Летом 2018 года во время Центрального совещания по вопросам внешней политики Си Цзиньпин впервые использовал слова «Изменения, которые происходят один раз в сто лет». Позднее китайский лидер неоднократно возвращался к ним в разных контекстах, почему они и были взяты на вооружение китайской прессой и стали регулярно обсуждаться в научном сообществе.
Толкование этого высказывания сводилось к тому, что мировой порядок трансформируется: баланс сил, глобальное управление и система производства неумолимо смещаются на Восток, который берет реванш за более чем полуторавековую эпоху западного колониализма, главным символом которого являются США.
Наиболее развернутую интерпретацию тезиса Си Цзиньпина дал один из самых известных профессоров Китая Цзинь Цаньжун из Института международных отношений Народного университета. Он выдвинул концепцию «беспрецедентных перемен», в которой выделил четыре опорные точки.
Во-первых, считает он, Запада постарел — в буквальном, то есть в «биологическом», смысле: его население стареет и переживает физическую и интеллектуальную деградацию. Во-вторых, китайская модель модернизации показала свою успешность и превосходство над западной. В-третьих, если лидерами всех трех предшествующих промышленных революций был Запад, то четвертая вершилась именно в Китае, который стал «мастерской мира». И это дает последнему окно возможностей для того, чтобы обогнать США.
Наконец, в-четвертых, вместе с приходом к власти Си Цзиньпина именно Китай, а не Запад (как это было раньше), начал разрабатывать свою концепцию нового глобального управления. Удерживаясь в рамках этой концепции и успешно отражая все угрозы, осуществление «великого возрождения китайской нации» будет возможным, заключал Цзинь Цаньжун. Разразившаяся позднее пандемия коронавируса, по мнению многих китайских экспертов, только ускорила описанные профессором тенденции.
В этом смысле то, о чем говорил Энтони Блинкен во время слушаний в Сенате накануне своего назначения госсекретарем США, с одной стороны, косвенно подтверждало амбиции Китая, а с другой — указывало на начало качественного нового этапа в отношениях между двумя мировыми гигантами.
«В последние годы Китай демонстрирует стремление стать ведущей силой в мире, страной, которая устанавливает стандарты и служит образцом, которому будут следовать другие страны», и «если этой китайской модели не будет альтернативы, они могут добиться большего». Поэтому, убеждал будущий госсекретарь, обязанность США — «продемонстрировать, что наше видение будущего, наша политика и наш путь гораздо более эффективны для стран мира».
Последовавшие же за этим выступлением события со всей очевидностью показали: надежды на хотя бы частичное возращение к прежней, дотрамповской политике США в отношении Китая не оправдались. Политика «вовлечение плюс сдерживание», где Вашингтон смотрел на Пекин хоть и с опасением, однако сохранял с ним партнерские отношения, сменяется тотальным сдерживанием, которое чревато серьезными экономическими и геополитическими издержками. В сущности, кошмар скатывания к новой биполярности зреет, обрастает исторической плотью, и локомотивом этого тренда становятся сами США, не готовые признать в Китае равноправного партнера.
Правила для всех
В общем-то, Джозеф Байден сразу дал понять, что в американо-китайских отношениях он будет последовательно поднимать ставки. Уже свое вступление в должность он обставил тонким дипломатическим скандалом: впервые с 1979 года на его инаугурацию был приглашен официальный представитель Тайваня Сяо Мэйцзинь.
Дальше едва ли не каждое официально выступление Байдена сопровождал один и тот рефрен: мировая угроза номер один» — это Китай. Впервые со всей ясностью он высказал это в своей внешнеполитической речи в Госдепартаменте. Затем повторил на Мюнхенской конференции, а в своем первом телефонном разговоре с Си Цзиньпином Байден прямо выразил ему свою «фундаментальную озабоченность относительно принудительных и нечестных экономических действий Пекина».
Вишенкой же на торте стала памятная встреча в Анкоридже (штат Аляска), которая быстро вышла за пределы нормального дипломатического диалога и перешла в открытую перепалку. Китайская сторона ждала диалога по существу, но получили претензии по широкому спектру вопросов, связанных с нарушениями прав человека. Она оказалась явно не готова к такому развитию событий, ведь последовавшая жесткая риторика дипломатов КНР не характерна для китайских норм дипломатического этикета. «У США нет никаких прав разговаривать с КНР свысока, с нами такое не пройдет», — говорил тогда глава канцелярии комиссии по иностранным делам ЦК Коммунистической партии Китая Ян Цзэчи.
Но от слов Запад немедленно перешел к делу.
Во-первых, США вместе с ЕС, Канадой и Великобританией ввел санкции против ряда китайских официальных лиц за нарушение прав человека в Синьцзян-Уйгурском автономном районе.
Во-вторых, состоялся первый телефонный разговор между главой минобороны Японии Нобуо Киси и главой Пентагона Ллойд Остин, в котором последний заверил коллегу, что в случае военного конфликта Китая с Японией Белый дом гарантирует оборону острова Сенкаку, который Пекин уже давно оспаривает.
В-третьих, со стороны США посыпались противоречивые заявления с призывами консолидированно бойкотировать зимние Олимпийские игры, которые должны пройти в Пекине в 2022 году. И это, по-видимому, только начало.
В-четвертых, еще 24 февраля Байден подписал указ, который предусматривает стодневный анализ цепочек поставок на американский рынок и ликвидацию дефицита для четырех критически важных товаров: полупроводниковых чипов, аккумуляторов большой емкости для электромобилей, редкоземельных металлов и фармацевтических препаратов. Перечень этих товаров показывает, что в перспективе США хотят снизить свою зависимость от китайского импорта в чувствительных для себя областях.
В сущности, всего за два с половиной месяца возникла полная геополитическая ясность относительно того, чего хотят американские элиты от Китая. И эта ясность ставит Китай — хочет он того или нет — перед выбором. Либо безоговорочно принять навязанные ему правила игры — «одни правила для всех», как любит говорить Байден, — либо оказывать открытое сопротивление, доказывая, что «изменения, которые происходят один раз в сто лет», действительно происходят и центрированы на Китае.
«Благоприятный момент»
«Скрывайте свою силу, ждите благоприятного момента», — говорил Дэн Сяопин, лидер второго поколения китайских руководителей и наследник Мао Цзэдуна. Эта максима десятилетиями оставалась для Китая основополагающим внешнеполитическим догматом. Вплоть до того, что принципиальная китайская пассивность превратилась в самобытный миф: никакой амбициозной политики, только прагматика и гибкость.
Отсюда возникает и закономерный вопрос: не отступит ли Китай под напором администрации Байдена и теперь? Так ли уж Пекину нужна принципиальная эскалация с важнейшим торговым партнером, при том что Поднебесная еще с 1990-х годов оставалась аккуратна и прагматична в своих внешнеполитических шагах? Ответ, хоть и косвенно, вновь может подсказать Дэн Сяопин, ведь о «благоприятном моменте» он говорил в тот момент, когда экономика Китая составляла всего один процент мирового ВВП.
Тут стоит обозначить значимую хронологическую точку — конец 1980-х, то есть период сворачивания Китаем активной внешней политики. Она показывает и причину, по которой Пекин был вынужден тогда пойти на это затишье, и почему теперь он возвращается на мировую арену с амбициозными притязаниями.
В те годы этот отказ, с одной стороны, был связан с приближающимся крахом СССР, а с другой — с событиями на площади Тяньаньмэнь, которые до предела накалили отношения с Западом. В таких условиях, чтобы избежать изоляции, Китаю пришлось отступить. Ведь если до этого Пекин мог балансировать на противостоянии двух сверхдержав, то теперь, чтобы избежать разрыва отношений с США, он вынужденно затих и накапливал силы.
И действительно, официально Пекин не воевал уже с 1979 года; не применял оружия за пределами своей страны с 1988 года; наконец, с 1980-х открыто не финансировал повстанцев в других странах. До этого, к примеру, Пекин прямо или косвенно патронировал антизападные революционные движения едва ли не повсюду — от Юго-Восточной Азии до Латинской Америки. Только в Африке, по некоторым данным, Китай потратил свыше 200 млн долларов на поддержку местных подпольных формирований.
В те годы мало кто мог подумать, что уже после 1980-х годов внешнеполитическая манера Китая так изменится. Скажем, по взносам в ООН Пекин на сегодняшний день занимает второе место. Он больше всех направил своих миротворцев в различные горячие точки мира. А из 190 резолюций ООН по введению санкций против государств, уличенных в нарушении международных норм, Китай поддержал 182.
Однако за фасадом внешнеполитический миролюбивости и учтивости Китай планомерно подбирался к «благоприятному моменту». Совершив аккуратный дрейф в сторону рыночной экономки, обеспечив высокий уровень сбережений, постоянно инвестируя их в развитие и последовательно наращивая производительность труда, Китай за несколько десятилетий превратился в сильную экономическую державу, достигнув почти 20-процентной доли.
Очевидно, что при столь высоких темпах экономического роста Пекин больше не мог удерживать свой внешнеполитический курс в прежней пассивной манере.
Вовлечение или сдерживание?
Сближение Вашингтона с Пекином, как известно, началось еще при президенте Ричарде Никсоне, но оно никогда не было прозрачным, а уж тем более ничем не уравновешенным. Десятилетиями США умело сочетали экономическую интеграцию Китая в мировой рынок с его геополитическим сдерживанием.
Например, за счет поставок оружия на Тайвань. Или — уже при администрации Джорджа Буша-младшего — США признали Индию, геополитического конкурента КНР, ядерной державой. Или — уже при Бараке Обаме — за счет новых военных соглашений с Австралией и Японией, с одной стороны, и принятия торгового соглашения Транстихоокеанское партнерство с 12 странами Азиатско-Тихоокеанского региона — с другой.
Однако чем глубже было китайское вовлечение в мировые рынки и жестче сдерживание его регионального влияния, тем энергичнее, изощреннее и вместе с тем более открыто действовал Пекин. Тем более что западный мир упорно не шел на уступки в самом значимом — в ведущих институтах глобального экономического управления: МВФ и Всемирном банке.
«Со стороны Китая уже давно ведется дискуссия о том, что представительство развивающихся и бедных стран в мировой глобальной системе управления практически не учитывается. Строго говоря, эти страны в нем не представлены. И Китай по-всякому пытался возглавить это движение — как самая богатая развивающая страна. Он, в частности, настаивал на том, чтобы бедным и развивающимся странам дали большее количество голосов, но этого так и не произошло», — рассказывает заведующий сектором экономики и политики Китая ИМЭМО РАН Сергей Луконин.
Другой пример приводит известный американский политический аналитик Фарид Захария: «На протяжении многих лет Китай стремился играть более значительную роль в Азиатском банке развития, но Америка сопротивлялась. В результате в 2015 году Пекин создал собственный многосторонний финансовый институт — Азиатский банк инфраструктурных инвестиций, работу которого Вашингтон тщетно пытался блокировать».
То есть модель, которую США многие годы использовали по отношению к Китаю — «вовлечение плюс сдерживание», — в какой-то момент перестала быть балансирующей. Нужен был только Дональд Трамп, чтобы артикулировать этот тренд до предела, но на тот момент Китай давно уже обустраивал различные направления экспансии, разрезающие линии американского сдерживания.
Одним из самых характерных здесь стало сближение КНР с Россией. Обе ядерные державы были не готовы принять установившегося по итогам холодной войны мирового порядка и открыто его оспаривали, что не осталось незамеченным в США.
«Сегодня Китай и Россия прямо оспаривают приоритетность либеральной составляющей международного порядка, осуществляя противодействие изнутри самих институтов и форумов этого порядка», — пишут, например, Александр Кули и Дэниель Нексон в статье с говорящим названием How Hegemony Ends (Foreign Affairs, No. 4, 2020).
Например, по словам американских исследователей, в период между 2006 и 2018 годами в Генеральной Ассамблее ООН две страны голосовали одинаково в 86 из 100 случаев. Но Китай и Россия создали ряд альтернативных региональных организаций безопасности и экономические институты, а также такие международные институты и региональные форумы, которые шли в обход существующих западных (например, БРИКС, ЕАЭС или ШОС).
При этом для Китая постепенно возрастала роль и самой России. «И как страны, обладающей одним из самых больших в мире военных потенциалов, и как наиболее надежного поставщика энергоносителей, и как страны, под контролем которой находятся альтернативные торговые пути — сухопутные и Северный морской путь, которые не так легко перекрыть, как Малаккский пролив», — замечает Андрей Виноградов, ведущий научный сотрудник Центра изучения и прогнозирования российско-китайских отношений Института Дальнего Востока (ИДВ) РАН.
Модернизация по-китайски
Конечно, российское направление сильнее всего активизировалось после 2014 года, когда Запад начал оказывать санкционное давление на Москву. Но Китай еще задолго до этого действовал, далеко выходя за пределы своего региона.
С 2000 года он активно занялся помощью бедным странам. Китай, по сути, перенял американскую тактику покровительства другим странам. Так, согласно исследованию AidData, если брать период с 2000 по 2014 год, общий объем внешней помощи, оказанной Китаем другим странам, приблизился к затратам США: 354 млрд долларов против 395 млрд.
Как считает Алексей Маслов, врио директора ИДВ РАН, профессор факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ, в последние годы Китай пытается показать миру «более открытую политику, потому что довольно долго он, на мой взгляд, делал ошибку, когда принимал правильные решения, но не умел их нормально объяснить внешнему миру, Так случилось, например, с инициативой “Один пояс — один путь”».
Здесь можно вспомнить, к примеру, обещание Си Цзиньпина во время Генеральной ассамблеи ООН в прошлом году достичь углеродной нейтральности Китая к 2060 году. Это был и жест в сторону постоянных упреков администрации Трампа в том, что китайская социально-экономическая модель не является экологически ответственной, и сигнал всему миру: Китай эволюционирует и становится более ответственным и открытым.
С другой стороны, Пекин в последние годы все жестче артикулировал свои военные и экономические притязания. Например, за счет усиления военно-морского присутствия в зонах территориальных споров с Японией и некоторыми странами АСЕАН в Южно-Китайском море. Или все глубже запуская свои частные военные формирования внутрь Центральной Азии для защиты инфраструктурных объектов, включенных в «Один пояс — один путь». Китайские ЧВК сегодня также активно работают в Африке, Латинской Америке, на Ближнем Востоке и в ряде стран Южно-Азиатского региона.
Китай начал активно проникать и в традиционные западные блоки, создавая зеркальные объединения или новые интегрирующие торговые соглашения. Как считает Андрей Виноградов, в пределе Пекин стремится замкнуть их на себе единым контуром, став центром и локомотивом новых торговых и политических систем.
Наконец, с приходом к власти Си Цзиньпина в Китае начались масштабные внутренние реформы, изменившие логику политического курса и доминирующий идеологический фон.
Во-первых, Си Цзиньпина в качестве главной опоры власти выбрал партийный аппарат, который до этого занимался идеологией. Во-вторых, особый акцент он сделал на решение вопроса национальной безопасности, поэтому ключевыми точками контроля Пекина стали Тибет, Синьцзян, Внутренняя Монголия и Тайвань.
В этом смысле недавнее практически единогласное решение о реформе избирательной системы Гонконга во время Четвертой сессии Всекитайского собрания народных представителей — логичный и одновременно демонстративный шаг по усилению политического контроля над Цзюлунским полуостровом.
Наконец, в-третьих, на глобальном уровне именно Си Цзиньпин сформулировал новую отчетливо активную позицию Китая. Еще в 2017 году лидер Поднебесной заявил, что Пекин «прокладывает новый путь к модернизации для других развивающихся стран» и «предлагает новый вариант другим странам и народам, желающим ускорить свое развитие при сохранении независимости».
Это был вызов всей западной цивилизации и предложение альтернативной модели глобализации, но уже не вокруг стареющего в строго «биологическом» и идеологическом смыслах Запада.
Таким образом, оформление китайских глобальных притязаний стало свершившимся фактом. И он, конечно, требовал совершенно другого подхода со стороны Запада, возглавляемого Вашингтоном. Избрание же Джозефа Байдена новым президентом США — худшее, что могло произойти для китайско-американских отношений в свете этой новой реальности.
Ненормализация
Вряд ли кто-то мог предположить, что новый хозяин Белого дома окажется столь консервативным в своем внешнеполитическом курсе и столь большим любителем холодной войны.
Если для Трампа чистая экономическая прагматика всегда была превалирующей, то для Байдена значимым оказывается только политическая целесообразность, как он понял ее в кабинетах Белого дома в триумфальные годы победного окончания холодной войны с СССР. Впрочем, с учетом возраста трудно было ожидать от нового хозяина Белого дома, что он не соблазнится ностальгическим желанием вернуть старый добрый порядок.
Именно поэтому Байден делает такой акцент на реинкарнацию альянсов и укрепление демократических союзов. «Я посылаю четкий сигнал миру: Америка вернулась, трансатлантический альянс вернулся», — говорил Байден во время Мюнхенской конференции. Но вместе с тем он запускает мощное дипломатическое наступление, которое пытается универсализировать давление там, где Трамп действовал лишь тактически, прощупывая слабые точки.
«Байден считает, что Китай нужно ограничивать абсолютно по всем трекам, для чего он и делает свою атаку более универсальной, — считает Алексей Маслов. — При этом США, конечно, не заинтересованы в полувоенном противостоянии с Китаем. Скорее они хотят, чтобы Китай на международном уровне превратился в токсичную страну. Для этого Вашингтон дискредитирует практически любые шаги Китая. Например, технологии Китая рассматриваются как технический шпионаж, а его экономические инвестиции — как попытка загнать страны в долговые ловушки».
Однако и реакция Пекина будет теперь все более жесткой, что на порядок поднимает риски самых разных конфронтаций. Как замечает Василий Кашин, руководитель сектора международных военно-политических и экономических проблем НИУ ВШЭ, «в Китае возникла полная определенность относительно отношений с Западом, и он явно начинает бить наотмашь. Теперь, если ЕС вводит против него санкции, он в тот же день вводит санкции против вдвое большего количества европейских предприятий».
Обозначим лишь несколько потенциальных точек эскалации по экономическому и военно-политическому направлениям. Так, региональные экономические отношения сегодня далеки от былой односложности, что значительно сужает возможности создать вокруг Пекина непроницаемое кольцо изоляции. Скажем, при том что для Южной Кореи Вашингтон — главный военный партнер, в то же время стабильные экономические отношения с Китаем для Сеула также принципиальны. Столь же важен Пекин и для других региональных союзников США — Японии и Австралии.
Если же говорить о главной зоне экономического противостояния — ЕС, то и здесь ситуация далеко не прозрачная. ЕС — главный торговый партнер Китая. Тем более что в конце 2020 года ЕС и КНР удалось договориться об условиях Всеобъемлющего инвестиционного соглашения. Выступить здесь против Китая единым фронтом будет очень непросто: со всех сторон начнется постоянное маневрирование стран, втянутых в китайско-американское противостояние, в поисках как можно менее плохого варианта.
Второе направление — военно-политическое — еще более непредсказуемое. Здесь опасных точек эскалации сразу несколько. «Соединенные Штаты будут, очевидно, укреплять свое сотрудничество с Тайванем, особенно после последнего решения по Гонконгу в Пекине. На этом фоне возможны очень серьезные кризисы, вплоть до открытых столкновений. Возможны инциденты в Южно-Китайском море — здесь тоже есть давние и болезненные территориальные споры. США постоянно выступают и за защиту свободы мореходства — это еще одна опасная линия напряжения. Наконец, сохраняется высокая угроза столкновений между Китаем и Индией по линии сухопутных границ двух стран», — считает Андрей Кортунов, генеральный директор РСМД.
Но есть и еще одна, куда более драматичная и глобальная линия, о которой экспертное сообщество активно заговорило, как только стало ясно, что Байден откажется от конструктивного диалога с Китаем. Это перспектива полного разрыва экономических отношений между двумя странами.
Возможно ли это?
Насколько возможно подобное расцепление (декаплинг) даже в долгосрочной перспективе, сказать сейчас невозможно. Опрошенные нами эксперты говорят о чрезвычайной взаимозависимости двух экономических систем, что полностью исключает такой сценарий с позиций чистой прагматики. Но не исключает его с политической точки зрения: история показывает, что логика сохранения торговых отношений далеко не всегда останавливала страны от разрыва в случае политической накаленности или геополитических амбиций.
«Насколько такое разъединение состоится сейчас, сказать точно ничего нельзя, — рассказывает Петр Мозиас, доцент факультета мировой экономики и мировой политики НИУ ВШЭ. — Нужно понимать, что Китай и США очень связаны не только с точки зрения создания цепочек добавленной стоимости, но и в макроэкономическом плане. Ведь американская экономика и китайская во многом зеркально противоположны. У США низкая норма сбережения, а у Китая — высокая. У США торговый дефицит, а у Китая профицит. И валютные резервы, которые накапливаются благодаря экспортной ориентации китайской экономики, вкладываются в американские финансовые рынки. Соответственно, цепочка замыкается и взаимозависимость постоянно воспроизводится».
Поэтому, считает эксперт, вопрос о том, насколько связи такого порядка можно разомкнуть в принципе, чрезвычайно сложен: «Думаю, сейчас США руководствуются чисто геополитическими соображениями, а не экономическими. Потому что на данный момент серьезной угрозы китайская конкуренция Америке не несет».
Тем не менее в случае дальнейшей эскалации такого сценария — если Вашингтон будет продавливать свою геополитическую волю, игнорируя растущие экономические потери, — урон, которым чреват такой разрыв для всей мировой торговой системы, будет огромным.
«Вычислить последствия декаплинга сейчас просто невозможно, хотя я и не исключаю, что такие попытки будут, — считает Алексей Маслов. — Но, если представить себе такой сценарий чисто гипотетически, это сразу приведет к складыванию не просто двух лагерей, как это, скажем, было в годы холодной войны, а к двум несводимым технологическим стандартам. Не говоря уже о том, что Китаю придется создавать и альтернативную валютную систему. Так что в итоге мы получим два контура, почти не сополагающихся, что приведет к обрушению мировой торговли. От этого пострадают все. Кроме того, такое разъединение приведет к значительному удорожанию жизни, потому что два стандарта технологий — это, грубо говоря, два модуля в вашем мобильном телефоне».
При этом, если сравнивать именно Китай и США, последствия этого разрыва для Пекина будут более тяжелыми в силу того, что он экспортирует в США значительно больше, чем импортирует. «У Китая значительное положительное сальдо в торговле с Соединенными Штатами. И для него последствия будут более значительными и быстрыми», — полагает Андрей Кортунов.
С другой стороны, добавляет эксперт, «если посмотреть на конечных потребителей, то уберите с американского рынка китайские товары, и средний ежегодный чек американского домохозяйства, увеличится от двух до трех тысяч долларов. Из кармана американцев просто вынут эти деньги, те альтернативные поставщики, которые предлагают примерно те же продукты или услуги, что и Китай, но по более высоким ценам».
Конечно, Пекин уже сейчас активно выстраивает альтернативные линии экономического и торгового партнерства, пытаясь снизить свою зависимость от западного мира. Несколько лет идет переориентация Китая на внутренний рынок, хотя этот процесс, по словам Петра Мозиаса, будет долгим и уже сейчас он сопряжен с рядом трудностей.
Но, быть может, труднее всего Китаю будет именно в идеологическом плане. Китай никогда не продуцировал идеологию за пределами своих исторических границ. Только в последние годы Пекин начал пытаться подобрать ключик к тому, чтобы предложить миру свою альтернативную идеологическую повестку.
Но принятый Байденом курс по отношению к Китаю все равно не оставляет последнему иных вариантов: Пекин, как и раньше, будет стремиться усиливать свое влияние на мировой порядок, но теперь с удвоенной силой, используя все имеющиеся у него средства. Так что, похоже, в сухом остатке новый президент США добьется совсем не того, чего так хочет.
0
120.00
