выдающаяся, но у нас возникло ощущение, что она не завершена». Роднянский ответил: «Да, она не завершена. Пока мы с тобой здесь переписываемся, Звягинцев заканчивает монтаж». Тринадцатого апреля, оглашая участников основного конкурса, господин Фремо отошел от своего правила: «Обычно я объявляю режиссеров с A до Z, но сегодня, пожалуй, начну с Z. Andrey Zvyagintsev. Loveless».
Александр Ефимович с фармацевтической точностью может воспроизвести каждую секунду своих сумасшедших дней. Всех без исключения.
Почему тут столь важен хронометраж? Потому что он в этой истории — самый главный. Не случись нескольких полноценных весенних дней в конце марта, не растай снег — не успели бы доснять сцены, которые отложили из-за этого снега, зачем-то выпавшего в октябре 2016‑го. И Звягинцев не открывал бы Каннский фестиваль. Вместо этого, наверное, была бы Венеция. Или Берлин — все лучше, чем форум «Золотой витязь», но, как ни крути, в сравнении с Каннами не то. Что пережили Звягинцев с Роднянским? Каким богам молились? Какие хороводы водили вокруг отборщиков, умоляя подождать? «Я переживал больше. Андрей казался удивительно спокойным. То ли он так скрывает свои эмоции — хотя я не уверен, что возможно скрывать так умело. Я нервничал безумно. Кинематографисты вообще народ суеверный. Тут ведь какая арифметика? Андрей выиграл шестидесятый — юбилейный — Венецианский фестиваль с «Возвращением». Он был на шестидесятом Каннском, с «Изгнанием», и тоже приз. А сейчас — семидесятые Канны... К тому же, мне кажется, этот фильм очень сегодняшний и его надо показывать прямо сейчас. Не откладывая. Не знаю, как там и что пройдет, но попасть в Канны в нашей системе координат — уже гигантское достижение».
Кого он обманывает? Конечно, он хочет победить. Тщеславие продюсер Роднянский отбросил лет двадцать назад и из-за мелочей не переживает. Но вот честолюбие...
Когда этот номер журнала выйдет из типографии, уже будет известно, получила «Нелюбовь» приз или не получила. Но наш с Роднянским разговор не про приз — он про нервную систему продюсера.
Александр Ефимович — черная рубашка, черные брюки, высокие черные ботинки, янтарные четки вместо часов — стремительно и громко входит в свой офис около Третьяковки, в Климентовском переулке. Охрана остается за дверью. По пути продюсер раздает указания: «Коламбию» в титрах наверх, Wild Bunch — вниз. Это мы доделываем трейлер». В обычной жизни трейлер начинает гулять по интернету, когда картина еще не готова. Зрителю нужна мечта, легенда, ответ на вопрос, почему он должен пойти не на новый комикс Marvel выдающегося Кевина Файги, главного шоураннера этой вселенной, а на грустный русский фильм. Роднянский считает, что у «Нелюбви» легенда уже есть. Называется она «Андрей Петрович Звягинцев». Так что ничего страшного, если скупой, не раскрывающий карт трейлер появится в самый последний момент.
Продюсер Роднянский вообще не любитель спецэффектов. И кабинет у него минималистичный: белая кирпичная кладка, черный стол. Стул — арт-объект в забавных рисунках, которые уборщица все порывается отмыть. На стенах — современное искусство, совсем чуть-чуть, не сравнить с тем, что висит у Роднянских дома, в поселке Николино на Рублевке. Вижу творчество Димы Гутова с фразой «И так узнал я конец повести, начало коей некогда так поразило меня» — эта картина сопровождает хозяина уже много лет. А вот эксклюзивный постер «Левиафана», выпущенный в количестве ста штук для главных в жизни фильма людей: английская гравюра XVII века из книги «Левиафан» философа Томаса Гоббса и современная цивилизация, представленная проспектами, фонтанами, машинами скорой помощи. Справа от стола руководителя — немец Йонатан Мезе, который прославился серией «Знаменитые тираны». Сталин, Мао, Гитлер... У Роднянского в образе тирана висит сам Мезе. Деликатно спрашиваю: «Вы тоже тиран? Что за месседж несет в себе картина?» — «Теперь уже никакого месседжа. А когда-то мы с уже бывшим другом любили фразу: «Демократию мы исповедуем, но не практикуем». Сегодня она прозвучала бы двусмысленно».
Задаю вопрос из вселенной читательниц «Татлера», для которых Канны в первую очередь — красная ковровая дорожка и платье Dior. Что берет с собой в Канны Роднянский? Сколько смокингов в его багаже? «Тут все зависит от того, какой жизнью на фестивале живет человек, — терпеливо отвечает он. — Есть люди, которые категорически приезжают только на вечеринки. Их немало, и их наличие — это намеренная политика Канн. Там понимают, как обеспечить фестивалю необходимую ауру праздника. И мне очень нравится тот факт, что без black tie на дорожку не пускают». Каждый год Александр с академическим интересом наблюдает за людьми, которые пытаются прорваться на red carpet в галстуке, и думает: «Ну прямо как я в тысяча восемьсот двенадцатом году». Или чуть раньше. В свой самый первый каннский раз он тоже пришел в галстуке. Ему сказали: «Нет». Под лестницей Palais des Festivals сидел негр с пластиковым ведром, с которым обычно моют пол. В ведре лежали бабочки по десять франков. Практически бумажные. Пришлось покупать. «Так вот. Если ваши Канны — это de Grisogono, Chopard, amfAR, выход на красную дорожку с обязательным селфи, ну и еще съесть с друзьями устриц в Brun и выпить розового вина, то это один гардероб. Что касается огромного количества сотрудников кинокомпаний, потных служащих, приезжающих туда работать... Чтобы вы понимали, вчера один из руководителей Columbia Pictures, которого я пригласил на премьеру, подробнейшим образом меня расспрашивал, как она состоится. Я шутливо пытался объяснить: «Помнишь лестницу? Дворец там такой еще есть?» Он сто раз был на кинорынке, он знает все подходящие для переговоров рестораны, но на конкурсных премьерах не бывал. Потому что его фестиваль — это пятнадцать встреч в день о продажах и покупках. Смокинг ему даже не нужен».
А Роднянскому — нужен. Его жизнь в Каннах делится на две части. Первая — просмотры. Вторая — встречи, ланчи, ужины. Так что в багаже смокингов два. На случай, если с первым произойдет непоправимое. Несколько летних костюмов. И что-то совсем свободное для обедов на пляже. С Александром Ефимовичем, человеком дисциплинированным, просто: если есть регламент и дресс-код, он всегда их соблюдает. При этом никогда не входил в списки самых стильных. Оказавшись в нем, Роднянский посчитал бы сей престижный факт жизненным поражением.
Возможно, нет в России кинематографиста, который на фестивалях был бы столько раз, сколько продюсер Роднянский. «Мне даже неприлично вспоминать сколько, — смеется он. — Я кажусь себе героем Калки и Ватерлоо». Сегодня по его фильмам судят даже не о состоянии дел в отечественном кинематографе, а о состоянии России вообще. А начинал он как режиссер-документалист. Из видной украинской кинодинастии. Дедушка — главный редактор Киевской студии документальных фильмов, ходячая история кино, три сталинские премии и две отсидки, в 1937‑м и 1948‑м. Отец — главный инженер киностудии, мать — директор киностудии «Контакт» Союза кинематографистов Украины.
«Если ты не в Каннах, то либо занят, например снимаешь, либо ты нигде. Очень жесткий мир».
Роднянский получил отличное кинематографическое образование у режиссера Феликса Соболева и к началу перестройки подошел очень молодым и очень в форме. Перемен он ждал и был счастлив. Ему казалось, что страна может измениться. Что Советский Союз превратится в то, что Чубайс позднее назовет «либеральной империей». В 1988 году Александр повез в Чехословакию свою картину «Усталые города»: несколько новелл, снятых в индустриальных центрах СССР. «Города» получили приз. Правда, накануне в номер Роднянского постучал непоследовательный директор фестиваля и попросил за ним не приходить. Иначе будет государственный скандал.
Четыре года Роднянский работал документалистом в Германии. Вернулся. Стал делать телевидение. Сначала украинский канал «1+1». Потом российский СТС. Вывел его на IPO в Нью-Йорке. Ушел в игровое кино. Где сфокусировался не на аттракционах, а на авторских фильмах с фестивальным потенциалом, потому что только такое кино — важнейший участник общественной дискуссии, а Роднянскому всегда хотелось в ней быть, хоть каким образом.
Итог? Двадцать семь Берлинских фестивалей. Двадцать три Каннских. В Венеции был «раз шесть, наверное, — никогда туда не влекло». В последние годы прибавилось Торонто — «это важно по бизнесу». Ну и сочинский «Кинотавр», который Роднянский купил в 2005 году и отряхнул от пыли.
В прошлом году Александр Ефимович, человек неленивый, посмотрел в Каннах сорок пять фильмов: двадцать пять в программе «Золотая камера», которую «жюрил», и еще двадцать — по любви. Тут он счел нужным пояснить: «Это режиссеры не смотрят других режиссеров, кроме Звягинцева и немногих других. А я смотрю очень много, пожалуй, все...»
Его день начинается в шесть утра и заканчивается сильно за полночь, что давно уже не проблема — научился мало спать. Иногда большой босс в восемь утра ходит на просмотры с журналистами — чтобы освободить вечер для политически ценных ужинов. «Канны тем и важны, что туда приезжают все без исключения крупные игроки индустрии. Если ты не там, значит, либо занят (например, снимаешь), либо ты нигде. Очень жесткий мир. Для людей, делающих авторское кино, непопадание на большой фестиваль — трагическое обстоятельство. Там не конечная точка для картины, а, напротив, пункт отправления, дверь в большую жизнь».
В этом году — как, впрочем, и всегда — с Роднянским в Канны едет его жена Лера, блистательная интеллектуалка, которая в жизни семьи продюсирует все, кроме кино. И дочка Эля — она прилетит поддержать папу из Америки. Спрашиваю, собирается ли на фестиваль восьмидесятый российский форбс Глеб Фетисов. Партнер по фильму «Нелюбовь», он обеспечил значимую часть бюджета и стал продюсером (начали они сотрудничать на «Дуэлянте»). Может ведь и не поехать, он занятой человек. «Глебу понравился сценарий, произвел впечатление Звягинцев, мы объединились, и все прошло очень успешно, он был частью проекта на многих его этапах».
Денег у государства с самого начала решили не просить. Часть средств удалось собрать, создав консорциум из нескольких мощнейших европейских партнеров. Wild Bunch, авторитетный международный дистрибьютор, — и это была удача — купил фильм на стадии русского сценария. Но все равно «было непросто. Ведь мы делали именно русское кино, не европейское. На европейский фильм можно собрать многие миллионы, на русский — нет, увы».
В своей книге «Выходит продюсер» Роднянский занятно рассказывает, как мальчик из интеллигентной киевской семьи, успешный документалист, очень не хотел быть этим самым продюсером — слово для него имело устойчивую негативную коннотацию. И как в итоге им стал. Первый раз он постучался за деньгами в двери руководителя кинофонда земли Северный Рейн — Вестфалия в 1991 году. Им тогда был нынешний директор Берлинского кинофестиваля Дитер Косслик. С тех пор Роднянский достиг небывалых высот в искусстве убеждения.
«В Европе косо смотрят на фильмы, финансируемые только частными лицами, предпочитают привычные европейские модели финансирования с общественными фондами, телеканалами, предпродажами. Это, кстати, мешало «Левиафану», — неожиданно говорит мне Александр Ефимович. — Хотя для меня Марианна Сардарова была идеальным партнером. Она умнейшая женщина. Редкий мужчина так четко и честно артикулировал бы свои цели. Ею двигал интерес к тому, как делается авторское кино. У Марианны не было желания заняться кинобизнесом или, проще, — чтобы на нее светили лучи прожектора».
Мне страшно любопытно, просит ли Роднянский денег у друзей. Сидит, к примеру, с другом и соседом по даче на Комо Аркадием Новиковым, пьет супертоскану и вдруг заводит разговор о том, какой замечательный сценарий написали Звягинцев и Негин и какой гениальный ход придумал оператор Кричман. «Никогда! — перебивает меня Роднянский. — Кино — сложный бизнес. Вероятность потерять, ну, может, не в случае с «Нелюбовью», но в целом очень высока. Более того, я бы так сказал: отсутствие Сардаровых в фильме «Нелюбовь» — следствие того, что мы стали дружить».
Недавно Роднянский обедал с крупными французскими кинодельцами. Они интересовались несколькими очень громкими русскими фамилиями: «А этот мог бы дать? А тот?» «Понимаете, — говорит мне продюсер, — им всегда нужны люди, подписывающие чеки». — «То есть банкомат?» — «Именно». — «Олег Бойко (в свое время он давал деньги на два фильма Роберта Родригеса, которые продюсировал Роднянский. — Прим. «Татлера») был банкоматом?» — «Нет, конечно. Он жесточайший бизнесмен. Сделал лучшие договоры, какие только возможно, чтобы защитить свои интересы».
Идея Роднянского в том, чтобы его компания не собирала каждый раз с миру по нитке на конкретный фильм. У нее должно быть долгое дыхание. Она должна быть готова тратить деньги на собственное развитие. На сценарии, многие сценарии. Потому что главным условием успеха, без которого ничего не получится ни при каких условиях, по мнению Роднянского, является качественный сценарий. Он может стоить и миллион долларов, и два, и больше. Которые надо тратить без уверенности, что фильм случится. Потому что без мощного сценария не привлечь мощного режиссера. Без мощного сценария и мощного режиссера не появится мощный актер. И ты никогда не предпродашь картину — чтобы ее снять. «Фактически фильм сделан на стадии сценария. А у нас в России все постоянно спешат, запускают неготовые проекты».
«Моя концепция жизни, мой perfect world — это свобода перемещения и работы».
Спрашиваю, в каких термах продюсер Роднянский будет отмокать после Канн. Наши девушки, пережив марафон из de Grisogono и amfAR, срочно уходят в отпуск. А тут человек, смотревший четыре фильма в день... Нет, вместо терм будет пресс-конференция по случаю выхода «Нелюбви» в прокат. Потом премьера. Потом питерский экономический форум. Потом graduation сына Александра в Принстоне, где в день нашего интервью он защитил докторскую диссертацию. «Это значимый момент в жизни, с ним надо быть». А сразу оттуда в Сочи, на «Кинотавр» — тоже не лежать в грязи санатория «Мацеста».
Роднянский давно уже global Russian. Человек, который не может толком ответить, где живет, потому что живет он везде и никакая это не проблема. Москва. Париж. Берлин. Комо. Голливуд.
В отдаленном прошлом, в свой «немецкий» период, он уже пытался стать global Russian. Но тогда это означало иметь трех немецких друзей, которые два раза в год заходили бы сказать: «Hallo, wie geht es dir». «А общаться с русскими тогда было очень сложно. Не потому, что я к ним плохо относился, а потому, что у нас не было общего опыта. Помню один из самых неприятных эпизодов в тогдашней моей жизни. Мы приехали к нашим друзьям еще по Киеву, интеллигентнейшим людям из профессорской медицинской семьи. За столом наши знакомые обсуждали вопросы выживания. Как, грубо говоря, обдурить немецкое правительство: сказать, что у тебя болят руки, и получить бесплатно стиральную машину. Тогда для global Russians было еще слишком рано. А сегодня... Никто больше не интересуется, какие у кого паспорта. Паспорта нужны не для того, чтобы убежать, спрятаться, а просто для удобства перемещений. Моя концепция жизни, мой perfect world — это свобода перемещения и работы».
«В кино надо начинать с рабских должностей. Когда на тебя кричат и бросаются чашками».
Несколько месяцев назад Роднянский стал дедом — у его сына и актрисы Янины Студилиной родилась дочка Анечка.
«Дрожит сердце, когда берете ее на руки?» — «Она очень похожа на Сашу, и это, конечно, мило. И веселая, сразу видно», — сдержанно отвечает дед.
Еще один продюсер, только светский, Михаил Друян сказал мне однажды, что ни у кого нет таких качественных детей, как у Роднянских. Ну разве что у Спиваковых. Значит, надо спросить отца, как получаются такие дети. Александр Ефимович отправляет меня к жене: «Это все она, я слишком много работаю. Хотите честно? Я думаю, что новое поколение мужчин, помоложе, будет хорошими отцами. Лучшими, чем мы. Но если в двух словах, то качественные дети — это всегда плод усилий семьи. Мама с папой не должны наваливать на ребенка все свои комплексы и фобии. А дальше — образование, ясность целей и понимание того, что мир становится сложнее и конкурентнее. За последние пятнадцать лет стало гораздо труднее поступить в хороший вуз. С тобой туда поступает весь мир. Везде появился активный средний класс. И все думают о будущем детей: «Окей, сами мы отучились в Стамбульском университете, но пусть наша девочка учится где-то там — в Лондоне, Бостоне... Дети готовятся, зубрят, играют в теннис, баскетбол, выпускают газетки, стараются. Конкуренция высочайшая».
С сентября Александр Роднянский-младший выходит на работу в Кембридж — он стал professor. Молодой человек учился и в Принстоне, и в Лондонской школе экономики. Работал в Morgan Stanley и в Deutsche Bank — глобальная экономика ему интереснее любого кино, даже папиного. Его сестра Эля образованием тоже не обижена: она окончила University of Chicago и теперь учится в лучшей киношколе мира School of Cinematic Arts при University of Southern California. Элину школу активно поддерживают Спилберг, Земекис и Лукас, потому что она выращивает первоклассный, высочайшей очистки Голливуд. Внутри этой очень закрытой институции есть и вовсе crème de la crème — программа Stark Producing, выпускников которой так и называют: starkies. На нее принимают двадцать человек в год, но Элю — в жизни Роднянских по-другому не бывает — разумеется, взяли. Она хоть и самая младшая на курсе, но в качестве вступительной работы написала сценарий. Знаете, о ком? О Маяковском. Глазами молодого человека, который в него влюблен и отчаянно ищет встречи. 1929 год. Маяковский, главный поэт и селеб эпохи, разъезжает по городу на желтом «рено». Но мир свободного творчества заканчивается вместе с НЭПом, и наступают другие времена... «Вот никогда бы не подумал. Для отца дочь ведь всегда маленькая девочка. Ну умная, ну окончила один из лучших университетов Америки, все понимаю. Но ты никак не ждешь вполне себе серьезного сценария о Маяковском».
Киношкола USC — это круги киношного ада. Или рая — кому как угодно. За два года ты обязан пройти все этапы становления личности, от режиссера на площадке до звукооператора в пост-продакшене. Вечерами — учеба, днями — работа на студиях. Каждые четыре месяца новое место — для обретения опыта. Несколько месяцев Эля работала в Lin Pictures — компании продюсера Дэна Лина, собравшей миллионы с фильмами про Lego и «Шерлоками Холмсами» Гая Ричи. Затем — на Gaumont Television, которые делали сериал «Наркос». Сейчас — на Columbia Pictures. Потом хочет попробовать себя в агентстве.
В ее жизни нет ни суббот, ни воскресений, ничего гламурного... Еврейскому папе любимую девочку не жалко: «В такой индустрии, как кино, надо начинать с рабских должностей, с младших ассистентских. Пройти этап, когда в тебя бросают чашками и кричат. В Америке все гораздо жестче устроено, чем в России. Там мало спят и мало зарабатывают. Я вижу этих молодых людей явно из хороших семей, которые живут на двенадцать тысяч долларов в год. Живут так несколько лет, но зато получают абсолютный бенефит — возможность быть ассистентами выдающихся творческих персонажей, руководителей студий, крупных агентов... Во-первых, они учатся. Во-вторых, что-то слышат и раскрывают для себя новые горизонты. В-третьих, знакомятся с диким количеством людей, с которыми завязывают деловые отношения. Классический случай: на днях мне написал парень, который был ассистентом моего товарища, президента одной из голливудских студий: «Поздравьте, я теперь сreative executive. Буду в Каннах в этом году. Если у вас есть время, с удовольствием пересекусь». А я много лет в этом деле, я со всеми ассистентами всегда разговариваю, потому что они будущие creative executive. Вижу это по своей дочери: она всегда полна планов, пишет с подругой какой-то сериал. И кстати, не так давно перестала мне показывать истории — значит, зажила своей жизнью. Я помню, как в свое время в институте тоже перестал показывать свои истории родным. Возникло ощущение, что я понимаю больше своих родных, что я лучше их, круче, дальше. Чтобы потом все встало на свои места, нужно несколько лет. Есть люди, у которых возвращение к реальности так и не происходит, кстати сказать».
У Роднянского бегство от реальности, единственное guilty pleasure, которое он себе позволяет в силу отсутствия интереса к чему-либо откровенно материальному, — это путешествия. Без путешествий он несчастлив. Зато в момент, когда самолет поднимается в небо, Александр Ефимович — и это знают все его друзья — переживает приступ абсолютного счастья. Даже если пять минут назад был чертовски зол.
Еще друзья знают, что не надо тащить его с собой на условные Мальдивы. Он дважды пробовал лежать на пляже, восторгаться флорой и фауной — и дважды дезертировал, ломая всем кайф. Если его все же зовут наслаждаться островной красотой, он деликатно спрашивает: «Вы хотите плохого в своей жизни?» Его путешествия другие — детальные, внимательные, тематические. Например, поездка по горным монастырям цистерианцев. Или маршрут по любимой книжке детства — «Прекрасной Маргарет» Хаггарда. Или дорогами европейских религиозных войн, потому что Роднянский был остро увлечен этой темой. Или Бутан, потому что он не просто красота, трекинг и свежий воздух с рюкзаком: «Это в корне отличается от того, что мы понимаем про жизнь. В качестве главного показателя успеха страны там действует не ВВП, а индекс некоего общего счастья»... Или Намибия, бывшая немецкая колония. «С детства из книжек у меня был интерес к пустыне Намиб и Берегу Скелетов. К немецкой культуре и истории. А Намибия была немецкой колонией. Я не мог представить, как Африка может сочетаться с Германией. Мы проехали много сотен километров по пустыне. Гипнотическое состояние. Медитативное. Солнце просвечивает через постоянную пыль. Останавливаешься либо в простенько устроенных лоджах, либо спишь на крыше машины в палатке. И вдруг раз — попадаешь в типичный немецкий городишко, только на берегу океана. Заходишь в аккуратную кондитерскую, за столиком рядом сидит семья. Говорят по-немецки. Прислушиваюсь — о том, в какой университет поступать сыну. Одни и те же проблемы. Такого рода поездки меня воспламеняют. А так, просто отдыхать?..»
Организатор всех поездок — конечно же, Лера, кандидат химических наук и человек энциклопедических знаний. У них с мужем одинаковое устройство мозга, в нем все по-продюсерски — проектно и четко. Роднянский улыбается с нежностью: «Когда еще не было смартфонов, друзья позволяли себе смешки по поводу ее аккуратных папок «Поездка такая-то», «Отпуск такой-то».
За смокинги и бабочки в Каннах отвечает, естественно, Лера. Это ведь тоже форма продюсирования. Кстати, есть еще один — мистический — аргумент в пользу того, что фильм «Нелюбовь» обязательно должен ехать на Канны 2017‑го. Дело в том, что там будет режиссер Михаэль Ханеке, который пять лет назад победил с картиной «Любовь», и везет он на конкурс фильм Happy End. Александр Ефимович не может допустить, чтобы в этой шикарной конструкции отсутствовала его «Нелюбовь». «Что-то, — улыбается Роднянский, — подсказывает мне, что едва ли конец по Ханеке может быть счастливым».
0
25.00
