ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Ноя. 29, 2022

«Несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить»

Из письма Лили Брик Маяковскому:
«Волосик, Щеник, щенятка, зверик, скучаю по тебе немыслимо! С новым годом, Солнышко! Ты мой маленький громадик!.. Если стыдно писать в распечатанном конверте — пиши по почте: очень аккуратно доходит. Целую переносик и родные лапики, и шарик всё равно стрижетый или мохнатенький и вообще всё целую. Твоя Лиля. 1919 г.».
Из письма Маяковского Лиле:
«Люблю ли я тебя? Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Любишь ли ты меня? Для тебя, должно быть, это странный вопрос — конечно любишь. Но любишь ли ты меня? Любишь ли ты так, чтоб это мной постоянно чувствовалось? Нет. Я уже говорил Осе. У тебя не любовь ко мне, у тебя — вообще ко всему любовь. Занимаю в ней место и я (может быть даже большое), но если я кончаюсь, то я вынимаюсь, как камень из речки, а твоя любовь опять всплывает над всем остальным. Плохо это? Нет, тебе это хорошо, я б хотел так любить».
Письма, датированные началом 1923 года, особенно потрясают. Это было время, когда Лиля завела роман с революционером Александром Краснощековым, а Маяковского, который пытался ревновать и чего-то требовать, отлучила от своего дома, установив отчаянно влюбленному поэту «испытательный срок» до 15.00 28 февраля. До этого времени Маяковский не имел права видеть Лилю, а должен был работать над совершенствованием своего излишне ревнивого и собственнического характера. Писать ему разрешалось, но только в крайних случаях, когда он просто не мог вынести одиночества. Правда, судя по количеству писем, такие крайние случаи наступали по стоянно.
Из письма Маяковского Лиле Брик:
«Так тяжело мне не было никогда — я, должно быть, действительно чересчур вырос. Раньше, прогоняемый тобою, я верил во встречу. Теперь я чувствую, что меня совсем отодрали от жизни, что больше ничего и никогда не будет. Жизни без тебя нет. Я это всегда говорил, всегда знал. Теперь я это чувствую, чувствую всем своим существом. Все, все, о чем я думал с удовольствием, сейчас не имеет никакой цены — отвратительно. Я не грожу, я не вымогаю прощения. Я ничего тебе не могу обещать. Я знаю, нет такого обещания, в которое ты бы поверила. Я знаю, нет такого способа видеть тебя, мириться, который не заставил бы тебя мучиться. И все-таки я не в состоянии не писать, не просить тебя простить меня за все. Если ты принимала решение с тяжестью, с борьбой, если ты хочешь попробовать последнее, ты простишь, ты ответишь. Но если ты даже не ответишь — ты одна моя мысль. Как любил я тебя семь лет назад, так люблю и сию секунду, чтоб ты ни захотела, чтоб ты ни велела, я сделаю сейчас же, сделаю с восторгом. Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь и в расставании сам виноват.
Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою. Я пишу только о себе, а не о тебе, мне страшно думать, что ты спокойна и что с каждой секундой ты дальше и дальше от меня и еще несколько их и я забыт совсем. Если ты почувствуешь от этого письма что-нибудь кроме боли и отвращения, ответь ради Христа, ответь сейчас же, я бегу домой, я буду ждать. Если нет — страшное, страшное горе. Целую. Твой весь. Я. Сейчас 10, если до 11 не ответишь, буду знать, ждать нечего».
«Я надеюсь, что еще буду когда-нибудь приятен тебе вне всяких договоров»
Письмо Маяковского Лиле Брик:
«Милый, дорогой Лилек! Посылая тебе письмо, я знал сегодня, что ты не ответишь. Ося видит, я не писал. Письмо это — оно лежит в столе. Ты не ответишь потому, что я уже заменен, что я уже не существую для тебя. Я не вымогаю, но, Детка, ты же можешь сделать двумя строчками то, чтоб мне не было лишней боли. Боль чересчур! Не скупись, даже после этих строчек — у меня остаются пути мучиться. Строчка не ты! Но ведь лишней боли не надо, Детик. Если порю ревнивую глупость — черкни — ну, пожалуйста. Если это верно — молчи. Только не говори неправду — ради бога».
Из письма Маяковского Лиле Брик:
«Твое письмо дает мне надежды, на которые я ни в коем случае не смею рассчитывать и рассчитывать не хочу, так как всякий расчет, построенный на старом твоем отношении ко мне, может создаться только после того, как ты теперешнего меня узнаешь...
Ты должна знать, что ты познакомишься 28 с совершенно новым для тебя человеком. Все, что будет между тобой и им, начнет слагаться не из прошедших теорий, а из поступков с 28, из дел твоих и его. Я обязан написать тебе это письмо потому, что сию минуту у меня такое нервное потрясение, которого не было с ухода. Ты понимаешь, какой любовью к тебе, каким чувством к себе диктуется это письмо. Если тебя пугает немного рискованная прогулка с человеком, о котором ты только раньше понаслышке знала, что это довольно веселый и приятный малый, черкни, черкни сейчас же».
Из письма Маяковского Лиле Брик:
«Не тревожься, мой любименький слоник, что я у тебя вымогаю записочки о твоей любви. Я понимаю, что ты их пишешь больше для того, чтобы мне не было зря больно. Я ничего, никаких твоих «обязательств» на этом не строю и, конечно, ни на что при их посредстве не надеюсь. Заботься, детанька, о себе, о своем покое. Я надеюсь, что я еще буду когда-нибудь приятен тебе вне всяких договоров, без всяких моих диких выходок. Клянусь тебе твоей жизнью, детик, что при всех моих ревностях, сквозь них, через них, я всегда счастлив узнать, что тебе хорошо и весело. Не ругай меня, детик, за письма больше, чем следует»...
Из письма Маяковского Лиле Брик:
«Что делать со «старым»? Могу ли я быть другой? Мне непостижимо, что я стал такой. Я, год выкидывавший из комнаты даже матрац, даже скамейку — я, три раза ведущий такую «не совсем обычную» жизнь, как сегодня, — как я мог, как я смел быть так изъеден квартирной молью. Это не оправдание, Личика, это только новая улика против меня, новые подтверждения, что я именно опустился. Но, детка, какой бы вины у меня ни было, наказания моего хватит на каждую — даже не за эти месяцы. Нет теперь ни прошлого просто, ни давнопрошедшего, а есть один, до сегодняшнего дня длящийся, ничем не делимый ужас. Ужас не слово, Лиличка, а состояние — всем видам человеческого горя я б дал сейчас описание с мясом и кровью. Я вынесу мое наказание как заслуженное. Но я не хочу иметь поводов снова попасть под него. Прошлого для меня по отношению к тебе до 28 февраля — не существует ни в словах, ни в мыслях, ни в делах.
Быта никакого, никогда, ни в чем не будет! Ничего старого бытового не пролезет, за ЭТО я ручаюсь твердо. Это-то я уж во всяком случае гарантирую. Если я этого не смогу сделать, то я не увижу тебя никогда, увиденный, приласканный даже тобой — если я увижу опять начало быта, я убегу (весело мне говорить сейчас об этом, мне, живущему два месяца только для того, чтоб 28 февраля в 3 часа дня взглянуть на тебя)... Решение мое ничем, ни дыханием не портить твою жизнь главное. То, что тебе хоть месяц, хоть день без меня лучше, чем со мной, это удар хороший. Это мое желание, моя надежда. Силы своей я сейчас не знаю. Если силенки не хватит на немного — помоги, детик. Если буду совсем тряпка — вытрите мною пыль с вашей лестницы. Старье кончилось»...
«Киса просит денег»
Из письма Маяковского Лиле Брик:
«Ты сказала — чтоб я подумал и изменил свой характер. Я подумал о себе, Лилик, что б ты не говорила, а я думаю, что характер у меня совсем не плохой. Конечно, «играть в карты», «пить» и т. д. это не характер, это случайность — довольно крепкие, но мелочи (как веснушки: когда к этому есть солнечный повод они приходят и уж тогда эту «мелочь» можно только с кожей снять, а так, если принять вовремя меры, то их вовсе не будет или будут совсем незаметные). Главные черты моего характера — две: 1) Честность, держание слова, которое я себе дал (смешно?). 2) Ненависть ко всякому принуждению. От этого и «дрязги», ненависть к домашним принуждениям и... стихи, ненависть к общему принуждению. Я что угодно с удовольствием сделаю по доброй воле, хоть руку сожгу... по принуждению даже несение какой-нибудь покупки, самая маленькая цепочка вызывает у меня чувство тошноты, пессимизма и т. д. Что ж отсюда следует что я должен делать все что захочу? Ничего подобного. Надо только не устанавливать для меня никаких внешне заметных правил. Надо то же самое делать со мной, но без всякого ощущения с моей стороны... Какая жизнь у нас может быть, на какую я в результате согласен? Всякая. На всякую. Я ужасно по тебе соскучился и ужасно хочу тебя видеть».
И вот наконец его мучительное ожидание кончилось: Маяковский был «прощен» — Лиля решила к нему вернуться. Причем так, чтобы жить уже совершенно по-семейному.
Из письма Лили Брик Маяковскому от 1923 г.:
«Володенька, как ни глупо писать, но разговаривать с тобой мы пока не умеем. Жить нам с тобой так, как жили до сих пор — нельзя. Ни за что не буду! Жить надо вместе; ездить — вместе. Или же — расстаться — в последний раз и навсегда. Чего же я хочу. Мы должны остаться сейчас в Москве; заняться квартирой. Неужели не хочешь пожить по-человечески и со мной?! А уж, исходя из общей жизни — всё остальное. Если что-нибудь останется от денег, можно поехать летом вместе, на месяц; визу как-нибудь получим; тогда и об Америке похлопочешь.
Начинать делать это всё нужно немедленно, если, конечно, хочешь. Мне — очень хочется. Кажется — и весело, и интересно. Ты мог бы мне сейчас нравиться, могла бы любить тебя, если бы был со мной и для меня. Если бы, независимо от того, где были и что делали днем, мы могли бы вечером или ночью вместе рядом полежать в чистой удобной постели; в комнате с чистым воздухом; после теплой ванны! Разве не верно? Тебе кажется — очень мудрю, капризничаю. Обдумай серьезно, по взрослому. Я долго думала и для себя — решила. Хотелось бы, чтобы ты моему желанию и решению был рад, а не просто подчинился! Целую. Твоя Лиля».
Из письма Лили Брик Маяковскому (из Парижа) от 14 апреля 1924 г.:
«Мой родненький маленький щенятик и Волосик! Страшная беда: твою телеграмму, о том, что выезжаешь — получила в один день с английской визой! Не могу не поехать на несколько дней в Лондон, мама всё время хворает и умоляет приехать. Могу выехать только послезавтра из-за визных и одежных дел. Париж надоел до бесчувствия! В Лондон зверски не хочется! Соскучилась по тебе! Я нисколько не похудела, слишком вкусно кормят! Хочется знать, как поживает твое пузо. Еще одно горе: мне подарили было щенка! (Посылаю тебе фотографии его матери en face и в профиль.) Но теперь оказывается, что в Англию ввоз собак запрещен! Кроме того, все советуют купить в Англии, потому что там их родина (басаврюков) и есть из чего выбирать. Так что жди нас вдвоем! Я люблю тебя и ужасно хочу видеть. Целую все лапки и переносики и морду. Твоя Лиля».
О парижской поездке Маяковского вспоминает художник-эмигрант Михаил Ларионов, чье письмо тоже попало в архив Лили Брик:
«Маяковский старался бережно расходовать из денег, предназначенных для путешествия, но их у него, как известно, украли в Париже (всю сумму целиком — 25 000 франков). Кстати, помог Маяковскому приехать в первый раз в Париж — С.П. Дягилев. Встретились они в Берлине. — Почему вы не едете в Париж? — спросил Дягилев. — А как? — Дягилев обещал помочь с визой. Ему это было нетрудно. У него были большие связи здесь... Маяковский был первый заметный человек, приехавший «оттуда». Долго его не пускали... <...> Деньги у него украли и как он пытался выйти из ситуации, это отдельная тема... Но вот картинка... Вернувшись вечером домой, я нашел засунутую в дверь записку — приглашение на свидание с Маяковским в кафе «Ротонда». <...> Войдя, сразу же приметил огромную спину Маяковского. Он стоял у игорного автомата, бросал туда монетки и крутил ручку. На секунду обернулся, поздоровался со мной, и снова стал крутить. Никакими вопросами, никакими силами невозможно было оторвать его от этой чертовой машины. Так продолжалось полчаса, час... И вдруг — стоп! Что случилось? Машина сломалась? Нет, деньги кончились...»
Деньги — его вечный больной вопрос. Ведь много лет Маяковский являлся основным кормильцем семьи Лили и Осипа. Заработки Осипа были нестабильными, а Лиля вообще не работала. В архивах множество «молний» (телеграммы, которые можно было отправить только из крупного города в крупный город, доставлявшиеся за несколько минут) с просьбой выслать денег — и от Лили, и от Осипа:
«Деньги кончились. Телеграфируйте. Обнимаю, целую. Лили», «Переведи пожалуйста телеграфом 50 фунтов. Целую. Лили», «Милый мой Щеник! Не сердись пожалуйста и прости меня. Обнимаю, целую и крепко люблю тебя. Твоя Лиля», «Леф печатается. Федерация торгуется. Киса просит денег. Скучно, приезжай скорей. Целую, Ося!»
Последнее в жизни письмо Маяковского адресовано: «Всем». Оно было написано за два дня до его гибели — 12 апреля 1930 года:
«В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил. Мама, сестры и товарищи, простите — это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет. Лиля — люби меня. Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо. Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся»...
«Маяковский был и остается лучшим. тов. Сталин»
После смерти Маяковского Лиля и Осип Брик стали и его наследниками, и душеприказчиками одновременно. Вот письмо Лили Брик Сталину, датированное 24 ноября 1935 года:
«После смерти поэта Маяковского все дела, связанные с изданием его стихов и увековечением его памяти, сосредоточились у меня. У меня весь его архив, черновики, записные книжки, рукописи, все его вещи. Я редактирую его издания. Ко мне обращаются за материалами, сведениями, фотографиями. Я делаю всё, что от меня зависит, для того, чтобы его стихи печатались, чтобы вещи сохранились. Скоро шесть лет со дня его смерти, а Полное собрание сочинений вышло только наполовину, и то в количестве 10 000 экземпляров... Книг Маяковского в магазинах нет. Купить их невозможно. После смерти Маяковского в постановлении правительства было предложено организовать кабинет Маяковского при Комакадемии, где должны были быть сосредоточены все материалы и рукописи. До сих пор этого кабинета нет. Года три тому назад райсовет Петроградского района предложил мне восстановить последнюю квартиру Маяковского и при ней организовать районную библиотеку имени Маяковского. Через некоторое время мне сообщили, что Московский Совет отказал в деньгах. А деньги требовались очень небольшие. Домик маленький, деревянный, из четырёх квартир (Таганка, Гендриков переулок, 15). Одна квартирка — Маяковского. В остальных должна была разместиться библиотека. Немногочисленных жильцов райсовет брался расселить. Квартира была очень характерна для быта Маяковского. Простая, скромная, чистая. Каждый день домик может оказаться снесённым. Вместо того, чтобы через пять лет жалеть об этом и по кусочкам собирать предметы быта и рабочей обстановки великого поэта революции, не лучше ли восстановить всё это, пока мы живы...»
Резолюция Сталина (на обороте листа крупным размашистым почерком): «Тов. Ежов! Очень прошу вас обратить внимание на письмо Брик. Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей советской эпохи. Безразличное отношение к его памяти и произведениям — преступление. Жалобы Брик, по-моему, правильны. Свяжитесь с ней или вызовите её в Москву. Привлеките к делу Таль и Мехлиса и сделайте, пожалуйста, всё, что упущено нами. Если моя помощь понадобится, я готов. Привет! И. Сталин».
Многие считали, что именно эта переписка, вовремя обратившая внимание вождя на Лилю, через год, в 1936-м, спасла ей жизнь. Ее второго мужа (с Осипом Лиля все-таки развелась) — героя Гражданской войны Виталия Примакова — репрессировали. Как обычно, в список арестованных попала и жена, то есть Брик. Но Сталин лично ее из списков вычеркнул: «Не будем трогать жену Маяковского».
Лиля Брик прожила потом еще долгую жизнь, почти до 87 лет. Естественно, много писем в ее архиве не относятся к Маяковскому, она ведь заводила и новых любовников, и новых мужей, друзей, подруг, знакомых... Среди них в какой-то момент появилась Фаина Раневская, тоже писавшая Лиле Брик письма. Но вот чего нет в архиве Лили и никак не могло там оказаться — это воспоминаний Раневской об одном их разговоре, которым Фаина Георгиевна поделилась с Глебом Скороходовым, а тот не преминул записать:
«Вчера была Лиля Брик, принесла «Избранное» Маяковского и его любительскую фотографию. Говорила о своей любви к покойному... Брику. И сказала, что отказалась бы от всего, что было в ее жизни, только бы не потерять Осю. Я спросила: «Отказались бы и от Маяковского?» Она не задумываясь ответила: «Да, отказалась бы и от Маяковского, мне надо было быть только с Осей». Бедный, она не очень-то любила его. Мне хотелось плакать от жалости к Маяковскому и даже физически заболело сердце».

2015 год