ТОП 10 лучших статей российской прессы за
March 28, 2016

Профессор переехал в Краснодар из Санкт-Петербурга в 2002 году и стал, как его теперь называют в СМИ, родоначальником трансплантации сердца на Кубани. Первое сердце здесь пересадили в 2010 году. А всего за эти пять лет врачи сделали 153 подобные операции, две из которых, впервые в России,— детям. Большее количество трансплантаций сердца делают только в Москве.

— В принципе, я был готов пересаживать сердца и раньше,— вспоминает профессор,— поскольку у нас был опыт проведения огромного количества непростых кардиологических операций. Куда сложнее сохранить пациенту собственное сердце, чем просто пришить здоровое донорское. Там мы, например, провели уникальную операцию по аутоимплантации. Знаете, что это такое?

В 2005 году в краснодарский Центр грудной хирургии попала женщина 32 лет. Из-за врожденного порока ее сердце выросло до гигантских размеров: объем только одной из камер был больше 2 литров.

— Во время операции мы аккуратно удалили ее сердце, уменьшили его объем более чем в 10 раз, устранили два порока, сделали пластику одного из сердечных клапанов и вшили само сердце обратно,— говорит Кирилл Барбухатти.— Наша работа была освещена в ведущих европейских медицинских журналах. Женщина, слава богу, до сих пор жива.

По словам хирурга, пересадка сердца, как это ни странно звучит, технически дело не очень сложное. Долгое время все упиралось в юридические проблемы.

— Все-таки в России у народа особый менталитет, поэтому мы хотели, чтобы все было максимально прозрачно и стандартизировано. Много лет мы потратили на то, чтобы заручиться поддержкой всех слоев общества, потом подготовили более 100 различных специалистов в области трансплантологии, начиная от врача и кончая санитаркой. И только после этого создали лист ожидания: в нем обычно стоит 20-30 человек.

Профессор кладет на стол справочник, где собраны результаты трансплантаций по всей стране: за пять лет выживаемость после пересадок сердца в Краснодарском крае соответствует стандартам лучших американских и европейских клиник.

— Просто медики в России привыкли работать в условиях медицинского экстрима, а когда попадают в нормальные условия, то быстро догоняют зарубежных коллег,— говорит Барбухатти.— А про экстрим спросите у нашего главного врача, он много чего может рассказать на эту тему.

Реанимация без происшествий

Надо признать, что НИИ Краевая клиническая больница N1 им. С.В. Очаповского — не совсем обычное учреждение. Первое здание больницы построили еще в 1816 году в центре Екатеринодара (дореволюционное название Краснодара). Нынешняя краевая больница образовалась уже в 2005 году в результате слияния Центра грудной хирургии, где делали операции на сердце и легких, и огромной краевой клиники. Оба учреждения находились рядом, буквально через забор, но иногда для того, чтобы вызвать нужного сотрудника из соседнего здания, приходилось ждать по шесть часов. Сегодня в ней работают 4600 сотрудников, которые ежедневно обсуживают порядка 1850 пациентов. Это огромное количество для любого медучреждения.

— Наша больница работает не только как плановая, но и как скоропомощная, сюда доставляются жители из прилежащих районов города, а со всего края стекаются самые тяжелые больные,— говорит главный врач больницы, главный торакальный хирург Краснодарского края, член европейских научных обществ, член-корреспондент РАН профессор Владимир Порханов.— Я всех врачей учу, что сначала нужно любому человеку оказать помощь, устранить причины, угрожающие жизни, а потом уже спрашивать про полис и прописку.

Мы почти бежим по коридорам, профессор скрывается за дверью и через несколько минут возвращается в стерильной одежде. На голове доктора закреплена особая конструкция с камерой — все действия хирургов во время операций записываются. С каждой стороны коридора десяток операционных. Они загружены почти круглые сутки. Перед главврачом открываются все двери — в буквальном смысле: доступ в палату автоматизирован, поэтому вход напоминает шлюзы в фантастических фильмах про космические станции. За одной дверью делают операцию ребенку 14 дней от роду со сложнейшим пороком сердца, за другой — пересаживают печень, в следующей — оперируют позвоночник. В соседней операционной удаляют гигантскую опухоль мозга, а через стену — устанавливают протез бедренной кости. Последним в этой череде оказывается помещение, где работает робот да Винчи — установка, с помощью которой врачи аккуратно удаляют труднодоступные опухоли через небольшой разрез.

— Может быть, где-то дорогостоящее оборудование и простаивает, но только не у нас. Мы делаем в год более 120 тысяч КТ-исследований и почти 18 тысяч МРТ. За год наши врачи устанавливают примерно 3500 эндопротезов всех возможных суставов, пересаживают не только сердца, но и печень, почки. А за операцию по пересадке лица наши медики получили почетную медицинскую премию "Призвание". И все эти сложнейшие процедуры пациенты получают, заметьте, абсолютно бесплатно!

— Где же вы берете деньги? — не выдерживаю я.

— Это честь администрации Краснодарского края, которая традиционно тратит четверть своего бюджета на здравоохранение. Без поддержки края здесь вообще ничего не было бы, это точно! Так и напишите! — говорит профессор Порханов и скрывается в операционной.

Медицинский экстрим

На столе пациент, который поздно обратился к врачу, и ему из-за разросшейся опухоли нужно удалять легкое целиком. Из открытой раны идет дым: особый скальпель прижигает разрез, чтобы не было крови. Внутри виднеется розовое легкое, подернутое кое-где черной пленкой. Следить за ходом операции можно на огромном экране позади операционного стола.

Профессор с 1971 года оперирует практически каждый день. Сейчас в его больнице делается 3 тысячи операций на легких — это больше, чем в любом российском центре.

— Я начал работать очень рано и видел в медицине много экстрима,— продолжает Владимир Порханов после операции.— Однажды знаменитый академик Николай Михайлович Амосов, с которым мы были лично знакомы, рассказывал про первые шаги СССР в кардиохирургии. В середине 1950-х ведущих специалистов вызвали в ЦК и сказали: на Западе делают операции на открытом сердце и люди после этого выздоравливают. Приступайте! Часть технологий, которые уже работали на Западе, нашим врачам пришлось изобретать с нуля. Я думаю, так нельзя! Открытый мир позволяет обмениваться опытом, чтобы спасать жизнь больным,— это важно!

Другой пример экстрима — операции на легких. Я застал время, когда их проводили под местным обезболиванием. Больному делали блокаду из нескольких десятков уколов — это литры новокаина! Осложнения и летальность были огромными. Вот это — медицинский экстрим! Притом что на Западе первые анестезиологи появились еще до Первой мировой войны! Врачей, которые у нас пытались привнести какой-то передовой опыт, лишали званий, забывали, писали на них доносы. Сегодня, слава богу, можно ездить, смотреть и перенимать самое лучшее, делиться своим опытом. Собственно, в какой-то момент я задался вопросом: почему наши люди должны лечиться в худших условиях, чем французы, немцы или японцы? Ну почему в России нельзя сделать современную клинику, которая работала бы по мировым лечебным стандартам?

Мечта профессора Порханова — многопрофильная больница по типу западных университетских клиник, которые оказывают самые разные высокотехнологичные услуги.

— Многие ругают реформу здравоохранения и слияние клиник,— говорит профессор Порханов,— а я считаю, что это правильно. Будущее за многопрофильными центрами, где больной должен лежать максимум семь-восемь дней, а потом отправляться в реабилитационные центры, где койка не стоит таких огромных денег. Другое дело, что по всей России такие центры можно пересчитать по пальцам, это огромнейшая проблема.

Впрочем, когда Центр грудной хирургии объединили с краевой больницей, говорить о высоких технологиях не приходилось.

— Я обошел всю больницу до самого последнего закоулка,— вспоминает профессор Порханов.— В подвале стояла вода, с потолка на проводку капала какая-то жижа, хлама и мусора набралось на 500 грузовиков. Я пришел в ужас: узкие коридоры, крохотное приемное отделение, где пациенты прижаты к стенкам... Но знаете, что в этой ситуации было сложнее всего ломать? Стереотипы. Люди работали в таких условиях десятилетиями и были уверены, что так и нужно!

Аквариум

Главный приемный покой современной больницы — 1600 квадратных метров. В центре холла — "аквариум", квадратное прозрачное помещение, где круглосуточно дежурят операторы. Это сердце клиники, куда стекается информация о всех поступающих пациентах. Самых тяжелых оперируют тут же в противошоковых палатах, остальных "разбирают" по этажам.

По современным стандартам любой крупный госпиталь должен быть готов к массовому приему пациентов. Здесь, в холле краснодарской краевой больницы, могут оказать первую помощь одновременно 200 пострадавшим. Под новыми панелями на потолке скрыта система, подводящая кислород, необходимый для реанимационной работы.

— Время неспокойное, теракты, военные действия...— задумчиво говорит первый заместитель главного врача ККБ N1, член европейского общества торакальных хирургов Игорь Поляков,— поэтому мы два раза в месяц устраиваем учения. При сигнале, оповещающем о массовом прибытии пациентов, все операционные перестают работать на прием плановых пациентов, блокируется лифт, связывающий больницу с вертолетной площадкой на крыше,— он работает только на спуск, каждый сотрудник занимает свое место. Все работает на максимально быстрое спасение людей с тяжелыми травмами.

До сих пор такой сигнал звучал в больнице один раз, когда на Кубани из-за тумана столкнулись 72 автомобиля. Тогда одновременно к дверям больницы прибыло 40 карет скорой помощи.

— Никакой паники не было, всех пострадавших "разобрали" за 10 минут,— говорит Игорь Станиславович.— Но чего нам это стоило! Знаете, сколько раньше было нужно времени, чтобы врачи собирались к прибывшему больному? Сорок минут! При этом летальность при сочетанной травме (когда поражено сразу несколько частей тела и органов.— "О") доходила до 60 процентов. Это как в неразвитых странах шестого мира. Но люди привыкли так работать! Чтобы изменить психологию, мы ввели систему видеонаблюдения. Сейчас мы собираемся за полторы минуты, и летальность при подобных травмах у нас 11 процентов — как во всем цивилизованном мире.

Игорь Станиславович достает из кармана телефон, на который передается изображение с 300 камер. При необходимости он может связаться как с врачами для консультации, так и с пациентами, чтобы узнать, как у них дела.

— А знаете, что мы еще хотели бы ввести в практику? — спрашивает Игорь Поляков.— Особую роботизированную систему для постоянного контакта с районными больницами. Мы хотим, чтобы робот помогал врачам напрямую беседовать как с доктором, так и с пациентом в любом уголке больницы. У нас уже был опыт использования подобного робота в клинике. Это такая стойка на колесах, которая может перемещаться по больнице, в зависимости от желания оператора. Видимо, это мы сделаем в следующую очередь реконструкции больницы, к 2018 году.

Крыша дома моего

Пока в Краснодаре нет большого количества роботов, врачи консультируют по телефону и видеосвязи. За день происходит более 100 таких переговоров с районными больницами. В итоге самых тяжелых больных доставляют сюда скорой помощью или вертолетом.

— Апшеронск летит,— говорит диспетчер, показывая на компьютер. На вертолетной площадке на шесте трепещет "колдун", показывающий направление ветра. Апшеронск — районный город, где произошло тяжелое ДТП. Санавиация везет пациента с множественными травмами.

Через несколько минут на крышу легко приземляется санитарный вертолет "Еврокоптер-135". Это оборудованная по последним международным стандартам винтокрылая реанимация.

— В 1993 году санитарная авиация в России умерла как класс,— рассказывает завотделением экстренной и плановой консультативной помощи ККБ N1 Сергей Рувинов.— Теперь она возрождается, но с большим трудом. Сама техника за это время порядком изменилась.

Раньше, для того чтобы перемещаться с помощью санавиации, нужно было иметь хорошее здоровье: пациент вынужден лететь в маленьком "ящике", который крепился снаружи к кабине вертолета.

— Существовал целый список противопоказаний для таких перелетов,— рассказывает Сергей Рувинов.— Не брали после инфарктов, инсультов, пациентов, которые не могли самостоятельно дышать, не брали больных в коме. А сейчас мы возим именно таких больных.

Вертолетная площадка на крыше краснодарской больницы сертифицирована и внесена в международный реестр площадок. Но другие площадки, пригодные для посадки санавиации, в России можно пересчитать по пальцам, более того, единственный мост "крыша — крыша" между городами работает только на маршруте Краснодар — Сочи.

— Конечно, санавиация — дорогое удовольствие,— говорит Сергей Рувинов.— Но вот в Германии недавно подсчитали, что если вертолет за год работы спасает две жизни, то он уже окупает себя с точки зрения экономии. А мы в прошлом году перевезли 283 человека. Как вы думаете, это рентабельно?

Жизнь за двоих

Мы слышим, как тарахтит вертолет, в небе стремительно тает желтая точка. 19-летний Иван Прокопенко думает, что его сердце прилетело именно так — по небу. В 2012 году ему пересадили сердце. После недолеченной ангины у него стало отказывать сердце.

— Это было тяжело, потому что до того, как я заболел в 2010 году, я вообще не болел ничем серьезным,— вспоминает Иван.— И тут сразу — больница, реанимация и вердикт: меня спасет только пересадка. В Москве нам сказали, что очередь слишком большая и я не дождусь, и посоветовали ехать сюда. Для того чтобы операция была бесплатной, мы с мамой прописались в Краснодаре, теперь это мой родной город. А так планы на жизнь у меня самые обширные: нужно учиться, работать, стараться, ведь теперь я живу за двоих.