«Русский с китайцем братья вовек... В мире прочнее не было уз... Слышен на Волге голос Янцзы, видят китайцы сиянье Кремля. Мы не боимся военной грозы, воля народов сильнее грозы» — полвека тому назад казалось, что заключенная в этой песне времен «великой дружбы» Сталина и Мао политическая идея окончательно и бесповоротно приказала долго жить.
Представлявшийся в 1949 году таким монолитным альянс Москвы и Пекина двадцать лет спустя обернулся прямым военным столкновением двух стран на острове Даманский. Однако не зря говорят, что история развивается по спирали. К юбилейному для Китайской Народной Республики и для союза двух великих континентальных держав 2019 году Кремль и Чжуннаньхай («Центральное и Южное моря» — резиденция руководства КНР в Пекине) подходят в атмосфере полной официальной политической гармонии. Но вот в каком направлении будет дальше развиваться спираль истории?
На какой реальной основе зиждется новый «вечный альянс» Москвы и Пекина? Насколько крепок этот фундамент? Нет ли в нем скрытых трещин? Куда ушли острые взаимные противоречия двух стран, которые во второй половине прошлого века привели к почти трем десятилетиям взаимного отчуждения? С такими вопросами в голове я отправлялся в поездку в Пекин и Шанхай, любезно организованную посольством КНР в Москве. А вот с какими ответами я из этой поездки вернулся.
Арифметика отношений
«Мы не подписали договор о союзнических отношениях, но мы союзники! Мы даже больше чем союзники — мы братья!» — нормы китайского дипломатического протокола настолько строги, что прекрасно владеющему русским языком помощнику министра иностранных дел КНР Чжан Ханьхуэю полагалось общаться с делегацией московских журналистов строго через переводчика. Но чего не сделаешь ради приехавших в гости «братьев»! Член высшего руководства китайского МИДа (в пекинской дипломатической иерархии должность помощника министра фактически равнозначна должности его заместителя) настолько хотел продемонстрировать нам свое благорасположение, что оставил своего переводчика без работы.
А еще курирующий в МИДе в том числе тему отношений с Европой и Центральной Азии Чжан Ханьхуэй настолько хорошо знал российский менталитет, что по собственной инициативе отвечал даже на те вопросы, которые только крутились у меня в мозгу.
«Как быть с таким неудобным «эпизодом дружбы», как побоище на острове Даманский?» — хотел я спросить у китайского дипломата. И Чжан Ханьхуэй ответил на мой невысказанный вопрос: «Мы не можем всегда жить историей. Мы должны жить сегодняшней жизнью!» «А что вы можете сказать про глубинные страхи части российского населения о том, что рано или поздно нашу страну оккупируют миллионы китайцев?» — отказывался униматься мой внутренний голос. «Надо избавляться от менталитета времен «холодной войны», — ответил ему Чжан Ханьхуэй. — У нас есть пространство для существования нашего народа... В мире есть единственная держава, которая ведет себя нахально. С той стороны устроили блокаду и нам, и вам. Но прорвем блокаду и вырвемся на самую верхушку!»
Тезис о «нахальной Америке, которая устроила блокаду и нам, и вам», возник в речах китайских дипломатов совсем не от хорошей жизни. После моего возвращения в Москву генеральный директор Российского совета по международным делам Андрей Кортунов напомнил мне знаменитый «принцип Киссинджера»: «В треугольнике Москва–Пекин–Вашингтон в наиболее выигрышном положении оказывается тот угол, чьи отношения с двумя другими углами лучше, чем у тех между собой». Руководствуясь этим принципом, Пекин не без удовольствия наблюдал за возрастанием градуса российско-американской конфронтации, но открыто вмешиваться в схватку на стороне Москвы категорически не хотел.
«Китай пытался сыграть на личном тщеславии Трампа, — продолжил свой рассказ о закулисной стороне жизни «треугольника» Андрей Кортунов. — Когда в ноябре 2017 года президент США побывал с визитом в Пекине, его там принимали, словно императора. Кроме того, Китай пытался «продать» Америке свой «конструктивный подход» к теме Северной Кореи. В Пекине были готовы и пойти на уступки в сфере экономики — покупать больше американских товаров и открыть свой внутренний рынок для американских энергетических ресурсов. Но всего этого оказалось недостаточно.
С точки зрения администрации Трампа политика жесткого нажима на ключевых экономических партнеров Америки себя полностью оправдала. Вашингтон жестко нажал на Японию, Мексику, Канаду и Южную Корею. И, несмотря на все крики недовольства, условия торговли были пересмотрены в пользу США. Вашингтон жестко нажал на Европу, а европейцы не ответили ему симметричными санкциями. Этот «позитивный опыт» и привел к возникновению у Трампа соблазна попробовать нажать еще и на Китай».
Вот так и получилось, что осенью 2018 года Москва и Пекин благодаря американским стараниям оказались в «одной лодке». Но динамику развитий отношений в треугольнике Москва–Пекин–Вашингтон невозможно полностью понять, если анализировать только события последних месяцев и лет.
Чтобы увидеть ситуацию с «высоты птичьего полета», необходимо вернуться в прошлое как минимум на сорок лет назад. Когда 11 мая 1978 года в пекинском аналоге советской «Правды» — газете «Жэминь Жибао» — была опубликована давшая старт экономическим реформам Дэн Сяопина объемная статья под названием «Практика — единственный критерий истинны», главные советские специалисты по Китаю не сочли это сколько-нибудь значимым событием.
Положение дел в Китае на стыке 70-х и 80-х годов лучше всего описывается старой советской шуткой из фильма Эльдара Рязанова «Забытая мелодия для флейты»: «Мы не сеем, не пашем, не строим — мы гордимся общественным строем!»
Вот, например, отрывок из воспоминаний тогдашнего сотрудника посольства СССР в Пекине, а ныне ректора Российской дипломатической академии Евгения Бажанова: «В компании молодых европейцев, немца и итальянца, я забрел на жемчужную фабрику на острове Хайнань. Мы беспрепятственно миновали пустую проходную и стали заглядывать в цеха. На столах валялись жемчужины, серебряные оправы, инструменты. А персонал отсутствовал.
Мы подошли к двери с табличкой «директор». Постучали — тишина. Толкнули дверь, она поддалась, и мы оказались в длинном помещении со столом в центре. На нем мирно храпел мужчина… Разбудили храпевшего. Он представился директором… Директор объяснил безлюдность на фабрике тем, что народ ушел на обед и послеобеденный сон. Через пару часов вернется».
Описанный Евгением Бажановым эпизод имел место уже после запуска экономических реформ Дэн Сяопина. Но он может считаться символом того, как мир воспринимал Китай до того, как эти реформы дали свои плоды.
Поднебесная напоминала громко храпящего гиганта, не имевшего никаких шансов на скорое пробуждение. Однако уже к середине 80-х годов игнорировать успехи политики «реформ и открытости» Дэн Сяопина стало невозможно. Во время своей поездки в Пекин я пообщался с коллегой, который впервые попал в Китай в 1986 году. По его словам, Пекин уже тогда выгодно контрастировал с горбачевской Москвой: местные магазины ломились от продуктов.
Феноменальный успех экономических реформ Дэн Сяопина принято связывать прежде всего с двумя факторам: управленческим гением самого Дэна и наличием у Китая такого мотора экономического роста, как огромное количество дешевой рабочей силы.
Но был еще и третий важный фактор, о котором сейчас не особо любят вспоминать ни в Пекине, ни в Вашингтоне. Сменявшие друг друга американские администрации — особенно администрация президента Картера — всячески способствовали китайскому экономическому чуду, видя в Пекине полезный противовес «гегемонистским устремлениям Москвы». По мере того как «советская угроза» стала сходить на нет, у американо-китайских отношений появилась новая скрепа: нарастающая взаимозависимость экономик двух стран, их фактический симбиоз.
Но уже который год в Америке идет процесс пересмотра политики по отношению к Китаю. «Ученик» оказался настолько талантливым и рукастым, что не на шутку испугал «учителя».
В 1978 году объем экономики Китая составлял приблизительно одну сороковую от американской. В 2017 году китайская экономика «разбухла» до объема в три пятых от американской. А если использовать другую методику подсчета, то получится: Китай обогнал Америку по объему своей экономики еще в 2015 году. США стали воспринимать Китай как опасного конкурента, которого необходимо остановить.
Смысл нынешней лихой «кавалерийской атаки» Трампа на Пекин — не только в том, чтобы пересмотреть в свою пользу условия взаимной торговли. Он еще и в том, чтобы максимально затормозить технологическое развитие Китая, не дать ему в этом плане обогнать США.
И вот что стало для меня самым неожиданным итогом разговоров с экспертами в Пекине и Москве. Мы здесь, в России, привыкли воспринимать Китай как уже выросшего гиганта, которому море по колено и который уже вполне может безбоязненно разговаривать с США на равных. Частично такая оценка справедлива, но только частично. Ни в коей мере не желая капитулировать перед лицом ультимативных требований Вашингтона, Китай в то же самое время остро чувствует свою уязвимость перед лицом американского давления. Чувствует — и не очень понимает, что именно он может противопоставить американским попыткам прижать его к ногтю.
Китай на велосипеде
Начальство всех пассажирских поездов в мире не сильно жалует безбилетников. Но механический голос в вагоне несущегося со скоростью больше чем в 300 километров в час скоростного поезда Пекин—Шанхай на китайском и английском языках грозил «зайцам» карами, о которых и слышать не слышали в других государствах планеты: понижением социального кредита. Система социального кредита — это внедряемая сейчас в КНР высокотехнологичная государственная программа, с помощью которой китайское руководство планирует «увеличивать уровень честности в обществе».
Работает эта система приблизительно так: каждому гражданину страны присваивается индивидуальный номер. Если гражданин, с точки зрения властей страны, «ведет себя хорошо», ему предоставляются самые разнообразные привилегии, включая, например, выведение его анкеты в самое начало результата поиска на самом популярном китайском сайте интернет-знакомств.
Если гражданин, с точки зрения властей КНР, «ведет себя плохо», его жизнь, напротив, сильно усложняется: он не сможет купить билет на самолет или скоростной поезд, отправить своего ребенка в престижную школу, остановиться в топовой гостинице...
Звучит как нечто из далекого будущего? Вношу поправку: если речь и идет о будущем, то совсем не о далеком. Полное внедрение системы намечено на 2020 год, а частично она, как я мог убедиться лично, действует уже сейчас.
Подобные действия официального Пекина проще всего осудить — что, кстати, уже активно делают на Западе. Но в этом материале я принципиально воздержусь от любых моральных оценок внутренней китайской политики. Вместо «раздачи всем сестрам по серьгам» я хочу разобраться в мотиве описанных выше действий властей КНР.
По словам экспертов, этот мотив заключается в стремлении любой ценой сохранить страну в управляемом состоянии. В первой половине 1989 года, во время знаменитых волнений на площади Тяньаньмэнь в центре Пекина, такая управляемость висела на волоске. В структурах высшей власти произошел раскол, а на самой площади Тяньаньмэнь разыгрывались просто чудовищные сцены.
Бывший очевидец тех событий репортер Би-би-си Джон Симпсон — человек, который на 100% находился на стороне протестующих. Но как объективный журналист Симпсон откровенно описал в своих воспоминаниях то, что он видел: самая страшная фаза противостояния на площади началась с того, что разъяренная толпа до смерти избила нескольких солдат и довела их тела до «состояния каши». В конечном итоге, благодаря жестким действиям Дэн Сяопина, ситуацию удалось взять под контроль. Но это не отменяет того факта, что 29 лет тому назад Китай оказался в одном шаге от гражданской войны.
Разумеется, с 1989 года в КНР очень много изменилось. Если смотреть на современный Китай глазами туриста, то он совсем не выглядит как страна, которой грозит опасность новой общественно-политической дестабилизации.
Китай образца 2018 года — это страна, которая даже не то что поражает — психологически подавляет своей способностью с космической скоростью осуществлять поистине гигантские проекты.
Например, оказавшись на безразмерной новой железнодорожной станции в Шанхае, я решил ради любопытства выяснить сроки строительства этого чуда современной транспортной инфраструктуры. Совмещенный с аэропортом вокзал Хунцяо — самый большой железнодорожный вокзал в Азии. Его площадь — 1,3 миллиона квадратных метров. На вокзале имеется 16 платформ, большая часть из которых обслуживает высокоскоростные поезда.
А теперь внимание: строительство вокзала Хунцяо началось 20 июля 2008 года. А уже 1 июля 2010 года вокзал был введен в эксплуатацию. 1318 км высокоскоростной магистрали Пекин—Шанхай были построены китайцами за три года два месяца. Ау, немцы! Сколько лет вы уже строите и все никак не построите новый столичный аэропорт Берлин—Бранденбург? С 2006 года, говорите? Привет вам в таком случае из Шанхая!
Однако у китайского железнодорожного чуда есть и своя теневая сторона. По словам специалистов, большая часть новых высокоскоростных магистралей убыточна. И не надо думать, что это уже «совсем другая история». Это иная грань той же самой «истории».
Из уст просившего не называть его имя видного российского эксперта по Китаю я услышал вот какую красочную метафору: «Китайская экономика подобна велосипеду, который либо несется вперед с бешеной скоростью, либо останавливается и тут же заваливается набок». Что это означает в переводе с языка образов на язык фактов?
В последние десятилетия китайская экономика росла очень высокими темпами, и это снижало «болевой эффект» от многих накопившихся структурных проблем страны. Бурное промышленное развитие в недавнем прошлом зачастую сопровождалось осознанным отказом от строительства дорогих, но необходимых очистных сооружений. Сейчас это вылилось в масштабные экологические проблемы, включая острый дефицит качественной питьевой воды. Политика «одна семья — один ребенок» не решила проблемы избытка населения, но зато привела к его старению.
Снижение уровня бедности в стране и рост среднего класса подтачивают ключевое экономическое преимущество Китая — наличие у него дешевой рабочей силы. При этом в некоторых районах КНР — преимущественно в сельской местности, но не только, — бедных по-прежнему огромное количество.
В Китае очень узкая ресурсная база. Масса инфраструктурных проектов построена на кредитные деньги и не окупается. В стране очень остро стоит проблема коррупции, которая смягчается, но не решается показательными расстрелами проворовавшихся чиновников, о которых с таким восхищением принято говорить в России. Есть в КНР и проблема сепаратистских настроений в нескольких регионах, частично совмещенная с проблемой исламского экстремизма.
Список «болевых точек» Китая можно продолжать и дальше. Но главное в том, что если темпы экономического развития КНР существенно замедлятся, то дискомфорт от описанных выше проблем резко возрастет. Именно на эту ключевую уязвимость Поднебесной и нацелились США, угрожая Пекину тотальной торговой войной.
Разумеется, такая масштабная экономическая схватка принесет ущерб и самим США. Но Китай продает в Америке в несколько раз больше, чем покупает. И это дает Трампу очевидное преимущество в торговой войне. Выражаясь военным языком, у Вашингтона просто больше «снарядов» — больше возможностей повышать тарифы на товары оппонента.
Означает ли такой расклад сил, что жестокая и полномасштабная торговая война между США и КНР неизбежна? К счастью (именно к счастью, потому, что описанный выше сценарий очень больно ударит не только по Пекину, но и по России, Европе и даже Австралии) — нет, не означает.
Трамп — мастер не только «наездов», но и «отъездов» в тех случаях, когда ему дают жесткий отпор. Вспомним, например, как развивались отношения президента США с Северной Кореей. Как только Трамп осознал, что его угрозы Пхеньяну не действуют, он сразу же сменил гнев на милость и превратился в «лучшего друга» Ким Чен Ына. В разборке с Пекином ставки не сильно ниже, чем в разборке с Пхеньяном. Поэтому на данный момент мы можем говорить лишь об общем сгущении атмосферы отношений между КНР и США, увеличении объема взаимной подозрительности.
Где все это оставляет отношения между Китаем и Россией? В положении, которое является очень благоприятным сегодня, но которое требует от нас очень энергичных действий ради обеспечения такого же благоприятного завтра.
Бывший министр иностранных дел, а ныне председатель сената Казахстана Касым-Жомарт Токаев описал в своих воспоминаниях очень интересный фрагмент разговора между президентом Назарбаевым и занимавшим на тот момент пост высшего лидера КНР Цзян Цзэминем: «Цзян Цзэминь сравнил Китай с большим драконом, каждое шевеление которого бросает в дрожь целые континенты. Поэтому, ответил Цзян Цзэминь, наша страна ведет себя тихо и скромно, основное внимание мы уделяем вопросам внутреннего развития и не вмешиваемся в дела других государств».
Такая позиция — вовсе не личная точка зрения ушедшего в отставку в начале этого тысячелетия Цзян Цзэминя, а основа продуманного и долгосрочного внешнеполитического курса, сформулированного еще Дэн Сяопином. В случае с отношениями Москвы и Пекина в текущий момент времени это курс оправдывает себя на все сто.
Все опрошенные мною эксперты отметили, что интересы двух стран сейчас совпадают по многим направлениям и взаимно дополняют друг друга. Территориальный спор между нами ушел в прошлое. Россия для Китая — стратегический тыл, из которого ему можно не ждать подвоха. Китай для России — это тоже стратегический тыл, из которого нам можно не ждать подвоха.
А теперь самое время добавить ложку дегтя в бочку меда. Одна из главных системных проблем нашей внешней политики и нашего общественного мнения — излишняя сентиментальность, склонность поддаваться эмоциям и забывать, что отношения любых стран строятся не только на взаимной симпатии, но и на балансе сил и интересов. У Китая такой проблемы нет, и в этом плане мы однозначно должны учиться у Поднебесной. Давайте начнем такую «учебу». Давайте подумаем, что именно мы должны делать, чтобы не допустить возникновения в будущем чрезмерной зависимости Москвы от Пекина.
«Учиться, учиться и учиться…» — написал некогда по-прежнему весьма почитаемый в Китае Владимир Ленин. «Диверсифицировать, диверсифицировать и еще раз диверсифицировать…» — таким должен быть основополагающий принцип нашей внешней политики.
«Россия будет иметь особую ценность для Азии, если у нас по-прежнему будут сильные позиции на Западе, — сказал мне Андрей Кортунов. — А еще мы не должны забывать о том, что Азия — это не только Китай, но и другие страны. Например, сближение Москвы с Пекином вызывает очень сильные подозрения у нашего традиционного внешнеполитического партнера — Индии. У нас к Нью-Дели, правда, тоже есть встречные вопросы — по поводу наращивания их сотрудничества с американцами».
Россия не имеет права складывать все яйца в одну корзину — даже такую симпатичную, как китайская. Россия обязана жестко блюсти баланс отношений и интересов — и в плане политики, и в плане экономики.
Несмотря на все политические разногласия, Европа остается ключевым экономическим партнером Москвы, основным источником инвестиций и новых технологий для нашей страны. Такое положение должно сохраниться и впредь. Широко разрекламированный поворот нашей страны на Восток не должен означать нашего поворота «пятой точкой» к Западу.
В какую сторону света ни посмотри, Россия все равно останется энергетической сверхдержавой. Но экономическая экспансия этой сверхдержавы на Восток наталкивается на то обстоятельство, что энергетический рынок в Азии — это, по выражению Андрея Кортунова, «рынок покупателя». И переговоры о поставках наших энергоносителей в Китай этот тезис полностью подтверждают. Представители нашего «стратегического партнера и союзника» очень жестко защищали свои интересы и выторговывали для себя наилучшие условия сделки.
Мы тоже должны вести себя подобным образом: не стесняться ставить острые вопросы по поводу самых разных сфер нашего сотрудничества — будь то торговля оружием, атомная энергетика, экологический ущерб для российских регионов от хозяйственной деятельности на сопредельных территориях КНР, условия работы китайского бизнеса на нашем Дальнем Востоке или массовый отказ китайских банков выдавать нашим предприятиям кредиты из-за боязни самим попасть под американские санкции. Стратегическое партнерство — это ведь не только обмен тостами и речами во время регулярных встреч лидеров двух стран. Это еще и разрешение многочисленных спорных вопросов, которые неизбежно возникают в любых отношениях.
Россия привыкла везде и всюду ощущать себя «самой большой страной». Однако по сравнению с Китаем мы в лучшем случае являемся страной среднего размера — и по численности населения, и по размеру экономики, которая, по разным подсчетам, меньше китайской то ли в шесть, то ли в десять раз.
Но все это не повод впадать в отчаяние и считать, что в будущем Россия обречена превратиться в вассала Китая. Свои страхи есть не только у россиян. Свои страхи есть и у китайцев. Хотя на фоне нынешних геополитических реалий это может показаться смешным, но, по словам знатоков, некоторые политики и эксперты в Пекине всерьез опасаются, что в будущем Россия может объединиться с Америкой и создать единый антикитайский фронт.
«Каков для России главный риск, связанный с углублением партнерства с Китаем?» — спросил я у Андрея Кортунова. Вот что он мне ответил: «Такой главный риск — в том, что иногда расширение сотрудничества с Китаем рассматривается в нашей стране как альтернатива глубоким преобразованиям в российской экономике, которые давно назрели и перезрели.
Если такие реформы и дальше будут откладываться, то асимметрия между мощью Китая и мощью России неизбежно будет возрастать. Китай должен восприниматься в нашей стране как идеальный мотиватор, побуждающий нас к более энергичным действиям».
Так и хочется добавить: «аминь!»
0
31.56
