...Кирпичная стена с четырьмя рядами разбитых окон на улице Советской, две казармы и пустырь в 17 гектаров — все, что осталось от главной текстильной фабрики СССР. На пустыре мальчишки у заколоченной фанерной будки с надписью "Продажа цветных металлов" жгут костер и кидают в него петарды. "Эй, теть, до креста не ходи, провалишься!" — кричат они. Крестами из тонких прутиков на пустыре отмечены места, где можно свалиться вниз метра на полтора — в подвалы бывшей фабрики.
— Господи, вот тут теперь только фильмы о войне снимать,— говорит Дина Ефимова, она проработала на предприятии узловязальщицей 34 года.— Наша фабрика была одна из самых больших, 4 тысячи человек работало. Весь город она кормила. Два прядильных производства, три ткацких цеха. Хлопок из Узбекистана, Туркмении, Ирана привозили. Мы делали технические ткани и ткань для армии. Поставляли не только по всему Союзу, но и в Германию, Чехословакию, Польшу, Венгрию, Кубу, Никарагуа, Монголию... При фабрике было четыре казармы, где жили рабочие, пять детских садов, детский лагерь, две школы, профтехучилище, своя котельная, которая отапливала весь город, больница, стадион, баня. Громадная техническая библиотека. Клуб. Песенный ансамбль, музыкальный ансамбль, хоккейная команда. В 1970-х фабрика дома новые строила для сотрудников. Я как молодой специалист в 26 лет двухкомнатную квартиру получила. Что там... Я всю жизнь нитки ткани соединяла так, чтобы непрерывное одно большое полотно выходило. А в итоге все на куски развалилось.
Шелк и Ленин
Летом в 1845 году на реке Клязьме у деревни Ликино перевернулся паром, который перевозил куски самотканого шелка. Крестьяне близлежащих деревень ловили и вытаскивали шелк. Самым предприимчивым оказался Василий Смирнов. Он вытащил 14 кусков и еще несколько купил у односельчан. Набил ими целый сарай. И в 1849 году, благодаря этому "шелковому капиталу", организовал маленькое производство со своим ручным ткачеством. Это и было начало мануфактуры с многомиллионным оборотом. Его сын Алексей получил в наследство заведение с 70 рабочими. А через 20 лет после шелковой истории построил каменную двухэтажную фабрику, где работало уже 2400 рабочих. В 1900 году фабрика производила разные ткани на 6 млн рублей. Смирнов построил для своих рабочих образцовые казармы с водопроводом, канализацией, электрическим освещением, телефоном, баню и больницу. В длинные комнаты в казармах селили по четыре семьи. Каждую в свой угол. Так и пошло выражение — "получить свой угол". Потолки — 3 метра. Поэтому все надстраивали полати — второй этаж, где спали дети. Если семьям, которые жили в одной комнате, везло и взрослые работали в разные смены, то встречались соседи редко.
В 1966 году "Огонек" опубликовал рассказ одной из старейших работниц Ликинской мануфактуры, Прасковьи Тимохиной. Работница образцового социалистического предприятия рассказывала, как жилось раньше.
"Земли у нас сроду не было, и подались мы в Ликино,— рассказывала Прасковья Михайловна.— Смирновы там крепко размахнулись. Сняли комнату. Отец с матерью спали на кровати, а дети — на полу. Головы — у стены, ноги — под столом. Года через три отец стал подмастерьем, мать — ткачихой, и управляющий дал комнату в казенном доме...
Эпоху бартера ликинцы вспоминают с содроганием: фабрика обменивала ткань на обувь, обои, мебель, фарфор, технику, джинсы, колбасу, велосипеды, линолеум, конфеты, крупу
Вздохнули: платить в пять раз меньше и комната большая. В нашей семье Ивановых было шестеро детей и двое взрослых. В 1906 году, к своим 16 годам, и я стала 26 копеек в день получать. Мой двоюродный брат Гринька у нас в семье жил, тоже работать пошел: копеек 15 приносил. Голодными не сидели. Продукты в фабричной лавке на книжку получали. Когда и меньшие пошли на фабрику, стала пятерка от расчета оставаться, потом десятка. Праздничное купили, галоши... Только их носить нельзя было — в грязи застревали: болота кругом, глина. Молодежь, правда, форсила. Наденет галоши и по казарменному коридору гуляет. Знакомятся. Комплименты говорят. Подростки из-за дверей смотрят, завидуют. Гринька все мечтал галоши купить. Но не пришлось. Пожар на складе случился, и его погнали растаскивать хлопок. Он и задохся. Четырнадцати ему не было".
Алексей Смирнов оставил сыновьям в наследство 10 млн рублей и фабрику, на которой в 1914 году работало уже 3750 человек, с оборотом 8,5 млн рублей. Сергей Смирнов, вступивший в управление главным семейным активом, был либералом. После Февральской революции 1917-го стал одним из организаторов Всероссийского союза торговли и промышленности (тогдашнее РСПП), вошел в четвертый состав Временного правительства в качестве государственного контролера (в октябре его арестовали в Зимнем дворце вместе с министрами Временного правительства).
На судьбе производства, правда, это никак не отразилось: просто становилось все хуже и хуже. В мае 1917 года цены на продукты по сравнению с довоенными выросли на 482 процента, на одежду и обувь — в 5,5 раза. Рабочим фабрики не платили зарплату, но снабжали продуктами — Смирнов открыл "харчевую лавку". В августе он решил и вовсе закрыть фабрику: война и революция оставили ее без сырья и сбыта.
"После Февральской революции Смирновы и компания совсем рассобачились,— говорила "Огоньку" Прасковья Михайловна,— то откроют фабрику, то закроют. За простои не платят. Решили ехать к Керенскому: пусть помогает. Все рабочие подписались под письмом к Керенскому. К Керенскому их, ясно, не пустили, а принял Пальчинский, господин тоже, видно, в больших чинах. Обругал, постращал каторгой за саботаж. "Господин Смирнов — опора нового государства. Он знает, что делает". В лавках товар имеется, а у рабочих ни гроша. Ягоды, грибы собираем, картошку у крестьян подчищаем. А дети мрут..."
Осенью 1917-го рабочие отправились уже к новой власти.
"Владимир Ильич,— вспоминала Прасковья Михайловна в "Огоньке",— принял ликинцев быстро, документы посмотрел, долго выпытывал, как боролись с фабрикантами, и задумался. Он молчит, и наши молчат. Потом Ленин написал резолюцию, а на словах добавил: "Если можете пустить фабрику, пускайте. Но только с тем условием, что денег у государства не просить. Их нет"".
Так в ноябре 1917-го был подписан первый советский Декрет о национализации предприятия: "Фабрику товарищества Ликинской мануфактуры А.В. Смирнова при поселке Ликино Владимирской губернии, со всеми находящимися при ней материалами, сырьем и прочим объявить собственностью Российской Республики".
Перемена в статусе была благотворной: голодным рабочим Ликино помогали другие заводы в Орехово-Зуевском районе (отчисляли в их пользу раз в месяц однодневный заработок, проводили так называемые кружечные сборы), Московский совет рабочих и солдатских депутатов выдал новому пролетарскому правлению 256 тысяч рублей. Рабочие впервые за 4 месяца получили по 30 рублей аванса. Все имущество фабрики было взято под охрану. Вывоз его без разрешения Советов с территории фабрики категорически запрещался.
Капуста и выборы
"Я в казармах при фабрике выросла, считай, на полатях,— рассказывает сегодня Дина Ефимова о событиях полувековой давности,— мама прядильщицей была. Наши казармы золотыми называли. Потому что они были лучшие во всем районе. Мы с братом на полатях спали. В комнате жила только наша семья, а в некоторых и по две семьи селили. Очень весело, дружно было. Мы были наивные и очень счастливые. В казармах огромные коридоры. Кино привозили, показывали. Танцы устраивали. Но мы в другую казарму ходили танцевать — там пол был лучше. Столы стояли в проходе — мужчины в карты играли, бабульки семечки грызли. Спектакли мы показывали. Елку живую рядили на Новый год в коридоре. Но больше всего мне в детстве нравилось, когда выборы. Мы маленькие в 6 утра вставали. Потому что оркестр духовой приходил, и гармошка, и буфет. А еще у нас рядом с казармой был яблоневый сад. Поэтому мы варенье варили и мочили яблоки. А осенью все фабричные рубили капусту в деревянных корытах. Мы с мамой больше 100 килограмм нарубали... На фабрику я пришла в 17 лет в 1971 году. Вся радость в фабрике была, единственное — шумно очень. Раз в неделю, например, у нас соревнования по культуре были. Комиссия проходила по цехам, смотрели чистоту. И лучшую бригаду вывозили на концерт или в театр в Москву. Я вот была в Кремле, на "Песне года" — 74 и 75".
В 1970 году фабрика отметила 100-летие и, как говорится, смотрела с уверенностью в завтрашний день: производила больше 11 тысяч тонн пряжи и 40 тысяч метров ткани в год. Министерство легкой промышленности регулярно награждало ликинское производство благодарностями и грамотами.
"Я на фабрику пришла по блату сразу после школы,— вспоминает бывший главный бухгалтер Наталья Сараева,— меня мамка устроила помощником бухгалтера. Вообще, я хотела художником-дизайнером быть, но меня мамка не пустила, а тут все-таки рядом с тканью как-то. Так меня сразу поставили деньги рабочим раздавать, ну чтоб они от станков к нам в бухгалтерию не бегали. Приходишь в цех с портфелем — а у тебя там 30 тысяч. За каждую розданную тысячу нам к зарплате 3 рубля прибавляли. Так несколько часов постоишь, десятка наберется. Главное, не думать, что это деньги. Я представляла, что я рабочим просто бумажки раздаю, салфетки. Потом меня от фабрики учиться отправили в институт — бесплатно и за первую сессию премию даже дали 10 рублей. Постепенно дослужилась до главного бухгалтера. В свадебное путешествие от фабрики в Гагры ездила с мужем. Заплатила за путевку только половину стоимости. Столовая у нас отличная была. Только вилки почему-то постоянно воровали. Туда иногда и красную рыбу, и мясо привозили и продавали. Нигде в магазинах такого нет, а у нас есть... Летом нас всех вывозили в колхоз сено убирать. Наубираешься там до белых мух. Зато уже после обеда — домой. А вот на демонстрации мы с мужем вместе ходить не могли: он на другом заводе работал, и мы шли в разных колоннах. Вроде как соревновались".
Золотая эпоха закончилась с перестройкой. Увядание длилось 15 лет, а легкая промышленность загнулась одной из первых.
Поставщики из союзных республик вдруг осознали, что они сами могут из своего хлопка у себя производить ткани. Внутренний спрос сошел на нет. Да и внешний тоже: даже Никарагуа и Польша дружить с нами перестали и от ликинской ткани отказались. Так что фабрика пережила вторую революцию гораздо тяжелее, чем первую.
Рассол и мука пополам
— Как это все началось, и не разобрать,— говорит бывший начальник планового отдела Галина Попкова,— вот мы гордились нашей фабрикой, грамоты получали, я с министром встречалась, после этого руку не хотела мыть. А потом все сдают партийные билеты и долги у фабрики 70 млн. Сейчас и профессии такой — ткач — в стране практически не осталось.
— Я с этой инфляцией умаялась,— рассказывает бывший главбух Наталья Сараева,— мы ведь в мешках деньги из банка возили. Представьте себе мешок: 50 килограммов с деньгами! Потом в банке нас пожалели и выдали огромную тележку. Она чуть не с полкомнаты и выше меня (я сама — метр пятьдесят). Ну, мы туда все складывали и в автобус грузили. Спину можно надорвать. Тут и не нужно было думать, что это бумажки. Бумажки и были. А потом и они стали кончаться. Уже не я шла к рабочим, а они ко мне. Кто первый приходил, тот зарплату и получал. Остальным не доставалось...
С середины 90-х рабочим в течение двух лет зарплату не выплачивали вообще — пришла эпоха бартера.
Это время ликинцы вспоминают с содроганием: фабрика обменивала ткань на обувь, обои, мебель, фарфор, технику, джинсы, колбасу, велосипеды, линолеум, конфеты, крупу. "Обменной системы" не было, сплошной экспромт. Сотрудники магазина, открытого при фабрике, разгружали вагоны с обувью без коробок, где к каждому ботинку еще нужно было найти пару. А рабочие получали вместо денег товар. Фабричные ткачихи придумали фирменное блюдо — блинчики из муки с огуречным рассолом. Рецепт быстро разошелся среди сотрудниц фабрики. В 2000-х бывшим сотрудникам перестали выплачивать пенсию. Бабушки-прядильщицы перекрыли железнодорожный мост в Ликино-Дулево. "В войну лучше было! — кричали они,— там хоть хлеб по карточкам был. А сейчас вообще жрать нечего!"
— Денег нет — только бартер, а нужно оплачивать электроэнергию, налоги, в Пенсионный фонд отчислять,— рассказывает последний директор фабрики Олег Митрофанов.— Кредиторы все деньги, которые приходили на счет фабрики, забирали. Тогда мы стали открывать счета в разных банках — я так бегал со всей фабрикой от долгов. Потом пришлось разделиться: создать несколько ООО, чтобы было проще от долгов скрываться. Новые фирмы начали с чистого листа без долгов, и так фабрика какое-то время прожила. Мне говорили, что нужно начать производить что-то другое, не ткань. Но фабрика 100 лет до меня производила ткань, и я хотел сохранить именно это производство. Не получилось.
В 2002 году фабрике отключили за долги котельную, к которой был подключен весь город. И до конца ноября все Ликино-Дулево осталось без отопления. Потом началась чехарда внешних управляющих — менялись один за другим.
— Да эти управляющие тащили все, что могли,— говорит Наталья Сараева,— станки, ткань со складов. Зарплату не платят, а они ткань выносят. Рабочие перекрыли выезды с фабрики, не выпускали фуры, требовали выплатить им зарплату. Но те все равно уехали. А фабрика окончательно встала в 2003-м. Я сидела там до конца: распродавали имущество. Станок продавали за 20 тысяч, а в накладных записывали, что продали за тысячу.
Когда растащили ткани со складов и станки, стали разбирать саму фабрику: срезали чугунные витые лестницы со столетней историей, вытаскивали весь металл. Пытались даже срезать перекрытия, обвалили несущие стены...
— Для нас это была невыносимая боль,— говорит Надежда Филаретова, сотрудник отдела кадров,— мы не только работу — всю радость и смысл, что вот у нас здесь рядом с домом были, потеряли. Молодежь теперь 2 часа отсюда в Москву каждый день ездит — на заработки. У нас ведь устроиться негде...
Зато столетние казармы у фабрики еще функционируют: в двух корпусах живут 200 человек. В основном это социально неблагополучные люди, которых поселили сюда. Вот Светлана, например, получила это жилье как многодетная мать. В ее комнате черная плесень только в нескольких углах. А вот в других черные мохнатые разводы во всю стену. Местные власти, впрочем, это жилье аварийным не считают, хотя в подъездах нет света, туалет один на этаже (на 44 квартиры). На общей кухне на полу лед. Стекла в огромных коридорах выбиты. Крыша протекает, и здешние обитатели затягивают ее линолеумом.
И последнее. Земля, которая осталась от фабрики, принадлежит сегодня нескольким частным фирмам. На ней уже три пятилетки (со времени остановки производства) ничего не происходит, и почему она в таком запустении, ответа нет. Хотя, казалось бы, и коммуникации подведены, и столица рядом...
0
75.00
