Шутил, дурачился, понимая, что большинство зрителей и вправду не помнили, как его зовут, но обожали благодаря эпизодам в кино. Вот в «Бриллиантовой руке» мужик-глыба, кудлатый, смотрит на Семён Семёныча осоловело-сосредоточенно: «Ты зачем усы сбрил, дурик?» И из той же сцены – радостное, басом: «Будете у нас на Колыме…» Или «Джентльмены удачи» и роль Николы Питерского: «Деточка, а вам не кажется, что ваше место возле параши?» Фактура не просто так даётся, и классическая культура об этом знала, не разделяя форму и содержание. Могучее, объёмное тело в живописи, театре, литературе часто становилось вместилищем сильного духа и сопутствующей ему доброты. Примеры – Гаргантюа и Пантагрюэль, Портос, Пьер Безухов. Великаны могут иногда отчебучивать разные нелепости, но исключительно потому, что не всегда могут пристально разглядеть детали – с высоты птичьего полёта их не видно, а обильная фигура вполне способна по нечаянности кого-то задеть, уж простите. Но чаще они деликатны, поскольку вынуждены следить за своими движениями. То есть соединяют макрои микрокосмос, дальний и ближний план, вероятно, поэтому их картина мира объёмнее. Они видят то, что недоступно прочим. Благодаря Гаргантюа, описанному в романе Рабле, создаётся Телемская обитель, населённая прекрасными людьми, и девиз этого аббатства – «Каждый вправе сочетаться законным браком, быть богатым и пользоваться полной свободой» – лучший среди предложенных кем-либо из смертных любому обществу. Гаргантюа у Рабле или Портос у Дюма и сами умеют получать удовольствие от жизни, и помнят, что никто не может никому запретить быть счастливым. Эти герои смелы, поскольку доверяют жизни, добры и великодушны, а следовательно – умны, как умён увалень Пьер Безухов, сплошное огромное чувствилище, в котором много от самого Толстого. Именно Пьеру достаётся главный приз – Наташа Ростова, потому что женщины любят в мужчине всё большое. В первую очередь – душу. А поскольку основа мироздания – гармония, большая душа часто помещается во внушительную оболочку. Но гармонию-то ещё надо отыскать в самом себе, чем Филиппов, по-видимому, и занимался всю жизнь.
И здесь ему помогли сцена и съёмочная площадка, то есть возможность прожить десятки жизней за свою одну. Актёрскую жизнь Роман «познал» с младенчества: его родители служили в провинциальных театрах, он и родился во время их гастролей. К несчастью, в родах умерла его мама, и мальчик остался на руках у отца. Друг Филиппова-старшего, впоследствии игравший в Малом, Владимир Кенигсон, вспоминал: «Мы сидели вечером за столом – Сергей и я, а на столе в пелёнках лежал Рома». Отец Романа женился во второй раз, и та женщина заменила ребёнку мать.
Валентина Светлова, актриса: «Малый театр отправился на гастроли в Нижний Новгород, и Роман пригласил нас к своим родным. Показал нам вход в дом, весь в небольших вмятинах: оказалось, что в революцию к их дому пришли красные и стучали, чтобы им открыли. Стучали они дулами револьверов. Когда мы посмотрели дом, мама Романа пригласила нас за стол, угостила его любимым блюдом – киселём в тарелках, изумительно вкусным. Потом Роман устроил нам мини-спектакль. «Тёть Мань, расскажи, как к вам красные приходили», – попросил он свою тётушку, маленькую старушку. И та начала взволнованным тонким голоском: «Я этому комиссару в ноги ка-ак брошусь: «Отпусти-ите его-о!» – то есть мужа, белого офицера, которого арестовали. И мужа тётушки отпустили! Рассказывала она свою историю так складно, что было видно: Роман каждый раз, как бывал у родственников, просил тётю воспроизвести ту сцену».
Он смешно показывал одного из своих приятелей юности. Тот носил кожаное пальто с ремнём, курил и Романа научил. Дымили в подворотнях. Не выпуская папиросы изо рта, друг начинал медленно разводить руки в стороны и сгибать ноги в коленях, как будто занимался физкультурой. «Роман, – говорил он прокуренным голосом, – надо каждое утро делать зарядку». Не переставая совершать плавные движения руками и ногами, перекатывал папиросу в другой угол рта. «Только зарядка, запомни, Роман, только зарядка». И, вынув папиросу и сделав губы колечком, выпускал длинную струю табачного дыма.
В Горьком Филиппова увидела сама Вера Пашенная, набиравшая курс в Щепкинском училище, и позвала на прослушивание. А когда Роман окончил училище и поступил в Малый, у него вышел конфликт с педагогом: на одном из собраний заявил Пашенной, что платят ему копейки, а есть он хочет не меньше народных артистов. Дерзкому пришлось оставить знаменитые стены и в конце концов уехать в Минск, где он играл в театре, на белорусском языке. Снимался в кино, на съёмках влюбился в девушку Катю. Вечерами группа собиралась на берегу реки, а на противоположном сидели Катя с отцом-режиссёром: она слышала голос что-то рассказывавшего Романа и смех его слушателей, но папа дочь к возлюбленному не отпускал. И всё-таки они поженились, родилась дочь Аня. Как ни хорошо жилось Филиппову, но во сне он, как сам признавался, часто видел свою гримёрную в Малом, окнами выходившую на гостиницу «Метрополь». В некий момент Роман неосторожно высказался насчёт политики, и ему пришлось оставить Минск. Его опять позвали в Малый театр, где тогда работали «великие могикане», такие как Борис Бабочкин, Игорь Ильинский, Михаил Жаров, Виталий Доронин, а главным режиссёром был Михаил Царёв.
Валентина Светлова: «Будучи студенткой театрального училища, я участвовала в массовке спектакля «Власть тьмы» по пьесе Льва Толстого, поставленной Борисом Равенских в Малом театре. Заняты там были и корифеи. Михаил Жаров в какой-то момент вынужден был отказаться играть Митрича, тогда Равенских ввёл Романа. Режиссёр пришёл на спектакль, сел в «царскую» ложу. Относился Борис Иванович к актёрам строго, лучшей похвалой из его уст считалась та, когда на репетиции он, продув микрофон, бормотал недовольно: «Нет, он ничего не может». Человек радовался: хотя бы отметил! И вот спектакль уже подходит к концу, финал, на сцене – масса народу. Виталий Доронин произносит: «Каяться хочу!» Величественная пауза, после которой обычно идут долгие аплодисменты, но в ту секунду, когда они ещё не раздались, из центральной ложи, поверх зрительного зала, громко прозвучал голос Равенских: «Роман, браво!»
Актёрам нравилось, когда Роман присутствовал в зале на прогоне спектакля. Огромный, он сидел с краю, выставив ноги в проход. Все ждали его реакции. И либо раздавался басовитый хохот на весь театр, либо слышалось раздражённое: «Какая гадость, когда это кончится?» Если Роман был недоволен постановкой, то, завидев актёров, выходящих на сцену в следующем действии, недовольно тянул: «Опя-ать иду-ут!»
Он, такой большой, всё время брал кого-то под крыло, заступался, если человека обижали. Роман вообще часто брал кого-то под своё крыло, вот и меня по-дружески опекал. Гастролировали мы по Северному Кавказу, лето, жара под пятьдесят градусов. Занавесок в номере, где я жила с одной актрисой, не было, а под окном ещё находился козыёк над входом, залитый битумом. Духота и вонь стояли в комнате! Чтобы выжить, я решила загородить оконный проём трюмо. Передвинули его с моей напарницей, оно почти закрыло «дыру», но уголок зеркала треснул. Когда мы выезжали из гостиницы, администрация стала требовать оплатить нанесённый ущерб. Роман, уже сидевший в автобусе, заметил, что мы с соседкой долго не идём, вышел и спас нас от гостиничных служащих».
Владимир Дубровский, актёр: «Театр ездил на гастроли в Свердловскую область. Выступали в Нижнем Тагиле, там дама в строгом костюме, с депутатским значком показывала нам город. Приехали на центральную площадь. Дама всю дорогу обращалась прежде всего к Роману, вероятно, решив, что этот крупный мужчина – начальник. У памятника Ленину она, смотря на Романа, стоявшего прямо перед ней, торжественным голосом объявила: «Сейчас мы возложим цветы к памятнику вождю мирового пролетариата». А Роман, глядя ей в глаза, ответил: «Ничего я этому паразиту возлагать не буду». Партийные руководители Малого театра его поскорее оттеснили».
Валентина Светлова: «Играли мы спектакль «Маленькая эта земля» по пьесе болгарского драматурга. Роль самого главного и самого плохого начальника исполнял Роман. Пьеса шла по понедельникам в филиале МХАТа, то есть театральное руководство находилось далеко. Роман, отличный рисовальщик, к спектаклю делал себе грим… под Брежнева. С густыми бровями, с сочными губами. Кто-то на него донёс, и Царёв вызвал актёра к себе: «Роман Сергеевич, грим, пожалуйста, поскромнее».
Виталий Коняев, актёр: «Роман за словом в карман не лез. Летели мы на гастроли, и, когда самолёт вяло стал набирать высоту, мокрый от духоты и жары Роман сообщил: «Так долго набирать высоту – это низость!»
Валентина Светлова: «На гастролях по глубинке нас везли на раздолбанных автобусах по разбитым дорогам. Пять часов тряски. Роман уместился на заднем сиденье, и его трясло больше остальных. «Всё это, – говорил он, подпрыгивая на ухабах, – напоминает любовь, которая не доставляет удовольствия ни одной, ни другой стороне».
Сам Филиппов, всё видя и понимая, умел радоваться жизни по полной, то есть следовал кодексу неравнодушных: благородное негодование уравновешивается гедонизмом. Рыцарь то сражается, то пирует.
Валентина Светлова: «Люди всегда приглашали известного актёра посидеть с ними. Выпить он мог, но без ущерба для искусства. Однажды принял на грудь и уснул у себя в гримёрной, а ему вечером предстояло играть в спектакле. Кто-то из актёров отправился к Царёву – решать, что делать с Романом. Царёв выпивку уважал, понимал в ней и особо за неё не наказывал. И Романа любил. Пришёл к нему, будит и спрашивает: «Ты сможешь играть?» Роман, приоткрыв глаза, ещё не совсем трезвым голосом, но уверенно заявляет: «Буду!» И сыграл, да как: невозможно было представить, что час назад человек находился в забытьи.
А ещё источником наслаждения для Романа были литература, музыка, живопись. Он возмущался моей необразованностью. «Она не знает Игоря Северянина!» Это в махровые советские годы, когда Северянина мало кто читал! Я оправдывалась: «Не могу же я знать всю поэзию…» Роман посмотрел на меня с презрением: «Не может она знать!» И начал читать стихи Северянина наизусть. Он говорил на нескольких языках и мне советовал в придачу к моему французскому выучить немецкий. Я возражала: «Французский – красивый, изысканный, а немецкий? Грубый, топорный». Роман, читавший Шиллера в подлиннике, спросил: «А ты знаешь, как по-немецки будет «колокольчик»? Это же имитирует звук колокольчика!» И прочёл какое-то стихотворение на немецком, где несколько раз повторялось это слово».
Владимир Дубровский: «У меня дома случайно оказался детектив на польском языке. Роман увидел книгу и попросил почитать, я удивился: «А ты по-польски понимаешь?» «Соображу». За ночь прочёл весь детектив и вознегодовал: в книжке не оказалось трёх последних страниц».
Валентина Светлова: «Шёл прогон «Холопов», в который позднее ввёлся Роман, но тогда он ещё в спектакле не участвовал и смотрел его из зрительного зала. Евгения Глушенко, игравшая княгиню, которая дружила с поэтами и художниками, произносит реплику: «Я так Гавриле Романовичу и сказала…» Вдруг из зала: «Ха-ха-ха!» Смеялся Роман: ну кто из зрителей знал, что Гаврила Романович – это Державин? А Роман прекрасно разбирался в поэзии, живописи, музыке. Я окончила музыкальное училище и в нашем кругу могла разговаривать о музыке на своём уровне только с ним».
Любовь к хорошей кухне, тонкий к музыке слух, гурманство в поэзии – как будто внутри у человека живёт и дышит большое облако. Ему, которому много дано, распирает, ему необходимо выразить себя, и, если он актёр, а сцена такой возможности не даёт – всё-таки Филиппов в театре играл немного, в кино больше, но роли всё шли эпизодические, – начинается игра в обычной жизни. Так Евгений Моргунов, тоже большой, одарённый и не востребованный в меру таланта, проявлял себя в реальности как режиссёр и оставил всем, кто его вспоминает, множество историй.
Валентина Светлова: «Однажды в гостинице мы ждали лифта, и вдруг Роман, который при своей комплекции легко двигался, стал бить чечётку, по-настоящему. Человек ростом под два метра и весом в сто пятьдесят килограммов виртуозно бил чечётку! Посторонние люди обалдели. «Да, – сказал Роман, – я прирождённый каскадёр». В другой раз я шла с нашими актёрами по гостиничному коридору, Роман, выйдя из своего номера, двинулся нам навстречу, но как! Через весь коридор протанцевал мазурку, настоящую – я дочка балерины и разбираюсь в этом.
Он использовал всякую возможность импровизации в реальной жизни. Поехали мы с концертами в Тулу, на электричке. «Представление» началось ещё на вокзале: по перрону шёл Роман в синем пальто, явно взятом в реквизиторской, и в резиновых сапогах. Подойдя к нам, изумлённым его видом, заговорщическим тоном шепнул: «Я – переодетый милиционер». Войдя в вагон, встал в тамбуре, раздвинул двери и начал выступление: читал стихи, шутил, курил, гася сигареты о подошвы резиновых сапог. Пассажиры, случайно попавшие на «спектакль», не хотели выходить на своих остановках. Когда подъезжали к конечной станции, Роман произнёс стихотворный экспромт с хулиганскими словами.
Его закадычного друга Виктора Борцова (актёр, известный зрителю по роли Саввы Игнатьевича в «Покровских воротах». – Прим. ред.) утвердили в советско-итальянскую картину. Театр на съёмки в Италию Виктора Андреевича не отпустил, и он исчез прямо после спектакля. Роман провожал Борцова, приехал в аэропорт с двумя сумками. В одной лежали продукты, купленные им для Борцова, – советские артисты за границей берегли суточные, – в другой были свиные ножки, студень варить, которые Роман собирался отвезти домой. И он нечаянно дал Борцову сумку со свиными ножками. Тот потом ругался, выбросил их где-то. Но что самое интересное. Роман был хорошим поэтом, к примеру, его «Масленицу» дочка Борцова читала на прослушивании в театральное училище: «Из кухни слышен звон посуды, в кругу закусок всех мастей там огнедышащие груды блинов готовят для гостей». Так вот, отъезжавшему Виктору Андреевичу Роман посвятил стихотворение под названием «Итальянец». Эпиграфом к нему поставил строки Михаила Светлова: «Молодой уроженец Неаполя, что оставил в России ты на поле?» Стих Романа начинался так: «Молодой уроженец Чкалова, что ж бежал из театра ты Малого? И тебя, значит, ветры заразные потянули в края буржуазные». Далее он в нескольких четверостишиях предостерегал друга от соблазнов Запада и заклинал: «Так сожми же могучие челюсти, вспоминая про землю отцов, гордо плюй на заморские прелести, наш до боли советский Борцов».
Когда я собиралась во Францию на съёмки картины «Ленин в Париже», в которой играла Надежду Крупскую, Роман шутил: «Продалась коммунякам». После моего возвращения он сочинил мне коротенький стишок: «Не трогали: было не велено. Знали товарищи по борьбе – она была девушкой Ленина. Во всём отказывали себе». И ещё написал мне стих побольше – «Парижанка». Там были такие строчки: «Природный свой сексуализм пришлось упрятать сразу. Демократизм, социализм переполняют разум!»
Гастроли театра в Монголии мне вспоминаются ещё одним подарком Романа. Мы не могли улететь оттуда: самолёт ждал разрешения на взлёт, часа два сидели в салоне. На клочке туалетной бумаги Роман сразу, набело написал мне стихотворение «Монголия». Там, нанюхавшись в поездке всякой вони, герой по-иному смотрит на родную страну: «И если даже в нос нам порой несёт дерьмом, то в смысле переносном, а вовсе не в прямом».
Ещё у Филиппова есть трилогия «Дедушка», «Бабушка» и «Братан» – про семью борцов с большевиками. «Бабушка» – о том, как старушка помогала петлюровцам, за что поплатилась, когда в село пришли большевики. Заканчивалось стихотворение так: «Повесили. А тучи плыли, я выл от горя, рухнув в грязь. Какую бабушку убили, какая жизнь оборвалась!»
Валентина Светлова: «Читая свои стихи, Роман в кульминационный момент объявлял: «А сейчас – патетическая часть». Итак, патетическая часть. Роман Сергеевич уже в зрелом возрасте влюбился. Ксюша, очаровательная женщина, была намного моложе его. Однажды она приехала к Роману Сергеевичу на гастроли. Он так радовался! Они купили цветы, потащили к памятнику солдатам… Я общалась с его женой Катей, но, конечно, не могла рассказать ей о той встрече. Она сама обо всём догадывалась. Из-за этой любви обстановка у Романа Сергеевича дома была тяжеловатой. Помню, мы с ним и другими актёрами сидели в ресторане, он рассказывал о Ксюше. И вдруг закрыл лицо своей большой рукой, и я увидела, что между пальцев у него текут слёзы. «Что мне делать? – повторял он. – Что мне делать?» Талантище, хулиган, анархист, матерщинник, этот гора-человек плакал.
Катя рассказывала мне: она однажды закрыла мужа в комнате – он, скорее всего, собирался к той, другой. Ради него, надо сказать, оставившей супруга, известного боксёра. Роман Сергеевич стал биться и кричать. Катя сказала, чтобы прекратил, потому что она сама сейчас позовёт Ксюшу к ним. Позвонила ей, и та пришла. «Мы сели, – говорила мне Катя, – я предложила сыграть в карты. Время от времени я выходила из комнаты и шла на кухню, думая по дороге: только бы не упасть и не умереть». Каким надо обладать мужеством, чтобы выдержать это! Роман остался в семье, с обожавшей его Катей, хотя это решение ему трудно далось. Вот такие женщины любили его».
Тот, кто, будучи уже не мальчиком, влюбляется до слёз, тому, чем бы ни приходилось платить за внутреннюю драму, жизнь – сестра, вернее, возлюбленная. И ей хочется отдать как можно больше и долго-долго не расставаться…
Владимир Дубровский: «Мы собирались на гастроли, пришёл Роман, с чемоданом, но был красный, по лицу у него тёк пот. Наш опытный бригадир сказал: «Роман, ты не едешь, вызываем срочно врача». Его отвезли к Чазову, оказалось – обширный инфаркт. Лечился он старательно, бросил курить. Но потом опять закурил, мог выпить рюмочку, съесть то, что нельзя. Здоровье быстро сдавало. Мы сидели в одной гримёрке, я видел, что у Романа ноги синие».
Валентина Светлова: «Как-то, разъезжая с гастролями по Мурманской области, мы смотрели на лежавший за окном автобуса пустынный пейзаж. Пусто – и камни. Роман произнёс задумчиво: «Привезу в Москву камень, поставлю на кладбище. На камне попрошу написать: «Дорогому Роману Сергеевичу Филиппову. Мало жил, но много сделал». Так и получилось».
Он умер в 1992-м, в пятьдесят шесть лет. Это Гаргантюа прожил пять с лишним столетий, но то – искусство, утопия, идеальный мир, в котором щедро одарённому природой отпущен Мафусаилов век. В реальности же избыточности почти всегда тесно, но она долго ищет себе выхода, оставляя много притягательных образов и жестов – ролей, стихов, любви, игры, – а если ей становится невмоготу, уходит. Впрочем, что до романа Рабле, там ничего не сказано о том, когда покинул мир его герой, добрый великан, и покинул ли вообще, поэтому можно предположить, что он живёт до сих пор и принимает разные обличья.
0
60.00
