ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Дек. 19, 2023

— Будете работать в свой день рождения...
— Понимаете, 27 ноября, так в моей жизни мистически сложилось, он и радостный, и очень горестный день. Дело в том, что шесть лет назад в этот день я ждал от Олега Павловича звонка. Он всегда меня поздравлял с днем рождения. Но он не позвонил, а его телефон не отвечал. В этот день он попал в больницу, из которой уже не вышел. И именно в этот день! И это для меня тоже был какой-то невероятный знак связи... Поэтому этот день для меня такой, достаточно сложный по моему эмоционально-чувственному состоянию.
— Спасибо большое, Владимир Львович, что поделились. Еще вопрос. Мне хочется его задать уже давно. Вижу вашу напряженную работу в роли художественного руководителя театра, школы... Вот только вчера был спектакль. Извините, вы в моем представлении просто Терминатор по физической нагрузке. Как выживаете? Что вас подпитывает?
— Вы знаете, даже у Терминатора, мы помним, отлетали руки, ноги... Другое дело, его отношение к этому. Потеряв половину тела, он продолжал действовать. Так мы и живем. Действие, действие. При всей напряженной жизни... Если говорить о том, что подпитывает. Я зафиксировал момент, когда что-то происходит в этот день удачное, хотя бы немножко, проходит спектакль хорошо и так далее — это, конечно, придает невероятных сил. А что посоветовать чисто физиологически...
— В принципе это актуально, вы знаете, сейчас и выгорание у людей, и хроническая усталость.
— С моей деятельностью иногда приходится спать очень мало, категорически мало для человека. И я знаю, что в течение недели, допустим, если я сплю по пять-шесть часов в лучшем случае, то где-нибудь в середине недели нужно найти день, чтобы поспать девять часов, зарядить батарейки. И тогда снова заряда хватает на целую неделю.
— То есть девять часов сна — это много?
— Это мечта. Мечта, которая идет вслед за мной. Вот это очень важно, меня это восстанавливает. Понятно, надеюсь, для всех, что это одно из важнейших условий, когда организм перезагружается, когда ты ему даешь возможность наполниться, отдохнуть и двинуться дальше.
— Тогда, наверное, очевиден ответ... У меня был вопрос, что вы будете делать, если вам позвонят и скажут, что в театре срочная дезинфекция, не дай бог, а в вашем расписании все встречи перенеслись, вы не нужны здесь. Что будете делать?
— Во-первых, дезинфекция, значит, я должен буду здесь находиться. Чтобы понять, почему же это произошло, кто же «траванул» это место. Встречи отменились, значит, появятся другие встречи. Так что вряд ли такой день может произойти.
— И вряд ли вы хотите такого дня.
— Да, в общем, он и не нужен. Я не бегу ни от проблем, ни от забот. Если есть потребность ждать этого дня пустоты, — это уже внутреннее понимание какого-то неправильного распределения тебя. Может, ты не тем занимаешься.
— Мне кажется, вам просто все здесь, в театре, интересно. Я смотрю ваше, мягко говоря, плотное расписание... Это не вызывает у вас раздражения, судя по всему...
— Да, это мой путь. Он — в движении. Если мы говорим: мой путь, его надо предъявлять в действиях. И у меня есть цель. У меня очень в этом смысле работает рефлекс цели.
— Поднять еще выше театр?
— Не только. Прежде всего дать возможность молодому поколению обрести себя, дать им возможности двигаться дальше. И чтобы то дело, которое было начато, продолжалось, и продолжалось успешно. И все-таки каким-то образом стимулировать талантливых ребят на дальнейшую активную жизнь и ответственность. Вот эти цели — познание себя в этом мире, изучение того метода, которым мы занимаемся, метода обучения и вообще метода существования. Как же браться за ту или иную работу. Идет большая последовательная творческая, научная, психологическая, физиологическая работа над собой.
— Вы знаете, когда готовилась, читала ваши интервью, меня очень зацепила одна фраза: «Будущее наше не дети, а родители, потому что мы движемся по пути к ним». Какие ваши убеждения или, может быть, принципы идут именно из семьи? Потому что у вас, именно в вашей семье с мамой и папой, вот так было?
— Я понял. Дело в том, что я вырос в невероятно творческой семье. Мама была режиссером театра кукол, папа — ведущим актером этого театра, и бо?льшая часть их жизни вертелась вокруг создания спектаклей, работы. Это такой генетический состав, который меня выводил на то, что я делаю сейчас... Я так был ими создан... Наверное, главным в нашей семье была страстность, занятие тем делом, которым ты увлечен.
— Я помню, вы рассказывали, что они спорили из-за Мальвины, куда поставить ее на сцене, а потом ужин быстренько на гладильной доске. Быт — не важен...
— В этом смысле бытовая часть, она была достаточно скудная, и на это никто никогда не обращал внимания, потому что все были страстно увлечены делом. И поэтому я с детства всегда если чем-то занимался, что мне интересно, то страстно. Сначала был увлечен биологией...
— Животные дома были у вас...
— Да, и это была действительно страсть такая.
— Потом решили освоить музыку.
— Музыку... В общем это все было страстно. Страстно и неотступно. Это отношение к любимому делу, к своему увлечению, вот это, наверное, неизменно остается во мне.
— Уроки в вашей семье преподносились, наверное, как-то ненавязчиво, не читали мораль, не говорили, что так нельзя делать, а вот это хорошо?
— Вы знаете, мне предоставляли большую свободу. Родители верили в меня, у них было большое доверие ко мне. Они за мной наблюдали, скорее. Видели, чем я занимаюсь, были очень внимательны. И в этом смысле не мешали, а наоборот, подкидывали информацию. Начинаешь рисовать, тебе дарят карандаши, краски. Ну и так далее. В этом смысле они давали возможности.
— Не ожидания от ребенка, а наблюдение — как ему интересно, что в нем живет.
— Конечно, конечно. А так я знал, чем они занимаются, смотрел, какая у нас была литература в доме, какие картины висели. Это все воспитывало, так или иначе. Какие слова произносились в доме. Это воспитывало вкус.
— Вы помните свой первый заработок, вот именно когда вы сами заработали деньги? Может, в студенчестве?
— Да, я помню первый мой заработок, это, по-моему, после 8-го класса, мне было лет пятнадцать. В тот период жизни я, достаточно активный молодой человек, учился в школе, в Новокузнецке. Разные были периоды в жизни... Тогда я уже вступил в жизнь двора, имел популярность, ходил с гитарой, среди товарищей считался достаточно рисковым пацаном, заработал какое-то уважение, был до определенной степени бесстрашен. Шесть человек нас, вот таких оболтусов. И мы решили подработать. Тогда это называлось шабашные работы. Нас кто-то пригласил строить железную дорогу на Абашевско-Байдаевском месторождении. Между шахтами нужно было проложить рельсы. У нас был человек, который нами руководил, мы жили в вагончике, за месяц работы нам пообещали по 600 рублей.
— Ничего себе! В те годы это огромные деньги. У меня папа столько не зарабатывал.
— Что вы, шахтеры столько редко зарабатывали в то время. Мы работали как угорелые месяц, проложили два с половиной километра пути и две стрелки.
— Тяжело было физически?
— Было интересно, но мы работали как звери, у нас 600 рублей впереди на каждого светило. Когда мы закончили это, слово «по» потерялось, по 600 рублей. Оказалось — это на шестерых. Потом потерялось и 600 на шестерых, с различными комиссионными сборами. В общем, по-моему, мы получили рублей по 65—70 каждый.
— В ресторан один раз сходили, наверное, и все?
— Да нет, мы 15-летние, какие рестораны. Я это помню, потому что мои родители гордились, что я поехал... Но ничего, пережили мы и это, я привез домой эти деньги, отдал родителям. Можно сказать, познакомился с миром и отчасти с его несправедливостью, что нужно слушать, понимать, когда о чем-то договариваешься... Такая неудачная была рабочая коммерция у меня.
— Может быть, вам задавали такой вопрос... Если бы сейчас вы встретили этого восьмиклассника Володю... Только один совет. Вы бы что-нибудь сказали ему?
— Вот тут я бы, первое, не советовал бы раздавать советы этому молодому человеку, тем более мне. Можно было нарваться. Не надо его трогать, он сам разберется и выплывет. Вообще вот это — советы себе прошлому — очень неблагодарное дело. Главное — не сбить его личный опыт, его личные конфликты, столкновения, адаптацию в мире. Он жил как жил, как чувствовал. Поэтому нет-нет, никаких советов и никакого «А вот это сделал бы иначе». Все было сделано. Даже то, что неправильно было сделано, — правильно. Потому что это были те предлагаемые обстоятельства, те ошибки. И эти ошибки нужны были для чего-то, чтобы либо их потом не совершать, либо исправить. Вот если ты совершил ошибку и не исправил ее в дальнейшем — это ошибка. А так, безошибочного пути нет, не существует. Поэтому не надо возвращаться туда, где все уже произошло.
— Владимир Львович, мы готовим статью к 160-летию Станиславского...
— Величайший человек!
— Да. Читала воспоминания автора, который с ним работал, что Станиславский ему сказал: «Семьдесят пять процентов спектаклей моих проваливались».
В связи с этим вопрос. Скажите, у вас хоть раз в жизни, может быть в молодости, было, когда вы понимали, что провалились? Может, не вы лично, а ваш спектакль.
— Если мы начали с Константина Сергеевича и его высказывания о 75 процентах созданных им спектаклей... В этом смысле одной из ярчайших черт его характера, его разума была требовательность. Если почитать его работы, в основном это были описания неудач. Это его стиль, его взгляд на жизнь. Даже в конце жизни он сказал: «Меня хвалят за то, в чем я себя ругаю». Константин Сергеевич был иногда отчаянно разочарован этим непониманием того, к чему он стремится. Я так понимаю, вы говорите о разговоре Станиславского с писателем Валентином Катаевым...
— Да. О, как вы все знаете. Я вас не удивлю этой статьей.
— Я очень люблю воспоминания кого-то о ком-то, а тем более о тех, кто является властителем моих дум. Вот Константин Сергеевич, его портреты, вот здесь он на меня смотрит, сидя на своем балкончике в Леонтьевском переулке... А здесь они с Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко... Катаев был достаточно юным человеком, молодым литератором, вступавшим с ним в споры. Вообще это было время столкновений разных взглядов. Станиславский все время познавал и двигался вперед, иногда с такой скоростью, что многие за ним не поспевали. То, что другие еще пока обсуждали, он уже отверг и двинулся к другому. Скорость его мысли была невероятной!
Станиславский понимал: описывать успех — неблагодарное дело. Более того, как мне кажется, он говорил, прежде всего, не о провале как таковом. Он лишал себя высокомерия. Утверждал: «Я в провале существую». Это — обман.
— Он мог говорить о провале, когда спектакль имел успех у публики...
— В том-то и дело, это его взгляд. И вы знаете, я вам так скажу: так как театр дело невероятно живое, каждый спектакль не похож на предыдущий. Тот же самый спектакль, либо он растет, либо становится хуже. И в успешном спектакле, бывает, сцены выпадают или артист не до конца преследует цель персонажа, а подменяет своей артистической целью. Вот об этом Станиславский говорил... Когда-то он сказал потрясающую вещь. Это было в 1928 году, когда Константин Сергеевич уже перестал выходить на сцену. Он признавался: «Все-таки хочется выйти на сцену... Вот подумал я об этом, подумал, а потом понял: не смогу, замучаю себя требовательностью». Сам себя замучает! Вот это понимание того, что это — путь, который нужно проходить ежедневно. Во время спектакля, репетиций проходить заново... Это и давало ему возможность говорить, что у него 75 процентов провалов.
— А все-таки, поскольку вы герой интервью, можете вспомнить, бывали у вас неудачи?
— Было что-то удачное, что-то менее успешное. У нас, в Театре Табакова, был спектакль, который просто пошел один раз не в том месте. Задумка — для Подвала, для интимного воздействия, близкого присутствия зрителей. Когда перенесли это в другое пространство, он прошел недолжным образом.
— А как это, недолжным образом? Ну, холодновато?
— Зритель рассчитывал, видимо, на другое. А тут, когда появилась большая рампа, он оказался далеко... Это было давно, еще в прошлом веке. Мы еще чуть-чуть его поиграли в Подвале, и потом спектакль был просто снят. Олег Павлович всегда отличался тем, что если спектакль, когда он смотрит его на прогоне, ему не нравится, он его закрывает сразу же... Видите, мы усвоили, что сделали предшественники. У нас есть цепи прогонов, и на зрителей в том числе...
— Я поняла, о чем вы говорите. Есть система, позволяющая еще до премьеры оценить, пойдет ли спектакль...
— До премьеры оценить, насколько это возможно и будет ли рост у этого спектакля. Потому что спектакль действительно растет, двигается, бывает, не всегда хватает времени, чтобы все довести до ума, но, тем не менее, видна тенденция, что этот спектакль будет набирать жизненную силу. Мы стараемся внимательно относиться к этому. Как сказал один человек с юмором, по-моему, Черчилль, успех — это движение от неудачи к неудаче без потери энтузиазма. Вот это важно: не теряя энтузиазма, двигаться.
— Спасибо. Такой вопрос... В связи с тем, что я участвовала в запуске «шаров мечты» в начале сезона... Скажите, а вы любите мечтать? И нужно ли, по вашему мнению, это делать?
— Мне кажется, что все наши мечты проходят в воображении. А воображение — это стратегическое оружие человека. Потому что оно дает вам понимание, что же можно притянуть в жизнь. Это важнейшая часть существования человека, а в моей профессии она необходима. И это происходит ежедневно, ежечасно, именно живая работа воображения, мечты. Все эти цели, о которых мы говорим, это не просто логический путь, который ты прокладываешь, он зачастую сопряжен с мистическими вещами, неожиданными, когда вдруг появляется то, на что ты не рассчитывал, приходит неожиданное открытие. Если ты увлечен — идешь туда, постоянно двигаешься к этой недостижимой цели. Я говорю о знании себя, и какие найти ключи, чтобы двигаться быстрее, чтобы сделать как можно больше правильного, интересного, полезного. Это огромная часть моей жизни — мечта, воображение, фантазия. И если это вдруг будет заблокировано, это провал. Мечтайте!
— Кстати, во время прошлой нашей беседы вы сказали фразу, что у Вселенной есть все. Многие в это верят... Но если это сопряжено с волей другого человека, тогда как? Мы же не можем воздействовать на это?
— Ну, как же мы не можем? Почему же мы не можем? Это и есть суть конфликта. Вот я для себя сформулировал, что такое воля. Она подразумевает три составляющих. Воля — это сила характера, волевой человек. Воля — это желание, моя воля. И воля — это свобода, вольный человек. Вот это соединение, этот триптих силы характера, желания и свободы, он может повлиять на волю и другого человека. Как только что-то из этого не работает, допустим, есть сила характера, свобода есть, а желания нет, гармония разрушается. Поэтому это все надо соединить и убедить, доказать. А если это не получается, значит, надо продолжать действовать, но менять тактику.
— Еще мы с вами говорили о смелости, о том, что это очевидно присуще вам... Скажите, если вам нужно вселить смелость, уверенность в ваших учеников, в ваших актеров или даже в самого себя, что вы делаете?
— Вообще, это одно из очень важных человеческих проявлений — умение рискнуть, победить свой страх, неудачи. Это важная составляющая, которую человек должен применять в своей жизни. Для достижения цели нужно что? Препятствие. Препятствие появляется — значит, ты либо обходишь, либо идешь напролом!.. Вообще, для победы нужна атака. Если это доведено в предлагаемых обстоятельствах до вот такого отчаяния, что ты понимаешь, что выхода нет, что ты сейчас будешь уничтожен, лучше двинуться вперед. Это выбор стратегии и тактики, здесь очень важно размышлять, и хорошо бы быстро!
— Вопрос про место силы... У вас есть такие места в России? Когда вы чувствуете, что туда стоит вернуться, чтобы наполниться.
— Место силы — это не просто пространство, а пространство, которое связано зачастую с кем-то. Поэтому место силы — да, действительно театр, это то место, где можно предъявить эту силу, где можно ее накопить, аккумулировать. Это, конечно же, встречи с другом или с друзьями. Говорю именно о близких людях. И есть еще одно. К этим местам силы я призываю всех наших студентов, учеников. Для этого придумана наша игра «Хранитель», когда каждый из студентов достает шар, в котором фамилия какого-то великого актера. Мы с ребятами идем на кладбище, посещаем могилы этих людей. Вот для меня, как ни странно, кладбище, где похоронены люди, которых я любил и продолжаю любить, — это место силы. И с каждым днем любовь эта все сильнее. И Новодевичье кладбище, и могилы родителей, которые находятся в Новокузнецке. Это путь памяти, который будет передаваться следующему поколению. Человек — это память. Без памяти это уже не человек, а какое-то отдельное существо. Это те внутренние силы, которыми питаешь себя.
— К вопросу о местах силы... Хотела затронуть ваши поездки по всей стране, удивительные. Почему удивительные? Вы знаете, не все стремятся в Ямало-Ненецкий автономный округ ехать. А вы туда везете полтруппы и показываете спектакль.
— Вы знаете, как правило, такие поездки сопряжены с повышенной ответственностью. Потому что мы приезжаем на новое место и делаем все, чтобы зрители увидели тот же вариант спектакля, что и в Москве. По железной дороге или фурами доставляются все декорации. И у нас проходят длительные репетиции. Мы приехали в Салехард, там зрительный зал на 686 человек, больше как концертный. Требуется определенное воздействие, постановка новых задач, работа со светом и так далее... Поэтому, как правило, не хватает времени поездить по городу, что-то посмотреть... Но вообще, приезжая в какой-то город, я собираю всю информацию, которая есть, во всяком случае в интернете.
— Что можно сказать про Салехард? Они, наверное, северное сияние там видят...
— Это очень необычное место, город на самом краю полярного круга. Да, там наверняка есть сияние. Но мы не видели, потому что еще не время было. Когда мы приехали, было достаточно тепло, и только в последний день, когда улетали, выпал снег. Вечером мы съездили, посмотрели место, где стоят яранги, пасутся олени. Вообще интересно: город строящийся, достаточно современный, а вокруг тундра. Я так понимаю, во всем Ямало-Ненецком округе, с его городами, 500 тысяч жителей, это не так много, а территория огромная. И в Салехарде всего 50 тысяч жителей. Туда приезжают на вахты, и 90 процентов света, который мы получаем, он оттуда. Я посмотрел много видео, какие у них прекрасные пространства, реки, как живет народ... Вообще, много где приходилось бывать. Был на полуострове Диксон, видел Северный Ледовитый океан, остров Олений... Поэтому я вообще в курсе нашей большой страны. И вряд ли найдется какой-то отдаленный уголок, где я никогда не был.
— Вы бывали в условиях похода, когда надо в палатке ночевать? На природе, в тайге?
— Конечно. Вы знаете, в юности это было нормальное явление, я жил рядом с тайгой. Но и когда работаешь в кино, это практически цыганская жизнь. Раньше не было таких комфортабельных современных вагончиков. Но мы находили возможности, находили дома жителей, которые нас могли приютить. В этом смысле я очень информированный относительно нашей большой, невероятно красивой страны человек. Географию нашу посмотрите даже за последний год, мы передвигались по всей стране.
— Да, это беспрецедентно.
— Только в этом году — Хабаровск, Красноярск, Кемерово, Новокузнецк, Краснодар, Тула, Салехард, Крым...
— Тогда ответьте. У меня есть фирменный вопрос-тест, для артистов. Вы вышли покурить из «Сапсана», мобильник в поезде, деньги в поезде. Там, знаете, есть станция Вышний Волочек, одна минута стоянка, и вот те, кто хочет перекурить, они успевают. Но вы не успели... Поезд ушел. Ночь. Вокзал закрыт. Ваши действия?
— Мне недостаточно предлагаемых обстоятельств для того, чтобы сразу сформулировать ответ. Если вы сейчас еще начнете добавлять: минус 40...
— Нет, не буду, погода, как сейчас. Лето, может быть, даже...
— В каком я состоянии?
— В трезвом.
— В общем, вы понимаете, дальше — как же это так получилось, что я вышел покурить на минуту и не успел заскочить в поезд? Видите, это все такие предлагаемые обстоятельства, которые ведут к провалу. То есть, а если бы да кабы. Если я остался, значит, что-то произошло, слежу по логике происходящих событий... Но если вы хотите сказать, что я вдруг оказался в каком-то месте неизвестном... Ну, я сориентируюсь. У меня ориентировочный рефлекс очень неплохой. Я найду выход из этой не совсем опасной ситуации. В крайнем случае, я же понимаю, что это Вышний Волочек, то есть там люди-то живут. Знаете, как в пьесе великого Вампилова «Старший сын». Если вы помните, там тоже два парня застряли и говорят: «Пойдем, постучимся». И там целая история произошла, которая фактически свадьбой закончилась. Поэтому...
— Постучаться-то можно найти куда, тем более в провинции.
— Конечно. Постучусь: «Здравствуйте, это Гоцман, проверить зашел». Я думаю, пустят. Не пустят, пойду в другую дверь постучусь. Посижу в подъезде. В общем, я найдусь, это для меня не катастрофическая ситуация, в которую вы меня пытаетесь погрузить, а скорее анекдотичная... Вы знаете, это было в прошлом веке, я где-то в Америке был, с кем-то ехал... В общем, разругался: «Останавливай, выхожу из машины!» Это была глубокая ночь, хайвей где-то в районе Лос-Анджелеса. Там машины не останавливают, это исключено. Стою один у обочины. Едет машина, я вот так руку — раз, и она тормозит. Останавливается, там сидит русский человек, говорит: «Владимир, здравствуйте, а что вы здесь делаете?» Я сел. Те люди за мной потом вернулись, а меня уже нет... И когда они приехали, я уже дома сидел. Это к нашему разговору...
— Владимир Львович, еще один «юбилейный» вопрос. Говорят, что возраст — это не только накопление навыков, опыта, но и отказ от лишнего. Есть такая теория, что сначала жизнь бесконечно расширяется, а потом, после определенного возраста, начинает сужаться. От каких иллюзий вы отказались? И какой сейчас процесс идет у вас? Вы чувствуете: идет до сих пор расширение или уже сужение, без чего-то можно обойтись, а что-то совсем лишнее?
— Знаете, в моей жизни, с рождения и нахождения в моей семье, и дальше, лишнего практически ничего не было. Не было излишков чего-то. Более того, я на лишнее и не рассчитывал, оно мне никогда не нужно было, это генетический состав. Единственное, что я могу понять, что может быть не лишним, — это страстность, увлечение. Поэтому я не испытываю такого мучения отказа от чего-то, нет, оно все естественным путем приходило в мою жизнь, и таким же естественным путем отпадало. Это как путь, ничего специально я не выключал из своей жизни, и не отказывался ни от каких иллюзий. Вообще, моя деятельность, она иллюзорна. Деятельность артиста — это иллюзия, как я могу от нее отказаться? Мы выходим на сцену, вселяем в себя другого человека и добиваемся его цели. Его. Не своей, а его цели, здесь и сейчас.
— А когда говорят, что актер всегда играет? Я с этим не согласна, глядя на вас.
— Я сразу же начинаю вспоминать Шекспира — «Весь мир театр. В нем женщины, мужчины — все актеры... И каждый не одну играет роль». Каждый человек на земле в тот или иной период жизни, будь ему три года или чуть старше, мечтал быть артистом.
— Конечно, и я мечтала. И балериной даже.
— Вот видите, как Шекспир был прав... «Я сам обманываться рад», — говорил другой замечательный поэт... Поэтому нормальное явление, когда люди вот так эмоционально-чувственно существуют друг к другу, создают определенные ситуации, входят в атмосферу, в ту или иную, потом разрушают ее. Поэтому нам и интересен театр, мы идем посмотреть, как ведут себя люди.
— Владимир Львович, как-то хочется уравновесить, потому что у нас достаточно серьезные темы. Поэтому простой вопрос. Скажите, что вы любите делать для отдыха? Побыть за рулем, послушать музыку, почитать книгу, потанцевать. У вас есть такое занятие, которое просто вас расслабляет, выключает?
— Из перечисленного есть то, чем я занимаюсь всю свою жизнь, и это обязательная программа каждого моего дня, — я очень много читаю.
— Расскажите, когда вы успеваете читать? За обедом? У вас же очень занятой график.
— Обедаю я на ходу, и график занятой, а после работы у меня просто физическая потребность, в ночи я читаю большое количество материала.
— Вы бумажные носители любите?
— Любые. Конечно, люблю я бумажные, и книги у меня везде. Для меня это важнейшая составляющая моего существования, и так было всегда. Всегда у нас дома было очень много книг. И когда я куда-то приезжал, это всегда было одним из любимых занятий, рыться в книгах. Поэтому, если меня ночью запустить в библиотеку, я найду себе занятие...
— В Библиотеку имени Ленина особенно. Там много подземных этажей...
— Потрясающе. Надеюсь, в будущем мы сделаем в нашем театре библиотеку, которой будут пользоваться все интересующиеся.
— Вы вообще таких редких авторов находите... Как можно было вспомнить о драматурге 30-х годов Афиногенове? Вы когда сказали на сборе труппы, я подумала: откуда вы про него узнали вообще?
— Это то, что будет составлять наш портфель. Для театра очень важно чувствовать время. Если говорить об Афиногенове, о пьесе «Страх», на которую я обратил внимание, она не самая совершенная, но этот материал дает мне возможность двигаться и понимать: дальше что с этим можно сделать, как это сделать здесь и сейчас? Потому что вся драматургия в том или ином театре крутится внутри наших интересов. У нас постоянно развивающийся коллектив — для того чтобы то или иное взять, нужно понимать, кто это будет воплощать и ради чего.
— Мы в этом сезоне увидим вас в новой роли?
— Будем надеяться... Понимаете, моя задача, чтобы работал не только один я, а коллектив. Давать возможности. Если бы я поставил цель демонстрировать себя, ну может быть, мне не так много нужно было бы артистов. У нас другая цель, у нас есть школа, есть молодые артисты, которых нужно стимулировать к дальнейшим действиям. Сейчас следующий этап, когда мы создали репертуар, которого не было в театре. Когда я сюда пришел, здесь было два спектакля. Теперь это большой, полноценный, яркий, разнообразный репертуар, пользующийся успехом у зрителей.
— Пользующийся успехом — это самое главное!
— К сожалению, в этих сутках 24 часа, чуть-чуть раздвинуть бы их, но... И у нас одна сцена в данный момент. Я в этом смысле с белой завистью смотрю на коллективы, у которых есть по нескольку сцен, нам бы это подошло. И мы к этому стремимся.
— Давайте поддержим нашу традицию: в интервью всегда есть один вопрос про Табакова. Я уже привыкла к этому определению — наш Небесный художественный руководитель. Может быть, речь уже идет о том, что здесь живет его дух? Он с нами благодаря вам... И у меня ощущение, что он сейчас для меня более жив, чем пять лет назад... И какой самый ценный совет дал вам Олег Павлович?
— Прекрасное ощущение. Я очень рад, потому что этот театр создан им. Были разные периоды у этого театра, взлеты и времена затишья. И потом, как мне кажется, новый взлет. Поэтому, да, я, как его ученик, и с памятью у меня все в порядке, помню наши взаимоотношения. У нас было и много прекрасных моментов, и были споры, и непонимание. В общем, было все, как в большой творческой семье. И я знал, что он в меня очень верил. Все, что я делал, я делал по большей части для него. Для него как для учителя, чтобы он оценил. И это понимание, оно так и остается. Видите, сколько мистических соединений. И я в это верю и продолжаю идти этим же путем. И да, действительно, следующее поколение, которое его не знает, я настойчиво знакомлю с ним через то, что мы делаем. Поэтому, да, у нас есть Небесный художественный руководитель, и я верю, что его дух, он передается через его учеников, учеников его учеников... Он здесь существует, да.
Вы говорите про советы. Я тогда говорил и еще раз повторю, что самый точный совет, который Олег Павлович мне написал, — последний — говорит: «Вовка, я тебя люблю и хочу, чтобы ты развивался интенсивно и полно, и тебе, и людям будет хорошо. Твой Олег Табаков». Ничего более воодушевляющего я не слышал.