«Как-то записываясь на Гостелерадио у брата (писателя и телеведущего Глеба Скороходова, в те времена режиссера Главной редакции литературно-драматических программ. — Прим. ред.), Юрий Яковлев случайно обмолвился о своих корнях, — рассказывает Инга Сидорова, в девичестве Скороходова. — История деда-миллионщика и дяди, занимавшего весьма высокий пост в 30-е годы, а потом репрессированного и расстрелянного, потрясла Глеба, он воскликнул:
Мама Юрия Яковлева, Ольга Михайловна, тоже была не из простой семьи. Ее отец владел маслозаводом в Таганроге, девушка получила неплохое образование в Таганрогской гимназии. Как-то во время каникул она отправилась погостить к подруге в Воронеж. В это время из Москвы приехал навестить отца Василий Яковлев. Там они и познакомились, а после свадьбы поселились в Москве, где в 1928 году и родился Юра. Разумеется, к тому времени от былого богатства родителей ничего не осталось, все было национализировано. Свои купеческие корни родители не афишировали, тем более что дед Яковлева, будучи старостой Спасской церкви в Воронеже, помогал священникам утаивать церковные сокровища от советской власти.
Юрий Васильевич был по-настоящему привязан к семье. Про свою маму Ольгу Михайловну говорил всегда с придыханием. Употреблял слова: «Золото!», «Ангел!» Как-то сказал: «Маму, может, не всякий назвал бы красавицей. Но у нее было то, что называется «шармом»... Говорят, и я это перенял». Совершенно согласен! Называл Юрий Васильевич маму Лелечкой. Да ее все так называли, даже когда она была в летах. А вот с отцом Яковлев не был так близок. Тот оставил семью, когда Юре исполнилось четыре года. По какой причине — неизвестно. Во всяком случае, больше Василий Васильевич не женился. Из прекрасной квартиры он ушел жить в общежитие и приходил навестить сына раз в неделю, по четвергам. Мама тоже так и не решилась выйти замуж. Возможно, ради сына... Юра это оценил. Он был полностью мамин сын. И конечно, чувствовалось, что обида на отца у него осталась. Однажды я спросил, что лежало в основе непонимания. Юрий Васильевич нехотя ответил: «Всякое бывало... Я не разговаривал с ним два года после того, как серьезно заболела моя первая жена, Кира. Папа сказал, что мне нужна здоровая жена...» Недоразумения между ними возникали. В подобных случаях Яковлев и тогда, и позднее ничего никому не доказывал — просто уходил.
Юрий Васильевич удивительно хорошо знал Москву: Пречистенку, Пироговку, сад «Эрмитаж», Петровские Ворота. И Подсосенский переулок, где до сих пор стоит тот старинный доходный дом, где он родился. Яковлев обожал водить экскурсии для знакомых из других городов. Когда вследствие реконструкции в шестидесятые старинные переулки начали рушить, он просто физически заболел. Каждый разбитый дом воспринимал как рану на сердце. Рушилось его счастливое детство... Хотя не всякий назвал бы такое детство счастливым. В нем были черные воронки, аресты, расстрелы... Все это началось после их переезда в квартиру в Колобовском переулке. Здесь «для ответственных работников» был построен филиал знаменитого Дома на набережной. Квартиру в нем получил дядя Яковлева, родной брат его мамы, он занимал ответственный пост. А потом и вовсе дослужился до помощника Кирова и уехал жить в Ленинград. Квартиру же оставил родственникам.
В 1937 году начались массовые аресты, и в первую очередь среди ответственных работников, которые были «удачно» собраны в одном доме. Как-то раз я спросил у Юрия Васильевича:
— Неужели вы уже что-то понимали в то время?
— Мне было почти десять лет, и я очень быстро стал все понимать, — ответил он. — Дядю в Ленинграде арестовали. Много лет спустя я увидел кинохронику: в президиуме Киров, а рядом мой дядя. Я попросил документалистов сделать для меня снимок с пленки. Это все, что осталось на память о дяде. Позже мне удалось напасть на его след. Я узнал, что его расстреляли. Родственников врагов народа тоже обычно брали. Если бы это случилось с мамой, я был бы отправлен в специальный детский дом для детей врагов народа... Поговорка «сын за отца не отвечает», сказанная Сталиным, на деле не работала. Отвечали, еще как! Даже домашние животные отвечали за своих хозяев. Помню, когда в квартире нашего соседа проводился арест, первое, что сделали вошедшие, — пристрелили его пса...
Но им повезло — маму Яковлева не арестовали. Хотя это почти невероятно: она же в то время работала на очень заметной должности — диетсестрой в столовой Кремлевской поликлиники. В этом закрытом для простых смертных учреждении была великолепная столовая, в которой можно было увидеть и Берию, и Орджоникидзе, и Тухачевского... А потом директор столовой, симпатизировавший Юриной маме, уволил ее, сказав: «Спасайтесь, сейчас идет чистка в нашей организации! Вам лучше сменить место работы». Одно время она замечала за собой слежку, под окном стояли «топтуны», но какой-то ангел-хранитель ее оберегал. Ареста не последовало. Возможно, помешала война, которая выгнала Яковлевых из Москвы.
Вообще-то они до последнего не хотели уезжать в эвакуацию, верили, что «все обойдется». Но в середине октября решились. «Страшные дни, когда кругом повальное бегство, паника, слухи, что немцы уже на окраинах Москвы, что перерезаны все дороги...» — вспоминал Яковлев. Несколько раз Юрий со своими одноклассниками приходил в военкомат:
— Мне 13 лет, возьмите меня на фронт!
— Не дорос, парень, годок-другой подожди!
— Не хочу я ждать, пока будешь ждать, война уже кончится!
Многие так думали тогда. Что она кончится быстро... Вот и Юра с мамой взяли только самые необходимые вещи. И, как многие интеллигентные, не привыкшие к сложностям быта люди, проявили наивность. «Я взял только самое ценное — коллекции марок и оловянных солдатиков, — вспоминал Яковлев. — Это были очень дорогие солдатики. И редчайшие марки, которые мне привозили из разных концов страны. Потом этих солдатиков я сам продавал, стоя на рынке. По 15 рублей за штуку. Спустил и все марки, а мама продавала вещи...»
Оказались Яковлевы в Уфе. Там располагалось множество госпиталей, в один из которых и пошла работать Ольга Михайловна. Сын тоже устроился туда за продовольственную карточку. Стирал и скатывал бинты — они были в дефиците. Дикое количество раненых требовало бесперебойной поставки бинтов, так что часто прачечная работала и по ночам. Ну а потом Юра устроился почтальоном. В ту пору у него не было даже обуви, все лето он разносил почту, бегая по городу босиком! Но Юрина работа не помогла им с матерью выбиться из нищеты, денег не хватало на полноценную еду. И когда они вернулись в Москву, Юре поставили вторую степень дистрофии. Из-за этого мальчику пришлось уйти из школы. «Для многих детей нашего поколения вся учеба в те годы закончилась, — говорил Яковлев. — Вы не представляете это ужасное состояние, когда у тебя просто сил нет, нет мозгов...» Таких детей ждали заводы, а формально доучивались они в специально созданных школах рабочей молодежи, где можно было сидеть годами. Яковлев тоже ее окончил — лет в двадцать, когда появилось время. Он ведь снова пошел работать — рассыльным в «Бюробин», так называемое бюро обслуживания иностранцев. А оттуда — в посольство США, где требовался шустрый мальчик в помощь автомеханикам.
Красавец в костюме на шикарной иномарке
Шестнадцатилетнему Юре явно улыбнулась удача. Пришел он туда с дистрофией. А через год на него уже было любо-дорого смотреть! Он получал в гараже 500 рублей. На начальном уровне овладел английским. К тому же он научился водить автомобиль, и механики разрешали ему иногда прокатиться на шикарной иномарке. У Юры даже появился первый в жизни костюм!
В итоге он задумался о том, чтобы пойти в артисты. Осуществить мечту отца! Тем более что и война наконец-то закончилась. Юрий Васильевич навсегда запомнил этот день, не столько, правда, потому, что в Москве гремели салюты и на улицах пели и плясали люди. А потому, что им с двоюродным братом впервые дозволили выпить вина, как громко именовалась домашняя брага. Они тайком выпили больше. И два дня после этого болели. Поэтому, учась на актерском факультете, Яковлев еще несколько лет вообще не прикасался к спиртному.
Сначала он хотел поступать во ВГИК — в послевоенные годы все молодые люди мечтали сниматься в кино. «Я сдал экзамены, набрал необходимую сумму баллов. Оставалось только пройти собеседование и кинопробу, — вспоминал Юрий Васильевич. — На собеседовании, как мне показалось, я произвел хорошее впечатление на Сергея Аполлинариевича: он наслаждался моими знаниями по французской литературе. Я чувствовал, он мною заинтересовался. И уж после того как Герасимов, пожимая мне руку, сказал: «Будем работать!» — я с облегчением вышел из аудитории. Об успехе кинопробы я уже не думал...» «Кинопроба» — это громко сказано. Студенту нужно было выйти на крупный план перед камерой и пройтись из одного угла в другой. Все!
И какой-то оператор, стоявший за камерой, вынес Яковлеву приговор: «Нет, не пойдеть! Не киногеничен». В ту пору считалось важным, чтобы человек гармонично смотрелся в кадре. А у Яковлева был чуть тяжеловат подбородок, не совсем симметричное лицо. Нужно было искать удачные ракурсы, а этого никто не делал. В общем, отсеяли. Герасимов об этом даже и не узнал... Юра стоял в коридоре ВГИКа, обескураженный, поверженный с небес на землю. Но один абитуриент подсказал: «Экзамены везде закончились. Хотя, кажется, в Вахтанговском училище еще принимают!» И Юра побежал туда.
Встретили его в училище неласково. «У нас на место конкурс 600 человек, — сказала утомленная девица в секретариате. — Будете пробовать?» Да уж, во ВГИК было и то меньше! Но Юра рискнул. Ему помогла случайность в лице знаменитой актрисы Цецилии Львовны Мансуровой. Она буквально отстояла молодого человека, который никому не понравился: «Такие глаза! Ну разве можно его не взять?» И Юру приняли.
Поступившая в 1948 году в училище при Театре Вахтангова молодежь — это пестрая смесь из плохо и крайне плохо одетых студентов. Чаще всего ходили в фуфайках, в отцовском старом пальто, в валенках. При этом у них был специальный предмет, где учили, как носить бабочку, смокинг... Юра все осваивал легко, будто всю жизнь это делал. Кстати, в институт он ходил в стильной офицерской шинели из серо-голубой ткани, которую раздобыл у родственников. Он выделялся из толпы: был элегантен и загадочен. Влюблялись в него повально. При этом ловеласом Яковлев не был.
Как-то раз они с товарищем проникли без билета в Концертный зал Чайковского на концерт венгерской музыки. Прохаживаясь в антракте, Юрий увидел красивую брюнетку. По его собственным словам, его словно ударило током. «В голове стучала только одна мысль: «Я пропал!» Кем бы ни оказалась эта девушка, с кем бы она ни была, меня ничто не остановит. Либо я буду очень счастлив с ней, либо несчастен на всю жизнь...» А молодой человек у девушки был! Во всяком случае, после концерта, когда Юра снова наблюдал за прекрасной незнакомкой в гардеробе, ей подали пальто. «Я подошел к ним, выхватил у ее кавалера пальто: «Позвольте!» И подал. «Позвольте... проводить!» И она пошла не с ним, а со мной. Мы блуждали по городу до утра...» Девушку звали Кира. Большое взаимное чувство принесло в жизнь Юрия большие перемены. Впервые он решился разъехаться с мамой и переехал к родителям Киры, в Зачатьевский переулок. Там и сыграли свадьбу. Для тех времен было нормально, что молодые обустраивают жизнь «за шкафом». Шкаф передвигался на середину комнаты, там ставилась кровать — вот и место для новой семьи. К таким бытовым неудобствам Юра был готов, а вот к требовательной теще — нет. «Она, как акын, который что видит, то и поет, комментировала все наши действия, — вспоминал актер. — Да и по ночам прислушивалась, иногда восклицая: «Господи, что он там делает с нашей дочерью?!» Уж насколько у Юрия был мягкий характер, и то часто случались стычки. А тут еще болезнь Киры... Но, возможно, именно болезнь супруги придала ему терпения. Теперь после репетиций Юрий спешил к любимой или шел хлопотать, чтобы отправить ее в санаторий. А утром буквально летел по арбатским переулкам в театр по пути булгаковской Маргариты.
Конец 50-х — начало 60-х годов — период наибольшей славы Театра Вахтангова при Рубене Николаевиче Симонове. Молодого Яковлева приняли туда единственного со всего курса. «Меня взяли не потому, что нужен был герой, куда там, своих полно, — вспоминал Юрий Васильевич. — А потому, что я показался им подходящим на комедийные роли. Но зато какая обстановка была в театре в то время, какая атмосфера... Мы, молодые люди, — Ульянов, я, Лановой — купались в любви! Напротив театра располагалось кафе-мороженое. В перерыве между репетициями мы бегали туда, чтобы согреться, поскольку там и наливали. И кто-то о наших походах Симонову доложил. Он отреагировал: «Бегают в кафе? А на улице зима?.. Потрудитесь, чтобы они надевали пальто». Это была семья, в которую я был принят с любовью».
Молодежь, включая Яковлева, участвовала в восстановленной версии «Принцессы Турандот», на которую решился Симонов. Когда-то, в 20-е годы, постановка имела потрясающий успех. Москва напевала песенки и мелодии из этого спектакля, повторяла злободневные шутки, которые актеры сочиняли сами. Именем Турандот называли духи, косметику и конфеты. Но в 1963 году с юмором было туго. На репетициях присутствовали товарищи из райкома и строго следили за лексикой. Это нервировало Николая Гриценко, тогдашнюю звезду театра, который умел смешить публику. На одной из репетиций он презентовал свой знаменитый стишок про Ланового, который «рожден для жизни половой». На другой, чтобы по совету райкома добавить пьесе злободневной сатиричности, предложил шутку: «Чем отличается пионер от котлеты? Тем, что котлету надо жарить, а пионер всегда готов!..» Но все это было «непроходным». В итоге спас спектакль приглашенный на репетиции Аркадий Райкин, который нашел ключ, как рассмешить зрителя, но не шокировать художественный совет. Райкин, кстати, очень хорошо относился к Яковлеву, который к тому моменту уже был женат на его дочери Кате, тоже актрисе Театра Вахтангова. Спасенный спектакль оказался счастливым. С ним Яковлев и другие актеры объехали всю Европу.
«Знаете, что говорят про моего мышкина? Что я отыскал его в доме для умалишенных!» — хвастался Пырьев
В спектакль полагалось всякий раз вставлять шутки на местном языке. И тут у Яковлева проявился талант полиглота. Оказалось, что, размявшись немного, он был в состоянии «заговорить» и на итальянском, и на венгерском, и даже на греческом, в то время как остальные коллеги день и ночь ходили с тетрадками по театру, зазубривая: «Антропос! Аколовапосос!..» Особенно тяжело пришлось Гриценко, который не мог запомнить ни одного слова. Иностранными словами, которые актер называл абракадаброй, были исписаны обшлага его рукавов, носовой платок, галстук. Но и обвешанный шпаргалками, он на сцене жалко смотрел на Юру: «А дальше как?» И Яковлев мастерски подсказывал. К сожалению, это оказалось началом большой беды. Гриценко стал катастрофически терять память и несколько лет спустя, играя все ту же «Принцессу Турандот», уже мог спросить у Яковлева: «Юрочка, а куда мне идти?» И тот проявлял много такта, чтобы помочь и в то же время не дать понять, насколько все плохо. Снявшись с Гриценко в «Анне Карениной» режиссера Зархи, Яковлев убедился в гениальности этого артиста и относился к нему благоговейно. Этот фильм их обоих прославил (Николай Олимпиевич сыграл там Каренина, а Юрий Васильевич — Стиву). На самом деле на Каренина изначально планировался Смоктуновский, он обожал эту роль, и вдруг... Практически перестал видеть! Обострилась болезнь глаз. Проблемы с глазами они вместе с Баталовым заработали на съемках «Девяти дней одного года», играя ученых, — там использовались мощные военные прожектора. Так что Смоктуновского срочно заменили — Николаем Гриценко. И тот показал, чего стоит. Предложил режиссеру 60 вариантов походки для Каренина... Тем временем Иннокентий Михайлович все не мог пережить расставание с этой ролью. Подлечившись, он стал как на работу ходить на съемки и давать советы Гриценко. Вернее, описывал, как сам бы сыграл тот или иной эпизод. Результат — два великих артиста поссорились!
Яковлев тоже обожал своего Стиву. К тому времени он уже был знаменит, сыграв Мышкина в пырьевском «Идиоте». В Театре Вахтангова также шла постановка по этому произведению, но Гриценко никому не уступал роль Мышкина, хотя ему было уже за пятьдесят. Когда сразу после смерти Рубена Николаевича в спектакль попробовали ввести молодого Александра Кайдановского, Гриценко стал отчаянно сопротивляться. И соперника устранил, роль не отдал... Но с годами все чаще критики стали говорить, что Яковлев в кино сыграл Мышкина лучше, чем Гриценко на сцене. Пырьев хвастался: «Знаете, что говорят про моего Мышкина? Что я отыскал его в доме для умалишенных! Что он настоящий сумасшедший, потому так и играет!» Он был этими слухами очень доволен. Ну а Юрий Васильевич вспоминал, что в период подготовки к роли действительно стал испытывать странные ощущения. Иногда ловил себя на том, что идет по улице и бормочет текст, люди же испуганно переходят на другую сторону... Кстати, «Идиот» должен был быть четырехсерийным, то есть первым русским сериалом. Но не вышло. Поговаривали, что никто из артистов не был согласен дальше работать над фильмом — слишком тяжело. Впрочем, и то, что было снято, имело огромный успех! Именно тогда в Театр Вахтангова стали ходить специально на Яковлева, как раньше ходили на Гриценко. Фильм закупило множество стран, из-за чего Юрий Васильевич побывал даже в Голливуде. Поездив по загранице, он приобрел лоск, научился обращаться с тростью и шляпой, красиво заказывать коньяк в баре... Про вернувшегося Яковлева стали ходить мистические слухи. Например, что он входит в какое-то тайное общество влиятельных людей, созданное в СССР.
Но на деле все было скромнее. На гонорар от «Идиота» Яковлев купил своего «Тузика», то есть автомобиль «Москвич-402». Но водить-то он не умел. Поэтому машину пришлось временно поставить во двор к другу, актеру Владимиру Самойлову, чтоб с нее чего-нибудь не открутили. В итоге этот «Москвич» стихийно превратился в мужской бар. Не так-то легко джентльменам в те годы было найти «заведение» в Москве, если им пришла охота выпить в два часа ночи. А салон автомобиля для этого отлично подходил!.. Юрий Васильевич начал водить только года через два. Мог с открытыми дверями развернуться через две сплошные. Но если к нему и бежал постовой, то только чтобы спросить: «Вам помочь?» Да и квартиру, хоть и не сразу, министр культуры помог получить со словами: «Будь моя воля, я бы вам особняк дал!»
Кстати, хозяйственность Юрию Васильевичу никогда не была присуща. «Не барское это дело!» — шутили коллеги. Благородное, но старое помещение на Арбате, куда Яковлев приехал уже с третьей супругой, Ириной, долго требовало ремонта. Но провести его было невозможно, потому что Юрий Васильевич не хотел нарушать порядок жизни. В результате супруга артиста, руководитель театрального музея, выхлопотала разрешение, чтобы на время ремонта Яковлев пожил... в мемориальной квартире Вахтангова.
Отдыхать же Юрий Васильевич полюбил в Доме творчества в Щелыкове, где надевал резиновые сапоги и фуфайку и уходил в лес за грибами. Это было единственной возможностью скрыться от людей. В 80-е годы, после съемок в комедиях у Гайдая и у Рязанова, Яковлева постигла страшная и беспощадная узнаваемость. И не очень приятная, ведь его считали смешным чудаком, как Ипполита, который мылся в пальто... Надо сказать, Рязанов, которого с Яковлевым связывали долгие годы дружбы, мечтал снимать Юрия Васильевича еще со времен «Берегись автомобиля». Планировал его на роль следователя Подберезовикова. Но так случилось, что уже на пробах Олег Ефремов, изначально претендовавший на роль Деточкина, оказался следователем. Ну а Юрий Васильевич гениально озвучил этот фильм. Только девять лет спустя, и то после долгих уговоров, Яковлев согласился сниматься в «Иронии судьбы...». «Не понимаю, как я влип в эту историю! — говорил он позже. — Все из-за Басилашвили, у которого умер отец, и он просто не мог в комедии сниматься. И костюмы его мне подошли...» Кстати, мало кто знает, но пьеса «С легким паром!», по которой сняли этот фильм, еще двумя годами раньше планировалась к постановке в Театре Вахтангова. Яковлев должен был играть Лукашина, Надю — Юлия Борисова, а строгого Ипполита — Николай Гриценко. Но эта пьеса не прошла худсовет. А вот Рязанов постановку пробил, существенно улучшив сценарий. Да и сами актеры дали волю фантазии. Знаменитая фраза про заливную рыбу — яковлевская! Фильм имел потрясающий, просто беспрецедентный успех у народа. Хотя сам Юрий Васильевич всегда переключал на другой канал, когда показывали «Иронию судьбы...».
Сложно поверить, что у артиста такого уровня бывают периоды кризисов. С Яковлевым это произошло. И дело не в недовольстве его киноролями. Просто к генеральному прогону пьесы «Насмешливое мое счастье», где Юрий Васильевич играл Чехова, он подошел на пределе моральных и физических сил. У Яковлева в этой роли огромное количество текста... Он готовился долго, упорно. Но на генеральном прогоне с публикой, вероятно, переволновался. И... забыл. Артист с огромным опытом, с невероятной памятью перед премьерой заявил, что он не помнит текст! Руководство думало, что у актера начинается приступ депрессии, — как такое можно еще объяснить? Но это было просто перенапряжение, страх забыть текст на сцене... На то, чтобы прийти в себя, у Юрия Васильевича оставался день. Через сутки он уже должен был выйти на сцену — в роли Виктора Каренина в «Живом трупе». Яковлева отговаривали, но он переборол себя. Однако этот случай позволил некоторым коллегам говорить, что великий артист достиг предела и больше от него нечего ждать.
Лишь только заговорили, что в Вахтангова у него какие-то сложности, стали звонить главные режиссеры. Позвонил Ефремов: «Давай ко мне во МХАТ! Будешь всего Чехова играть!», позвонил Царев: «Все, что вы хотите сыграть, будет введено в репертуар Малого театра». Однако консервативный Яковлев не стал делать резких шагов и постепенно вернулся в свою колею... Дожил до времени, когда его приход в театр — в костюме, с тростью, в изящном шейном платке — считался событием для молодых актеров! Знаю, что перед премьерой спектакля «Пристань» он спрашивал у художественного руководителя: «Может, мне уйти из театра? Уже нет сил играть так, как хочу...» Но его убедили остаться, и свой эпизод по рассказу Бунина «Темные аллеи» он сыграл будто от самого себя. Постаревший успокоившийся барин возвращается в места своей молодости и вдруг обнаруживает, что девушка, которая любила его 30 лет назад, до сих пор не забыла. Все еще любит! Он и удивляется, и не понимает... А я уверен, что таких, как Юрий Яковлев, просто невозможно забыть... Он был из породы настоящих романтиков. Романтиков уходящей эпохи, каких уже не встретишь в современной жизни.
2016 год
0
66.00
