Полгода я прожила под эгидой роли эскортницы из «Жизни по вызову». Замеченная во мне Сариком Андреасяном темная энергия, сладкая и манкая, хорошо легла на естественную природу, и мужчины это сразу почувствовали. Меня стали атаковать: писали в соцсетях, звонили, найдя где-то мой номер, предлагали любые деньги за встречу с продолжением и тысячу долларов — за нижнее белье. Мне говорили: «Дура, давно бы себе квартиру купила». Но я до сих пор живу в съемной.
Сейчас такое время, когда все быстро меняется, один сериал выходит за другим. Сегодня ты звезда, а через месяц тебя сменят другие. Ситуация, когда не утверждают, все равно будет. Другой вопрос — как это принять без зависти и обиды. Тут же вот какой парадокс: если ты неустойчивый, то нечего тебе делать в этой профессии. Но и без сильно расшатанной психики — тоже нечего. Вот и лавируешь в этих состояниях. В театральных к такому не готовят — учит жизнь.
1983 год, октябрь. В обычной свердловской семье школьной учительницы и водителя появилась на свет долгожданная дочь — я. Папа, как меня увидел, сказал:
— Будет Женька, Евгения.
Но бабушка Аня, папина мама, была решительно против. Женями у нас во дворе называли толстые попы. Дразнили: «Посмотри, какую Женю отъел».
— Ну какая Женя? Она же вылитая Олечка! — сказала бабушка. И на этом было решено: Ольга Игоревна — звучит!
В большой четырехкомнатной квартире мы жили вшестером. Я с братом, мама с папой и бабушка с дедушкой — родители отца. Часто бывает, что свекровь и невестка не сходятся. Но у мамы с бабушкой были идеальные отношения — они любили друг друга так, как могут только мать и дочь. А вот со свекром не заладилось. В отличие от мудрой бабушки, которая никогда не лезла ни к сыну, ни к его жене, деду постоянно все было не так. В Свердловске он был не последним человеком — работал в местном обкоме при правительстве и был водителем разных чиновников. Одно время даже Ельцина возил, когда тот у нас в Свердловске руководил.
Дома дед любил командовать. И ни разу я не видела, чтобы бабушка дала ему отпор. Она была очень терпеливой и все переваривала в себе. Я росла, думая, что так и надо: мудрые женщины — а бабушку я всегда считала именно такой — не спорят. Только повзрослев, стала понимать, что какие-то вещи по отношению к себе терпеть нельзя.
Но это потом. А пока мне два года. Мы разъехались с дедом. Бабушке удалось уговорить его разменять квартиру на две. Одна была в том же доме, другая, поменьше, — в соседнем районе. Мама вплотную занялась моим образованием. Как истинный педагог, она считала, что ребенка надо развивать с самого раннего возраста, особенно физически. Поэтому отдала меня на бальные танцы — их преподавала мамина близкая подруга, у которой тоже была дочка, моя ровесница. С Таней, впоследствии ставшей моей лучшей подругой, мы так вместе и протанцевали все детство. Выступления, конкурсы, фестивали... У меня были красивые платья, сшитые на заказ. Одно — красное с нашитым белым гипюром, другое — серебристое с черными вставками, напоминающими лепестки. Папа тогда перестал таксовать и начал перегонять машины из-за границы — мы жили небедно.
Правду говорят, что жизненную опору девочке дает отец. Папа любил меня беспрекословно. Помню, однажды воскресным утром мы сидели перед телевизором, шла «Утренняя звезда». Тут папа и говорит: «Вот Ольга наша тоже будет звездой!» Как будто пазлик заложил.
В шесть лет меня отдали в детскую студию при Театре музыкальной комедии. В спектакле «Приключения Буратино» мы были то паучками, то лягушками. Потом, когда повзрослели, нам доверили роли кукол Карабаса Барабаса. Моя театральная карьера, развивавшаяся параллельно с танцами, шла в гору. Вот только школа как-то не вписывалась — учиться мне было сложно, я сильно отставала. Видя это, родители посчитали, что нужно от чего-то отказаться. И предоставили мне выбор: бальные танцы или театр.
— Ухожу из танцев! — даже не думая, заявила я. Не знаю, кто к этому моему решению больше причастен: мой партнер по танцам Женька, которому, я чувствовала, очень нравлюсь по-женски, или папа.
— Хорошо. Вот займешь первое место на бальных танцах, тогда спокойно уйдешь, — сказал он.
Это был вызов. Я его приняла танцуючи и стала первой.
«Молодец! Теперь можешь делать как хочешь!» — похвалил папа.
Сжимая медаль, я была на седьмом небе от счастья. Но не от награды — от того, что папа не стал поступать, как многие взрослые, и уговор наш не нарушил.
Я часто его вспоминаю. Особенно теперь, когда сама села за руль. Спустя 40 лет наконец получила права. Честно, никогда не представляла себя в этой роли — заставили операторы, которым надоело заказывать для моих съемок краны и платформу: «Оль, ну научись уже водить! Столько бабла уходит!»
Я сдалась. Помню, в автошколе мы разбирали какую-то ситуацию при объезде. И вдруг у меня ком в горле встал — я поняла, отчего никогда не хотела садиться за руль.
Мне десять лет. Мы с мамой сидим на кухне и ждем папу. Он гнал очередную машину из-за границы и должен был уже вернуться. Но прошло трое суток, а вестей от него никаких. Телефона, чтобы вот так позвонить, тогда еще не было. Мама начала предчувствовать беду. Звонок в дверь. Открываем — на пороге несколько мужчин. Они заходят в нашу маленькую квартирку и молча встают, опустив головы. И эта минута тишины, кажется, длится вечно. Мама плачет. А я убегаю в свою комнату, зарываюсь лицом в подушку и тоже рыдаю. Мне так страшно, что кружится голова. Мой уютный детский мир рушился, выбивая почву из-под ног.
Папа разбился где-то под Красноуфимском.
Был период, когда я всматривалась в проезжающие машины — вдруг папа сейчас откуда-нибудь появится и все это окажется чьей-то дурацкой и злой шуткой. Но он не появлялся. А потом и я перестала ждать. Только это оказалось вовсе не принятием. Когда мы с психологом прорабатывали детские травмы, всплыла сильнейшая обида — «Бросил меня!». Дальше я росла, не чувствуя мужской отцовской защиты. После похорон папины друзья скинулись и оплатили мне и брату поездку в Чехию. Нас была небольшая группа детей, собранных по всему Екатеринбургу, в том числе моя подруга-одноклассница Маша, с которой дружим и сейчас, — человек десять. Ехали через Москву. Тогда я впервые увидела Красную площадь. «Вот это масштаб!» — подумала. Тогда и представить не могла, что однажды буду здесь жить.
Поездка в Чехию не принесла того утешительного эффекта, на который рассчитывали взрослые, а лишь отсрочила горевание. У меня начались проблемы со здоровьем. Однажды проснулась ночью от ощущения чего-то неприятного и липкого под щекой. Мама включила свет и побелела — вся моя подушка была в крови, а из носа текли две красные струйки. И так было не раз. Мне проверяли голову, делали УЗИ шеи, водили на массажи, но это почти не помогало. «Никаких физических нагрузок. И с театральной, и с танцевальной деятельностью надо завязывать», — настаивали врачи.
Я ушла из театра и целый год ничего не делала. А в «Утренней звезде» танцевали ребята из группы «Киплинг». Двое девчонок и двое парней из нашего Екатеринбурга, одетые в костюмы арлекинов, прогремели со своим необычным танцевальным номером. Вернувшись знаменитыми, они решили набрать себе учеников. Моя подружка Лена об этом узнала и давай меня уговаривать: «Оля, там преподаватели — сами «киплинги», пойдем?»
И мы пошли. Школа современного танца при Екатеринбургском центре современного искусства, которой руководил Лев Владимирович Шульман, оказалась серьезной — мы стали изучать все стили, которые только существуют. Педагоги приезжали к нам со всего света. Мы ставили спектакли и вместе с ними ездили выступать в Англию, Германию, Данию, Швецию, Нидерланды... Пол-Европы объездили.
С гастролей я всегда возвращалась с обновками. У нас с девчонками была идея фикс — хорошо одеваться. После смерти папы денег у нас в семье было в обрез, но мама все время где-то выискивала какие-то доллары, чтобы дать с собой. Из поездок мы везли все: сумки, кофты, брюки... Помню, тогда в Европе только вошли в моду джинсы с коротенькой юбочкой — я купила их и была самой крутой в Екатеринбурге!
Но самая впечатляющая поездка была, конечно, в Америку. Это был обмен опытом. В Екатеринбурге Шульман устроил джазовый фестиваль, на который съехались танцовщики со всей России. Американцы делали для них мастер-классы. А после в Штаты полетели уже мы — ученики Льва Владимировича. Поселили нас под Чикаго — мы жили в огромном доме мультимиллиардера. С его женой Барбарой до сих пор общаемся в соцсетях. «Оля, я так и думала, что ты станешь актрисой!» — радовалась она, когда начали выходить фильмы с моим участием.
Кстати, моему поступлению в театральный я обязана тоже танцам. А точнее, известному режиссеру и хореографу Саше Пепеляеву, которого Лев Владимирович выписал к нам из Москвы. Такой красивый, творческий — мы с девчонками тут же все в него повлюблялись. На репетициях жадно ловили каждое слово, каждое движение.
Пепеляев поставил с нами спектакля четыре. С одним из них, «Амальгамой», мы даже поехали на «Золотую маску» в столицу. Это была не чисто пластическая постановка, с драматическими вкраплениями. И так мне понравилось это небытовое существование на сцене, что на предложение Саши пойти работать в его театр «Кинетик» я ответила... отказом.
— Наверное, буду в театральный поступать.
Секунд пять Саша молчал, а потом предложил:
— А хочешь, я попрошу, чтобы тебя посмотрели?
Пепеляев сам оканчивал ГИТИС, и у него было много знакомых педагогов. Он тут же позвонил одному из своих друзей. Помню, я читала что-то из Цветаевой: «Осыпались листья над Вашей могилой...» — и письмо Татьяны Онегину — пожалуй, единственное, что помнила из школьной программы. Из-за постоянных гастролей я много пропускала, а школа была серьезная, с математическим уклоном. Поэтому в старших классах мама перевела меня в свою, где работала учителем физкультуры. На мое постоянное отсутствие на уроках там смотрели сквозь пальцы.
«Все хорошо, только басню надо бы выучить и прозу поменять. И вот еще что, — преподаватель протянул мне бумажку с номером своей ученицы. — Позвони, Нелли тебе поможет».
Это была та самая Нелли Уварова, которая после «Не родись красивой» станет суперзвездой. А в то время она только выпустилась из ВГИКа и поступила в РАМТ. Там-то мы и репетировали мою вступительную программу.
В тот год свой курс в ГИТИСе набирал Олег Кудряшов. Я легко прошла первые два тура и накануне решающего испытания случайно столкнулась со знакомым парнем из Сургута, с которым танцевала на фестивале джаза в Екатеринбурге. Вот так встреча! Разговорились, и оказалось, что он учился в Москве, а теперь здесь живет.
— А ты здесь как? — спрашивает.
Отвечаю:
— В театральный поступаю!
— А к кому? — продолжает он и смотрит так хитро-хитро.
Ну, думаю, что объяснять — все равно не поймет.
— Да там есть один, Кудряшов. Очень, между прочим, известный...
И он тут как давай ржать.
— А я там буду педагогом по танцам!
С Олегом Глушковым, известным театральным и киношным постановщиком, мы потом часто пересекались и на съемочных площадках. Например, в «Стилягах» он ставил все танцевальные номера и на театральной сцене. Но это будет несколько лет спустя, а пока у меня только начинается жизнь студентки ГИТИСа. И поначалу даже очень шикарная.
Во время поступления я жила одна в большой квартире папиных друзей — они уезжали на все лето. Потом на какое-то время меня взяла к себе Лена Николаева — комнаты в общаге давали не сразу. Денег у нас не было, и мы придумывали разные способы их заработать. Часто пели в переходах — я, Николаева, Лабутина, Пересильд и Ноздрина. Квинтет у нас получился что надо: какой-то мужчина нам даже кинул сто долларов — огромные деньги для нас, голодных студенток. Как мы гуляли тогда!
А одно время мы с Николаевой стали промоутерами сигарет. Нас хватило ненадолго, сдались в первый же день: «Да ну это все! Мы выше этого, не пойдем больше сигареты продавать!»
Курс у нас собрался лидерский и до безумия творческий. Когда мы ставили «Кармину Бурану», все от нас в ГИТИСе шарахались — мы барабанили с утра до ночи, выносили окна из аудиторий. Кудряшову говорили: «Ты где таких сумасшедших понабрал?» Любили мы друг друга до безумия — и творчески, и по-человечески.
Одним из самых безбашенных дуэтов на курсе был Филимонов — Ткачук. Они всегда взрывали своими этюдами, успев перед этим рассориться и не раз послать друг друга по матери. С Лешей работать мне очень нравилось — он всегда предлагал что-то необычное. Неудивительно, что в ГИТИС его приняли, считай, просто так. Вообще-то он не собирался поступать в театральный — приехал за компанию со своим другом Андреем Неделькиным.
Неделькину Леша помогал в режиссерской работе и заодно прочитал приемной комиссии какое-то стихотворение. И все — его взяли. Редкое везение, конечно! Первые два курса у нас с Филимоновым была исключительно дружба. У меня был бзик — если и крутить с кем роман, то только не с однокурсником. У нас ведь тут одна семья — никаких тайн друг от друга. Но Леша умел добиваться — на третьем курсе я сдалась. А к концу четвертого...
Перед спектаклем мы всегда скрепляли руки: раз, два три... «Я беременна!» — выкрикнула я, и все пошли на сцену.
В танцевальном спектакле Олега Глушкова «полюбовно» мы катались по полу и перекидывали друг друга. Все смотрели на меня с ужасом. Я отыграла все спектакли, не пропустив ни одного, — мои костюмы приходилось постоянно расшивать. А осенью родила.
После съемок в фильме «Разметка» Леша заработал прилично денег — из общаги мы переехали в коммуналку на Арбате. Соседей толком не было, и в нашем распоряжении оказалось целых две комнаты с высоченными потолками. В маленькой мы устроили спальню, а в большой собирались тусовки — у нас постоянно кто-нибудь да гостил. Хорошее было время! А потом эту коммуналку кто-то купил, и нам пришлось искать новое жилье — мы съехали на «Бабушкинскую» в свежеотремонтированную большую «двушку». Там я пыталась принять новую для себя роль — роль матери. Давалось мне это очень тяжело. Пока я рожала, мои однокурсники ставили «Шведскую спичку», с которой и открылся Театр Наций под руководством Евгения Миронова. А моя театральная жизнь проходила мимо. Это дурацкая детская позиция, когда считаешь, что только все стало начинаться, — и тут ребенок.
Как только к нам приехала мама, я сразу побежала на съемки — Василисе тогда было всего две недели. Юля Пересильд позвала меня в проект, в котором сама снималась. Мне досталась роль ее подружки. А потом начались «Стиляги»...
Для своей картины Тодоровский отсматривал молодых актеров всех театральных институтов — московских и немосковских. Наш мастер Олег Кудряшов, который не поощрял съемки во время учебы, вдруг сам предложил: «Сходите попробуйтесь!»
Мы пошли всем курсом. Пели, танцевали, показывали все свои таланты. Это было еще до моей беременности. Тогда, помню, утвердили основной костяк — Катю Вилкову и Антона Шагина, Макса Матвеева, Женю Брик, Игоря Войнаровского. А потом что-то не заладилось, и съемки пришлось отложить на год. Чтобы состав не распался, Тодоровский снял с ними «Тиски». А к «Стилягам» вернулся, когда я уже родила. Был новый большой кастинг. Как уже рассказывала, главным хореографом-постановщиком там был наш Олег Глушков. Он быстро подтянул всех наших — Николаеву, Акимкина, Филимонова — много человек взял из ГИТИСа.
Звоню ему:
— Олег, ну как у вас там?
— Танцы ставим. Давай приходи!
Разве от такого отказываются? Я сцеживала молоко и бежала на репетиции. В течение полугода три раза в неделю мы встречались и придумывали танцы. Глушков что-то утверждал, что-то просил переделать. Когда снимали сцену под песню «Ему не нужна американская жена», потребовались три яркие девочки. Выбрали, понятно, Вилкову — у нее роль, а к ней — меня и Николаеву. С Леной отсняли первые пробные дубли, потом она ушла в «Неваляшку». А мы поехали снимать наш фильм-праздник в Минск. Кстати, в том эпизоде засветился и Филимонов. Когда герой Матвеева уезжает в Америку и раздаривает всем свои стиляжные вещи, Леша появляется в кадре кусочком голой спины. На съемках он пробыл всего неделю, после Вырыпаев забрал его на «Кислород», а я осталась в Минске. С нашей маленькой дочерью в это время сидела моя мама.
Она вообще очень часто меня выручала, выручает и сейчас. Дети полностью на ней. Василиса, правда, уже взрослая и совсем уже самостоятельная девочка. Готовится поступать в театральный, я очень сопротивлялась, но против истинных и сильных желаний детей идти нельзя, у них свой путь!
Много было в семейной жизни мощных переживаний и передряг. Экзистенциальный кризис очень хорошо ложится на Достоевского — вся эта депрессия, поиски смысла жизни... И тут мне звонит театральный агент Олег. Его все знали — он ходил на институтские спектакли и подмечал понравившихся артистов. «Оля, приходи на пробы «Достоевского».
Владимир Иванович Хотиненко никак не мог найти актрису на роль Аполлинарии Сусловой, любовницы писателя. Ему нужна была такая, с женским страстным нутром и стервозностью. Когда Хотиненко увидел меня, вопросов у него больше не возникло, я была тут же утверждена.
На съемках волновалась ужасно. В мой первый день мы снимали финал — расставание главных героев. Мой партнер — Женя Миронов, мастодонт, с которым я толком и не знакома. Да и опыта почти нет. «Стиляги» не в счет — у меня там роль маленькая, без слов. Но удивительная история, по ней меня до сих пор узнают. Поэтому женщинам, с которыми сейчас занимаюсь танцевальными практиками, всегда говорю: люди воспринимают друг друга не по одежке, а по энергетике. На съемках «Стиляг» она у меня била через край. На «Достоевском» был очень долгий грим. Чтобы накрутить мои волосы длиной по копчик и собрать из них прическу, уходило три часа. В это время я любила наблюдать за перевоплощениями Миронова. Пока ему клеили бороду и прорисовывали морщинки, он как будто менялся изнутри и даже говорить начинал как Достоевский.
Моя первая сцена с обнажением тоже случилась на этом проекте и тоже с Мироновым. По сценарию Достоевский просыпается и видит Аполлинарию с веревками на ногах. Он ей накануне про кандалы рассказывал, а она запомнила и себя связала. И дальше обнаженная лодыжка, полупрозрачная рубашка... Он начинает ее целовать — губы, шею. Разрывает рубашку...
Чтобы я не смущалась, со съемочной площадки вывели всех — остались оператор и режиссер. А у меня в голове крутилось только одно: «Лишь бы красиво сняли». Но Илья Демин — великий мастер. Сейчас он президент Гильдии кинооператоров России. После кормления грудь у меня стала не такой, как раньше, и я по этому поводу очень переживала. До сих пор учусь принимать свое тело со всеми недостатками. Несмотря на то что я много занимаюсь физически и от природы у меня неплохая фигура, с возрастными изменениями бороться непросто. Это раньше можно было за пару дней похудеть, а сейчас пару дней не поспишь нормально, пропустишь тренировку — все поплывет и обвиснет.
Меня часто спрашивают, каково это — сниматься в подобных сценах. Отшучиваюсь: «Я эксгибиционистка. Было бы идеальное тело, голая бы по улицам ходила». На деле я всегда очень стесняюсь.
«Извини, но я бы на тебя не оглянулся», — спровоцировал меня однажды на пробах Саша Котт. В свой фильм «Охотники за бриллиантами» он искал женщину, которой бы вслед мужчины шеи себе сворачивали. На роль меня все же утвердили, да и Женя Миронов посоветовал актрису, с которой только что сыграл страстные отношения в «Достоевском»... Ну и, вероятно, позабытая мной женская энергия все же просочилась.
В «Одессе-маме» меня перекрасили в блондинку. У нас был классный состав, мощный, звездный — Петр Федоров, Агния Кузнецова, Катя Гусева, Дмитрий Дюжев, Света Устинова. 60-е, романтика — все это было в кадре, а вне съемочной площадки — новый кризис.
В жизни каждого человека происходят мощные пертурбации, сомнения, размолвки внутри него самого. Я в какой-то момент потерялась. Перестала понимать себя, мужа, профессию, жизнь. Вдруг поняла, что мне надо очиститься, обнулиться, и побрилась почти что наголо. Помню, мы сидели где-то с моим агентом Настей Перовой. Я была в бандане, она ничего не заметила. А когда прощались, я платок с головы и стянула. Надо было видеть ее лицо! Настя подумала, конечно, что я совсем рехнулась. Как назло, еще роли стали предлагать женственные. А я — пацан пацаном.
— Оля, приезжай, мы нашли деньги. Будем снимать! — позвонили мне помощники режиссера Антона Розенберга. В «Скольжение» меня утвердили, когда волосы у меня были по попу, меня пригласил однокурсник Влад Абашин — мы сняли короткий метр. А теперь хотели делать уже полнометражный фильм.
— Есть один момент: я немножко лысая, — отвечаю в трубку.
— Все равно приезжай, разберемся.
Парики для меня искали по всей Москве. Ни один в итоге не подошел, снимали как есть. Получилось даже лучше, чем было, — с ежиком на голове я выглядела такой странной несуразной женщиной.
Потом была очень милая комедия Карена Оганесяна «О чем молчат девушки» — с Судзиловской, Вилковой, Пересильд. Съемки были на Майорке. «Ну, оторвемся, отдохнем!» — думали мы. За все 25 дней у нас было всего два выходных. Один мы отсыпались. В другой — маникюр с педикюром делали. Даже не пошопились.
С Кареном мне всегда кайфово работалось. В «Легендах о Круге», где он был продюсером, я пробовалась сразу на несколько ролей — после полной смены режиссерского состава Тимур Кабулов, который и встал у руля картины, утвердил на главную — вдовы Круга. Ирина сразу отметила, что мы похожи — за исключением коротких волос, которые к тому времени не успели еще отрасти. У меня было несколько париков и хвост, который прикрепляли к затылку.
Съемки шли в доме, где убили Круга. И его мама и сестра постоянно наблюдали за процессом. Однажды я спросила:
— Как вы это все выдерживаете? — Пережив потерю отца, я еще не научилась спокойно относиться к смерти.
— Это же все ради памяти, — ответили они мне тогда.
Вообще, удивительно, как Круга все любят, какой он в Твери герой, я даже ездила к нему на могилу. Несколько раз общалась с Ириной по телефону, смотрела с ней видео — пыталась перенять интонацию, манеры. Она ведь тоже уральская. Когда сериал вышел, Ирина мне позвонила: «К вам, Оля, у меня никаких вопросов нет». И это была лучшая похвала.
А с Лешей мы все же развелись. Так и не смогли выстроить картинку, где муж и жена должны претерпевать все вместе. Я сейчас думаю, что в здоровые отношения люди могут вступать только после сорока — когда уже есть негативный опыт, когда поутихла вот эта гормональная влюбленность, когда каждый знает, что хочет и чего не хочет. А по молодости все иллюзорно. Люди пытаются создать свое счастье за счет другого, а так не получится. Женщины навешивают на мужчину свои идеалы, мужчина — свои. Мы навязываем друг другу личные представления, не осознавая, что другой не готов, не в его это силах. Вскрываются все детские травмы и недолюбленности.
С Лешей у нас были глубокие отношения. 15 лет вместе — немалый срок, когда люди втираются в друг друга, сложно расставаться. Был долгий период восстановления у обоих. А сейчас спокойно обедаем вместе с детьми, развлекаемся. Они очень дружат с папой, ездят в путешествия, и я всячески поддерживаю эту дружбу. Дети должны знать, что у них есть родители, которые их принимают и любят. У нас их двое. Василисе уже 18 лет. Она уникум: неординарная, очень красивая, мудрая, многогранная талантливая девочка. А Федя — просто мальчик-солнышко, мое счастье. Я их обожаю. С Лешей сейчас поддерживаем друг друга и всегда сходимся в одном: дети у нас уникальные!
После развода я начала возвращаться к себе — стала изучать психологию, восполнять ресурсы, позволять себе то, что не позволяла раньше. Например, уехать в лес и три дня провести там в полном одиночестве. Это очень помогает восполнять энергию. А она, как известно, может притянуть к себе все, что ни пожелаешь.
Так, я стала старшей медсестрой в «Особенностях национальной больницы». Фильм по одному из последних сценариев Александра Рогожкина в прокате с 3 октября. Это история про молодого немца, которому понадобилась медицинская справка для преподавания немецкого языка в русской школе. И чтобы ее получить, в больнице, мимо которой он проходил, ему придется исполнить множество поручений от самых разных людей: сумасшедших пациентов, лаборантов, медбратьев и сестер. Каждая сцена — полнейший абсурд! Но настолько правдивый! Как такое вообще можно написать? Это такая эстетика интеллектуального мудрого юмора. Все же это особый талант, не иначе. Я пока не видела, что получилось, хочу посмотреть. Уверена, это будет самый интересный фильм осени.
Была еще одна уникальная история. Два года назад я загадала съемки в глубоком фильме, где у меня была бы главная роль. И прямо через неделю мне прилетает предложение сняться в очень сомнительном проекте.
— Оль, только там сценария толком нет, а режиссер совсем не режиссер, а какой-то нейрофизиолог — Саламат Сарсекенов.
— Да ладно! — отвечаю. — Я же все его лекции слушала!
Саламат говорил вещи, которые были мне близки. Про то, что человек всю жизнь ищет что-то, не понимая, что самое главное всегда с ним — это он сам. Что просто по факту своего рождения ты уже есть и не надо никакого себя искать. Что можно жить относительно того, как ты уже живешь, и не утопать в разбирательствах и психологических штуках прошлого. Что опыт должен быть внедрен по факту его прохождения и что людям нужно настроить связь с самой живой тканью жизни, посредники для этого не нужны.
И с таким пониманием он написал сценарий, подложкой к которому стал булгаковский роман «Мастер и Маргарита». Но в фильме он настолько завуалирован, что это мало кто поймет. Я очень жду выхода проекта. Это будет такое «кино не для всех».
В конце августа начались съемки нового фильма Сарика Андреасяна, у которого я снималась в «Жизни по вызову 2». «Либидо» — история по трех девушек, которые открыли свое агентство, чтобы помочь доказать женам измены их мужей. У меня очень забавная героиня — мать троих сыновей, которых она нагуляла от афроамериканца, азиата и кавказца. Уже звучит как анекдот!
Я очень полюбила сниматься в комедиях, ведь в жизни нужно больше поводов для радости. Четко это осознала, когда летом не стало моей бабушки Ани. Мне удалось провзаимодействовать с ее мертвым телом.
Когда бабушку привезли для отпевания в церковь, одного из родственников попросили зайти первым, чтобы проверить грим и надеть на покойную крестик. Решила пойти я.
И вот стою в церкви. Служащие открывают крышку гроба, и первая моя реакция — это не моя бабушка. Головой понимаю, что умерший человек сильно меняется, но внутри все равно паника. Я не подаю вида и очень спокойно откидываю покрывало. Беру ее руки, сине-желтые, холодные. И как сумасшедшая начинаю их рассматривать — у бабушки ноготки определенные, по ним точно узнаю. Смотрю на пальцы — она. Перевожу взгляд на лицо — кто это? Злая старуха, какая-нибудь актриса, а может, модница — я увидела миллиард вариантов.
И тут понимаю, что весь накопленный опыт, вся любовь и тепло человека — это не тело. Тело — это лишь наша оболочка, аватар, у которого есть свой срок годности. Мне сейчас 40 лет. Но даже если моя жизнь будет зависеть только от того, насколько правильно я себя веду по отношению к своему здоровью — к примеру, перестану пить, курить, буду ложиться при закате и вставать на рассвете, перестану волноваться и психовать, — даже при этих условиях я проживу ну максимум до 105 лет. Так чего страдать? Я больше не хочу. А хочу радоваться, любить и творить. У меня на это как минимум еще половина жизни.
0
66.00
