ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Март 29, 2022

Между генератором и коровой: как эмансипация обернулась двойной нагрузкой

Порабощение женщины возникает тогда, когда происходит разделение труда: производительный выпадает на долю мужчины, а подсобный — на долю женщины, писала в 1923 году Александра Коллонтай. Значит, чтобы женщину освободить, надо дать ей возможность зарабатывать. Придя к власти, большевики дали женщинам право свободно выбирать профессию и даже обещали платить равную с мужчинами зарплату за равноценный труд. Реализация этих прав буксовала из-за тотальной женской неграмотности, и новая власть взялась за решение этой проблемы.

Если в 1926 году читать и писать умели только 42,7% российских женщин, то в 1939-м — уже 83,4%. Девочек не просто учили — им помогали избавляться от стереотипов и не бояться пробовать себя в любых областях знания. К концу 1920-х женщины составляли половину студентов-медиков, к концу 1930-х — половину учащихся техникумов, к середине 1960-х — половину студентов-математиков и большую часть студентов-биологов. Исследование, проведенное в Новосибирске в 1963 году, показало, что девочки мечтали связать свою жизнь с наукой и техникой, отдавая предпочтение прежде всего математике, медицине, химии и физике. Образование открывало путь к росту квалификации: с 1930-х по 1970-е годы в четыре раза выросла доля женщин среди управленческих кадров.

Впрочем, женщины на протяжении почти всего XX века составляли и подавляющее большинство тех, кто занимался тяжелым ручным трудом, — складских рабочих, уборщиц, сиделок, рабочих на конвейерах. То, что должно было женщину освободить, превратилось в принуждение во имя индустриализации. Хуже всего приходилось жительницам деревень, которые работали на земле и в большинстве своем не имели ни карьерных перспектив, ни даже доступа к технике. Об их участи ходил анекдот: что будет, если высадить на необитаемый остров двух мужчин и женщину? Американцы устроят дуэль из-за дамы, у французов начнется любовь втроем, а русские построят колхоз, где один мужчина будет председателем, а другой — его заместителем. На вопрос «А где женщина?» герои анекдота отвечали: «Народ в поле!»

Государство видело в женщине не только работницу, но и мать. Это второе качество не просто отличало ее от мужчины, но становилось особой социальной обязанностью. Понимая, что забота о детях и домашний труд не позволяют работать на равных с мужчинами, государство строило прачечные, фабрики-кухни, ясли, детские сады. «Я принадлежу к семейству, где оба родителя сделали карьеру, моя мать была и главным инженером, и директором фабрики. Она редко готовила — когда шла с работы, заходила в кулинарию и покупала обед и ужин, это было вполне возможно даже в нашем провинциальном городе. А например, белье мы сдавали в прачечную, — вспоминает в разговоре с Forbes Woman кандидат исторических наук, доцент, директор Ивановского центра гендерных исследований (внесен в реестр иноагентов) Ольга Шнырова. — Моя более старшая коллега вспоминала, что ребенком она вместе с детским садом на лето уезжала на дачу».

Но полностью выполнить все взятые на себя обязательства государство не смогло. Ольга Шнырова предполагает, что одна из причин — экономическая: «Легче заставить женщину тащить на себе три функции [матери, работницы и общественницы], чем полностью ее освободить». Другая — демографическая: начав работать, женщины перестали рожать, и это государству не нравилось. Третья — социальная: «Первые годы революции были периодом радикальных коммунистических экспериментов. Когда большевики пришли к власти, они попытались построить принципиально новое государство, которого не было нигде. Эта радикальная ломка сверху происходила в обществе, 82% которого составляли крестьяне, жившие крестьянскими патриархальными общинами. Им все эти «ужасы» были совершенно непонятны». Четвертая — институциональная: за невиданную экономическую модернизацию советское общество заплатило консервацией отдельных звеньев социального устройства.

Поэтому уже в 1930-е годы государство взяло курс на возвращение традиционной семьи, в которой ответственность за детей и домашнее хозяйство лежит на женщине. В 1936 году были запрещены аборты, одновременно усилилась трудовая мобилизация. В результате женщины и работали, и рожали, и тянули на себе весь быт в условиях коммуналок и тотального дефицита, порожденного недофинансированием легкой промышленности. Как заметил американский советолог Александр Даллин, государство относилось к женщине как к чему-то среднему между генератором и коровой. После смерти Сталина возможность делать аборт по выбору вернулась (и в отсутствие секс-просвета надолго заменила собой контрацепцию), но ролевая модель «работающая мать» закрепилась в качестве идеала советской женщины, а с ней и двойная нагрузка.

«Эх, досуг, досуг... Слово какое-то неуклюжее «досуг»... «Женщины, боритесь за культурный досуг!» Чушь какая-то... Досуг. Я лично увлекаюсь спортом — бегом. Туда бегом — сюда бегом. В каждую руку по сумке и... вверх-вниз: троллейбус — автобус, в метро — из метро. Магазинов у нас нет, живем больше года, а они все еще недостроены», — иронизировала героиня повести «Неделя как неделя» Натальи Баранской. По данным на начало 1960-х, без учета «бега туда-сюда» на оплачиваемую работу и домашний труд женщины тратили около 15 часов в день — в 2–2,5 раза больше, чем мужчины.

А как у них?
В 1963 году выходит книга «Загадка женственности». Автор, американская феминистка Бетти Фридан, развенчивает миф о счастье быть домохозяйкой, критикует глянцевые журналы и спорит с Зигмундом Фрейдом, считавшим, что карьерные амбиции у женщин — это проявление «зависти к пенису». Книга сразу становится бестселлером.

Справляться в одиночку было тяжело, и женщины кооперировались — разные поколения делили бытовые обязанности. В заботу о детях включались бабушки (тем более что молодые семьи чаще всего жили с родителями, не имея собственной жилплощади) — благодаря им тысячи советских детей учились читать, боялись серого волчка и проглотить вишневую косточку, впервые оказывались в церкви и верили, что шваброй пользуются только лентяйки.

Двойная нагрузка не была невидимой: ее измеряли социологи и экономисты и обсуждали партийные лидеры. Способы решения проблемы предлагались разные. Государство по-прежнему старалось создавать «необходимые социально-бытовые условия для сочетания счастливого материнства со все более активным и творческим участием в производственной и общественно-политической жизни». «Это было уже в то время, когда страна начала переживать очень серьезные трудности. И экономические, и социальные — начинается эпоха дефицита. В этих условиях реализовать все эти благие намерения было практически невозможно», — вспоминает Ольга Шнырова. Помимо того что господдержка требовала бюджетных затрат, у нее были и естественные ограничения: государство просто не могло взять на себя домашнюю уборку, ночные бдения у постели заболевшего ребенка или проверку уроков у него же.

Другой вариант в 1988-м озвучил, следуя лейтмотиву общественной дискуссии, Михаил Горбачёв, сказав о необходимости «в полной мере вернуть женщине ее истинно женское предназначение». Это не было попыткой «отменить эмансипацию», как считает Елена Здравомыслова, у генерального секретаря был гуманистический посыл. Но следовать ему было невозможно по сугубо материалистическим причинам: на одну зарплату среднестатистическая советская семья выжить не могла.

Наконец, можно было бы разделить домашние и родительские обязанности поровну между женщинами и мужчинами. Еще в 1972 году социологи Леонид Гордон и Эдуард Клопов в книге «Человек после работы: социальные проблемы быта и внерабочего времени» сообщали, что «над мужчинами в наши дни почти не тяготеет своеобразное табу на участие в мелких бытовых закупках». А в 1977 году в новую Конституцию даже хотели включить положение о равных родительских обязанностях, но вместо этого в ней оказались две противоречащие друг другу статьи: одна провозглашала равенство мужчин и женщин в семейных отношениях, другая как бы делала женщин немного «равнее», гарантируя льготы, связанные с материнством. Как пишет доктор политических наук, специалист по гендерным исследованиям Светлана Айвазова в книге «Русские женщины в лабиринте равноправия», это вполне соответствовало противоречиям между общественной жизнью и реальной советской семьей, «которая перестала быть чисто патриархальной, но еще не стала эгалитарной, партнерской».

«Будь, пожалуйста, послабее»: чего хотел советский мужчина

Именно патриархатная семья виделась большевикам источником социального неравенства и несвободы женщин. Поэтому сразу после их прихода к власти советская гендерная политика представляла собой «рассемеивание» — полную ликвидацию частной жизни в привычном виде. Право на аборт, на развод (в 1920-е годы средняя продолжительность вновь заключенных браков составляла всего восемь месяцев), признание гражданского брака, признание отцовства и социальные гарантии матерям привели к тому, что работающие женщины стали экономически независимыми от мужей и отцов.

Мужьям и отцам это не нравилось. Журналы «Работница» и «Крестьянка» публиковали письма читательниц, которые жаловались на принуждение к домашнему труду. «Были частые сообщения о том, что мужчины избивали своих жен за организацию или даже участие в собраниях, и даже о женщинах-активистках, убитых неодобряющими их мужьями. В одной статье рассказывалось о том, как муж зарубил свою молодую жену топором на том основании, что она уделяла недостаточно времени работе по дому и уходу за детьми», — рассказывает Марианна Муравьева в статье «Бытовуха: семейное насилие в Советской России».

Но вместо того чтобы полностью выйти из патриархальных отношений, женщины, по сути, сменили партнера — им стало само государство. Для него рожали (а оно выплачивало пособия и строило детские сады), для него работали. Ему — в лице парткомов, профсоюзов и участковых — жаловались на мужей, если те пили, били или хотели развестись. Сами мужья из этих отношений оказались как бы исключены. Не имея возможности вернуть себе роль кормильцев и защитников со всеми причитающимися привилегиями, они оказались в глубоком кризисе маскулинности.

А как у них?
В 1953 году выходит первый номер журнала Playboy; в 1965-м Хелен Герли Браун становится главным редактором Cosmopolitan и из издания для домохозяек превращает его в журнал для секс-бомб. Тем временем в университетских кампусах зарождается радикальный феминизм. Активистки, участвующие в протестах против расовой сегрегации и войны во Вьетнаме, недовольны, что первые роли всегда достаются мужчинам, — и объявляют войну патриархату. Они требуют освобождения женщин от всех форм угнетения, от дискриминации на рабочем месте до сексуальной эксплуатации, поднимают темы насилия и репродуктивных прав.

«Вот это общественное чувство, что у нас с мужским полом не все в порядке, отражено и в массовой культуре, — рассказывает в беседе с Forbes Woman Елена Здравомыслова. — Бороться с ним сложно, оно закрепляется всевозможными демографическими аргументами, в том числе касающимися смертности. Разрыв в продолжительности жизни у мужчин и женщин постоянно приводился как подтверждение тезиса о нехватке мужчин». Главной причиной были, конечно, потери в войне, в ходе коллективизации и в результате репрессий: согласно переписи 1959 года, на 1000 женщин приходился 641 мужчина, тогда как по итогам переписи 1897 года на 1000 женщин приходились 992 мужчины.

Но были и другие причины. В 1968 году в «Литературной газете» экономист Борис Урланис писал: «Сейчас почти все мужчины в возрасте до 42 лет не принимали участия в военных действиях в годы Великой Отечественной войны. Между тем именно на возраст 30–40 лет приходится резкое превышение мужской смертности по сравнению с женской. Значит, дело не в войне и не в ее последствиях. А дело в том, что по сравнению с женщинами мы гораздо меньше оказываем внимания охране здоровья мужчин. Взять хотя бы консультации. Женские у нас есть, а мужских нет!» В мужских консультациях Урланис предлагал вести антиалкогольную и антиникотиновую пропаганду, а также борьбу с несчастными случаями и консультирование по вопросам половой жизни. Примечательно, что ответственность за охрану здоровья мужчин он возлагал на женщин — в том числе и потому, что к тому времени именно они составляли большинство врачей.

Впрочем, подобные предложения только стигматизировали мужчин. Увлекшись созданием новой сильной женщины, советская власть не предложила сколько-нибудь работающую модель нового мужчины, который теперь чувствовал себя потерянным. «Мне с тобою — // такой уверенной — // трудно // очень. // Хоть нарочно, // хоть на мгновенье — // я прошу, // робея, — // помоги мне // в себя поверить, // стань // слабее», — писал еще в 1962 году Роберт Рождественский.

Ролевыми моделями позднесоветского мужчины были герой войны (этот образ тиражировался масскультом), дворяниндекабрист (знакомый по школьной литературе) и герой зарубежного кино, чья жизнь полна опасностей и приключений. Типичный мужчина, опирающийся на эти образы в условиях советской действительности, — герой Алексея Баталова из фильма «Москва слезам не верит», считает Здравомыслова. «Он не номенклатурный, вроде не богатый, но мыслит благородными образами: и защитник, и любящий, и про равенство, но не про власть женщины, — говорит она. — У него тоже есть аргументы: «Все и всегда я буду решать сам. На том простом основании, что я мужчина».

Когда для снятия двойной нагрузки с женщины потребовалось перераспределить домашние и родительские обязанности, пребывающий в кризисе советский мужчина ответил молчанием.

«Если руководить — тогда мужчины»: были ли женщины в советской политике

«Невежественны в отношении простейших жизненных принципов, физических или каких-либо иных, а также в отношении своих собственных функций в качестве матерей и граждан» — так Александра Коллонтай характеризовала большинство российских женщин вскоре после Октябрьской революции. Преодоление их политической отсталости и пассивности и стало основной задачей «решения женского вопроса». Заниматься этим должны были женотделы — группы активисток, организуемые при производствах.

Задачи приходилось решать самые разные, от борьбы с проституцией до ликвидации сиротства, от создания служб быта до надзора за жилищным строительством, и, конечно, следовало заниматься коммунистическим образованием женщин. Главным рупором были СМИ : журналы «Работница», «Крестьянка», «Коммунистка», «Делегатка». Чтобы повысить читаемость, в них даже добавляли модные страницы. Однако женотделовки понимали, что печатной пропаганды мало для страны, где большинство женщин неграмотны, и шли «в народ». Они выступали с агитпоездов и агитпароходов, кочевали по Средней Азии и организовывали «красные юрты» — культурно-просветительские учреждения в отдаленных селениях. Агитацию вели даже в банях, которые во многих патриархальных районах оставались единственным местом, где женщины могли собраться и поболтать друг с другом «о своем».

«Политика — очень циничное дело, особенно в отношении женщин. Вовлекая женщин в государственное строительство, власть решала вполне определенные практические задачи. Активная мобилизационная политика началась во время Гражданской войны, когда советская власть висела на волоске и нужно было мобилизовать все ресурсы, в том числе трудящихся женщин», — рассказывает Ольга Шнырова. Но хотя женотделы создавались сверху для идеологической обработки женщин, работа этих организаций была похожа на работу низовых активисток — искренне увлеченных, целеустремленных, преодолевающих сопротивление мужчин. О результатах их работы в 1932 году социолог Фаннина Халле писала: «Процесс эмансипации, происходящий в настоящее время в России, отличается от всех предшествующих в обозримой истории человечества тем, что он осуществляется в соответствии с планом и в беспрецедентных масштабах. И хотя в ходе исторического развития этот процесс может быть свернут, один результат уже достигнут: гуманизация женщины».

Процесс был свернут, когда Александра Коллонтай присоединилась к Рабочей оппозиции (группе профсоюзных лидеров, поставивших под сомнение руководящую роль партии), а в ее текстах появились попытки взглянуть на «женский вопрос» с точки зрения самих женщин. Партия решила, что эти «феминистские тенденции» могут привести к тому, что «женский трудовой контингент порвет с общей классовой борьбой». Коллонтай отправили на дипломатическую службу, а женотделы в конце концов были признаны тормозящими прогресс и в 1930 году упразднены.

«К 1930 году советская власть уже твердо стояла на ногах. Начиналась другая политика — индустриализации и коллективизации. Там тоже нужна была мобилизация женщин, но в большей степени как трудового ресурса. А проявление их политической самостоятельности было уже нужно в меньшей степени. Хотя не нужно забывать о том, что от политики равноправия до конца не отказались. Женщина должна быть не только домохозяйка, но еще общественная деятельница и труженица — три в одном», — объясняет Шнырова. Своеобразной «школой политики» было делегатское движение: на производственных собраниях работницы выбирали делегаток, которые направлялись на обучение, представлявшее собой что-то вроде стажировки в разных партийных и профсоюзных структурах. Затем они возвращались на родные предприятия, где передавали полученные знания уже своим коллегам.

На фоне делегаток почти атавизмом выглядело движение общественниц — по сути, управляемое сверху общество жен работников, которые занимались обустройством «нового быта». Иногда их деятельность выглядела почти гротескно. Например, в 1941 году журнал «Общественница» сообщал, что совет жен паровозостроительного завода города Ворошилова принял участие в строительстве специального паровоза для машиниста-орденоносца. Женщины развесили по кабине портреты вождей, на окна — шелковые занавески, в специально сконструированных шкафах на тендере (вагоне с углем) разместили посуду и техническую библиотечку, а между шкафами — умывальник с зеркалом. Для сиденья машиниста сшили бархатный чехол. Правда, гораздо чаще общественницы занимались уборкой территории заводов и шитьем недостающей рабочей экипировки для мужей.

После войны, в 1956 году появился Комитет советских женщин (точнее, такое новое название получил созданный в 1941-м Антифашистский комитет советских женщин), с 1968 года его возглавляла Валентина Терешкова. «Комитет советских женщин использовался как своего рода международное представительство для разных политических миссий, — рассказывает докторантка Центрально-Европейского университета Александра Талавер. — Он объединял женщин, которые занимали высокие посты в правительствах республик, в партийных структурах, на предприятиях. Там были директора фабрик, председательницы ЦК профсоюзов. Когда Советскому Союзу надо было отправить женскую делегацию, они собирали этих «лучших женщин». О том, как работали эти делегации, вспоминает Ольга Шнырова: по словам ее старшей коллеги из греческого Mediterranian Women's Forum, к каждой советской участнице был приставлен пресс-секретарь мужчина, «который ей на ухо нашептывал, что ей говорить, когда она выступала».

Профессор философии из Института философии Российской академии наук Ольга Воронина, которая одной из первых в Советском Союзе начала изучать теорию и историю феминизма, а позже руководила первым в России центром гендерных исследований, в интервью Наталье Пушкаревой вспоминала, как пыталась обсудить с представительницами Комитета советских женщин работы американских феминисток (прочитать их она смогла во время написания своей диссертации): «Туда нельзя было прийти. Мне составила протекцию моя свекровь. Свекор мой был посол, свекровь принимала кого-то в свое время из Комитета советских женщин, поэтому позвонила, и меня приняли, а иначе я бы дальше милиционера на проходной не прошла. Меня встретила очень милая женщина… Я ей сказала: «Вы знаете, я… узнала, я так хочу рассказать, совершенно бесплатно, мне никаких денег не надо». В общем, очень бурно стала все это дело рассказывать. Она посмотрела на меня и сказала: «Деточка, милая, нам это совершенно не надо, мы занимаемся совершенно другими вопросами».

По мнению Талавер, комитет стал для состоявших в нем женщин пространством неформальных связей. «Во многих ситуациях можно увидеть, что они, комбинируя мнение западных коллег, которое они узнали во время обмена делегациями, со своей институциональной позицией, предлагают изменения законодательства», — говорит она. С конца 1950-х годов комитет также становится куратором женсоветов — низовых организаций, существовавших на предприятиях, в профсоюзах, при партийных комитетах. «Это была очень не структурированная, но повсеместно присутствующая практика, — рассказывает Талавер. — Женсоветы занимались самыми разными вещами — одни проводили социологические опросы по бюджету времени, то есть изучали, как неравенство в домашнем труде сказывается на карьерном росте, другие могли заниматься просто организацией праздника 8 Марта и субботников. Все действовали кто во что горазд, но собирались под эгидой Комитета советских женщин»

Однако, несмотря на существование множества общественных организаций, от реального процесса принятия решений женщины были отстранены: «Это была «мужская» политика, которую проводило патерналистское государство, — пишет Светлана Айвазова. — И женщина являлась ее объектом, а не субъектом». В 1961 году на совещании работников сельского хозяйства Украины Никита Хрущев посетовал: «Выходит, если руководить — тогда мужчины, а когда работать — тогда женщины», — и, по сути, дал характеристику всему зданию советской власти.

По оценке американского советолога Ричарда Стайтса (которую тот дал в конце 1970-х), участие женщин в советской политике фактически прекратилось после 1923–1925 годов, «когда среди большевичек не осталось хотя бы сколько-нибудь выдающихся личностей». «Среди 2100 представителей высшей политической элиты Советского Союза на протяжении 50 лет (1917–1967) женщины составляли только 3,4%, или 77 человек. На среднем уровне государственной иерархии картина такая же: 4%, или 109 женщин из 2500 персоналий», — указывала Ольга Воронина в работе «Революция и эмансипация: сравнительно-исторический анализ». Что касается законодательной власти, то в парламенте для женщин были предусмотрены квоты, но сам он был декоративным учреждением и реальной властью не обладал.

А как у них?
В 1960 году на Цейлоне впервые в мире женщина становится премьер-министром — это Сиримаво Бандаранаике. В 1966-м Индира Ганди становится премьер-министром Индии. В 1969-м Голда Меир — премьер-министром Израиля. В 1979-м Маргарет Тэтчер — премьер-министром Великобритании. В 1980-м Вигдис Финнбогадоуттир становится президентом Исландии (она не первая женщина-президент в мире, но первая, избранная демократическим путем).

Сказать, что женщины в советской политике и в структуре государственного управления отсутствовали полностью, нельзя. «Были женщины-министры — здравоохранения, образования. Было огромное количество женщин — директоров фабрик. Были женщины-академики, ректоры вузов. Другое дело, что про них меньше известно, и их самих, конечно, было меньше», — говорит Ольга Шнырова. Она вспоминает, что тот же Ричард Стайтс в переписке с ней (Шнырова была одним из научных редакторов русского издания его книги) признавал, что в СССР у женщин было больше возможностей, чем в то же время у американок. Последние были вынуждены бороться за саму возможность выйти за пределы частной сферы. Советские женщины, в отличие от них, активно делали карьеру, например «по комсомольской линии».

«Меня «вынесло» в общественную, в партийную работу, и в 26 лет я стала секретарем парткома большого завода. Было немножко неловко, мне мой знакомый рассказывал, как он утром едет на работу в автобусе, а работники завода между собой говорят: «Вчера была конференция партийная, а кого там избрали-то у нас?» — «Та-а, какую-то маленькую беленькую девочку». «Маленькой беленькой девочкой» я была достаточно долго, — вспоминала в разговоре с Forbes Woman президент фармацевтической группы Bright Way Людмила Щербакова. — Я шла с проверкой в столовую, мне казалось, что у меня такой грозный вид — меня сопровождали директор, председатель профкома… И подходит к нашей делегации слесарь в такой замызганной спецовке, окидывает взглядом и говорит: «Девочка, сколько времени?» С одной стороны, было несоответствие моего внешнего вида внутреннему состоянию. А с другой стороны, это состояние — вера, что тебе все по плечу, что ты горы можешь свернуть». «У нас в городе были замечательные истории, как ткачихи — передовики производства становились членами Верховного совета, — вспоминает Ольга Шнырова. — Власти находили активных комсомолок и их растили. Член Верховного совета — хорошая позиция».

По ее мнению, участие женщин в органах власти выглядело как типичная «гендерная пирамида»: на низовых позициях их было много, но по мере приближения к высшим ступеням их доля снижалась — и так до нуля.

«Женщин больше, чем работников КГБ»: феминизм в подполье

Еще в ХIХ веке российские феминистки добились заметных успехов в некоторых сферах жизни. В 1868 году знаменитый экономист Джон Стюарт Милль даже написал им письмо, в котором восхищался их борьбой за высшее образование: «Это именно то, чего требуют с постоянно возрастающей настойчивостью, но до сих пор все еще не достигают, все просвещеннейшие люди других стран Европы. Благодаря вам, милостивые государыни, Россия, может быть, скоро опередит их». Именно феминистки, а не большевики еще до Октябрьской революции добились для женщин избирательного права. Но после октябрьского переворота деятельность феминистских организаций и даже само слово «феминизм» оказались под запретом. И в этой детали кроется тот самый дьявол советской эмансипации: феминизм, ставивший во главу угла интересы и свободу женщин, большевики считали проявлением буржуазного сознания. Вместо борьбы женщин за свои права марксизм предлагал их вовлечение в общую борьбу трудящихся против эксплуататоров.

Однако начавшаяся в 1960-е годы на Западе вторая волна феминизма через некоторое время докатилась и до СССР. Ольга Воронина вспоминала, как в 1980-е ее начали звать на встречи Комитета советских женщин с иностранными делегатками: «В какой-то момент… одна из постоянных ведущих этих всех встреч и круглых столов таким шикарным жестом делала знак в мою сторону и говорила: «А вот у нас тут и феминистка имеется!» И [я] выходила в роли феминистки. Конечно, наши тетки смотрели на меня безумно, хотя, может быть, у них что-то в голове откладывалось. Американки часто мне потом говорили: «Слушай, ты была там одна-единственная вменяемая, с кем можно было хоть как-то говорить».

Как раз в это время шло Десятилетие женщины ООН — декада с 1976 по 1985 год, посвященная проблемам гендерного неравенства, в рамках которой была принята Конвенция о ликвидации всех форм дискриминации в отношении женщин. «Дизайн этого документа делали в значительной степени женщины из социалистических стран. И это вообще-то был важный документ для женского движения по всему миру, — рассказывает Александра Талавер. — Советский Союз в официальной женской прессе очень гордился конфликтом, который происходил во время конференции в Мехико. В «Работнице» вышла статья «Победа сил прогресса и мира», в которой описано, как советская делегация вместе с другими представителями социалистических стран и стран третьего мира отстаивали свое видение эмансипации: она невозможна без борьбы с империализмом, колониализмом, расизмом и капитализмом. Что женская эмансипация возможна только при радикальном пересмотре текущего экономического порядка».

В это самое время в диссидентской среде формировалось феминистское движение совсем другого толка.

Как рассказывает докторантка Центра исторических исследований Sciences Po (Париж) Анна Сидоревич, идея создания женского самиздатовского журнала впервые пришла Татьяне Мамоновой, неофициальной ленинградской художнице и поэтессе, еще в 1960-е: «В своих воспоминаниях она даже указывает, что в 1968-м обронила эту мысль на допросе в КГБ, куда ее вызвали из-за участия в протесте против введения советских войск в Чехословакию. Мы можем предположить, что во многом доступ к иностранной, а именно западной феминистской прессе сыграл важную роль в появлении у Мамоновой интереса к вопросу феминизма. У нее были контакты с иностранными дипломатами, она говорила на иностранных языках и могла читать западные журналы». Разделяя идеи марксистского феминизма, Мамонова пыталась вступить в Комитет советских женщин (безрезультатно) и отправила в журнал «Советская женщина» статью о сексуальности и сексуальных ролях, в которой в том числе выступала в защиту мастурбации и гомосексуальности (статью вернули). В 1979 году она поделилась идеей женского самиздата с Татьяной Горичевой — видным православным философом, редактором самиздатовского журнала «37», которая привлекла к работе над журналом неофициальную писательницу Наталию Малаховскую, а та, в свою очередь, принесла в редакцию «Письмо из Новосибирска» писательницы Юлии Вознесенской, которая в тот момент отбывала срок в тюрьме.

А как у них?
В 1970-е во Франции и США в рамках феминистской литературной критики развивается понятие «женское письмо». Писательницы вырабатывают новый литературный язык для описания женского опыта, а литературоведы критикуют мужской взгляд «большой» литературы.

В сентябре 1979 года в Ленинграде в десяти экземплярах был выпущен альманах «Женщина и Россия». Издательниц сразу предупредили, что в случае выхода второго номера их арестуют и отберут у них детей, поэтому в следующем году они выпустили альманах под другим названием — «Мария». В предисловии говорилось: «В нашей стране хватит женских имен, и женщин в ней больше, чем работников КГБ».

Некоторые участницы группы, сформировавшейся вокруг альманаха, были знакомы с западной феминистской мыслью и считали себя феминистками, другие свою задачу видели прежде всего в критике советского строя. Писали обо всем, что так или иначе могло быть рассмотрено через феминистскую оптику — от детских садов до ГУЛАГа. «О проблемах социальных, о том, что творится в родильных домах, в абортариях, в семьях, превращенных для многих женщин и детей в маленькие домашние концлагеря, о детских садах, лагерях и школах», — вспоминала Наталья Малаховская в начале 1990-х. Касались и религиозной темы — внутри советской действительности издательницы альманаха искали новые источники духовности, как и многие их современники в 1970-е. Это даже стало причиной раскола внутри группы: в то время как Татьяна Мамонова оставалась атеисткой, другие обратились к христианству, описывая это как путь от своевольной Евы к смиренной Деве Марии. «Участницы группы противопоставляют свой феминизм, основанный на христианской добродетели смирения, с одной стороны, феминизму протеста и отрицания, каким в их понимании является западный феминизм, воплощенный Татьяной Мамоновой, а с другой — советскому левому проекту женской эмансипации, который привел к тому положению женщины, которое мы находим в позднем СССР», — рассказывает Анна Сидоревич.

Но противостоять приходилось не только советской власти — ленинградских феминисток часто не принимала своя же диссидентская среда. Наталья Малаховская вспоминала, что предложение издать женский журнал ей самой поначалу показалось унизительным: «Как, так значит, они меня женщиной считают? А я-то думала, что я уже достаточно хорошо пишу, чтобы меня уважали». Зато потом работа принесла ей настоящую радость, ведь можно было писать о наболевшем, «не боясь ни насмешек, ни ущемлений со стороны всезнающей мужской части редакции». Скепсис высказывали и некоторые женщины — статьи о детских садах и семейной жизни казались им «нытьем». Женская повестка оказалась выключена из сферы внимания диссидентов. Во-первых, потому, что в правах человека они видели нечто гендерно-нейтральное. Во-вторых, потому, что, как и многим советским гражданам, им были не чужды сексизм и мизогиния.

Зато альманахом заинтересовался КГБ. Как вспоминает Малаховская, она едва успела закончить перепечатку второго номера перед отъездом за границу — в преддверии Олимпиады-80 все издательницы были высланы из страны. Они появились на обложке американского феминистского журнала Ms., Малаховская приняла участие в конференции ООН в Копенгагене (в рамках все того же Десятилетия женщин), после чего их дороги разошлись.

На волне перестройки фемповестка вышла из подполья, появилось много независимых групп и кружков: САФО (Свободная ассоциация феминистских организаций), ЛОТОС (Лига освобождения от социальных стереотипов), НеЖДИ (Независимая женская демократическая инициатива) и др. «Такое было впечатление — по крайней мере… в Москве, что народ проснулся и всем вдруг захотелось каких-то перемен. Неважно каких», — говорит Воронина.

В 1991 году эти организации совместно провели Первый независимый женский форум в Дубне. Форум поддержали женсоветы при ИЯИ (Институте ядерных исследований) и ЦАГИ (Центральном аэрогидродинамическом институте имени Н. Е. Жуковского). Приглашены были художницы, писательницы (в их числе, например, Мария Арбатова), участницы философских кружков, научные сотрудницы, журналистки. Была делегатка Съезда народных депутатов, были районные активистки, а еще 26 иностранных гостей — из США, Канады, Англии, Индии и других стран. Информация о форуме распространялась устно, по телефону, по факсу из Института социально-экономических проблем народонаселения РАН.

Мероприятие чуть не запретили — некие «люди, которые не хотели, чтобы этот форум был», жаловались директору ИЯИ, что в ДК института соберутся «феминистки, геи, лесбиянки», рассказывала Воронина в интервью Наталье Пушкаревой. Когда форум открылся, среди 250 гостей все же затесались 70 работников КГБ, но женщин снова оказалось больше.

На форуме говорили о патриархальной культуре и дискриминации, о женском предпринимательстве и женщинах в политике, о феминистском активизме и творчестве художниц; кроме того, прямо там спонтанно возникла маленькая группа по обсуждению насилия в отношении женщин. «Мы создали… итоговый документ, в котором отметили ситуацию дискриминации женщин, неравенства женщин, необходимости преодоления, — говорила Ольга Воронина. — Это было достаточно смело, потому что, в общем, тогда этого никто не фиксировал». Через год там же, в Дубне, прошел Второй независимый женский форум. В документах по его подготовке подчеркивалось, что стране «необходима политика, которая была бы ориентирована на интеграцию женщин в новую экономическую систему, а не на исключение из нее». Казалось, что в новом десятилетии она наконец-то станет возможна.

Перестройка, или патриархатный ренессанс

На рубеже 1980-х и 1990-х политика захлестнула женщин. Они состояли в клубах избирателей и дискуссионных клубах, были доверенными лицами кандидатов, занимались организацией митингов — и сами шли в политику. Однако почти не говорили о тех проблемах, которые обсуждались на дубнинском форуме или в феминистских кружках, и даже в каком-то смысле сторонились этих тем. Галина Старовойтова, с юных лет вполне ясно, по ее признаниям, ощущавшая гендерную дискриминацию, с трибуны съезда Верховного совета призвала отменить квоты для женщин — «Иначе наши коллеги-мужчины могут подумать, что пол женщины и есть ее потолок» (позже об этой своей инициативе она сожалела). Как только это произошло, искусственно созданная видимость участия женщин в политике рассыпалась и, обнажив топорность решения «женского вопроса», заодно скомпрометировала и сам вопрос. Женская повестка стала «совком».

Настолько, что даже авторы первой в новейшей истории российской Конституции не считали нужным обсуждать вопросы социальных отношений между полами и считали эту тему «дурным наследием социалистического прошлого», пишет Светлана Айвазова в статье «Независимое женское движение: попытка типологической характеристики». Только после долгих споров в Конституции появились положения о равенстве мужчин и женщин не только в обладании правами и свободами, но и в их реализации, о государственной поддержке семьи, материнства, отцовства и детства и о том, что забота о детях — равные право и обязанность родителей.

В 1993 году на выборы в Госдуму I созыва вышло движение «Женщины России», которую возглавили Алевтина Федулова, в прошлом руководительница Комитета советских женщин, и советник президента по вопросам семьи, материнства и детства Екатерина Лахова, за год до этого поддержавшая проведение Второго независимого женского форума в Дубне. Свою предвыборную агитацию они строили на темах защиты семьи и помощи обездоленным, и в условиях ощущения близости гражданской войны (избирательная кампания началась вскоре после расстрела Белого дома) избиратели голосовали за политическую силу «с материнским лицом» и пацифистской риторикой. «Женщины России» набрали около 8% голосов и смогли сформировать фракцию в Думе. Однако рупором равноправия они не стали, а на следующих выборах и вовсе не получили достаточного количества голосов.

Да и сами женщины в массе своей женской повесткой не интересовались. «Решение женского вопроса» казалось чем-то из «политбюрошного» лексикона: уж очень долго его решали и вроде как даже решили, только результатом почему-то стала двойная нагрузка. После распада СССР она стала еще тяжелее: в условиях неолиберализма социальная сфера стала непозволительной роскошью. «Перестройка экономики на рыночные рельсы в первую очередь больно ударила по женщинам. Поэтому, с одной стороны, государство сыграло по отношению к ним негативную роль. А с другой — в условиях демократии мы выучили слова «гендер», «гендерное равенство». Появились гендерные исследования, при вузах возникли центры, которые ими занимались, — это ведь тоже часть государственной политики. Появились и государственные исследования, которые рассматривали гендерное неравенство, разрыв в оплате труда. Даже в международных отчетах власти признавали, что у нас есть эти проблемы, хотя во многом сами же их и создавали», — размышляет Ольга Шнырова. Частный сектор, не желая нести нагрузку, связанную с выплатой материнских пособий (тогда она возлагалась на предприятия), неохотно нанимал женщин. На рынке труда женщины начали проигрывать мужчинам, оказавшись невыгодными сотрудниками, притом что они чаще имели высшее или среднее специальное образование (в 1994 году таких было 47% работающих женщин и только 34% работающих мужчин). Пока мужчины делали карьеры и зарабатывали деньги в бизнесе, женщины стекались в госсектор, где их ждали низкие зарплаты, непрестижная работа и отсутствие развития, и все равно на собеседованиях были вынуждены выслушивать реплики вроде «Вы не замужем? А то родите еще». Даже те сферы, которые ранее были феминизированы — торговля, общественное питание, кредитование, финансы, страхование, — отторгали женщин: там, где росли зарплаты, предпочтение отдавали мужчинам. Росли женская безработица и женская бедность.

Те, кому нужно было кормить семью, шли в бизнес. О том, как это было, на встрече Forbes Woman Club вспоминала Раиса Демина, основательница мясокомбината «Павловская Слобода»: «[Приходилось] мыть волчки полтавского производства, где все шнеки в заусенцах — у меня руки до сих пор поцарапаны. Были у нас ребята-узбеки, Шавкат и Актам, работали в гостинице «Москва», но там нечего было есть, и они ночью приезжали к нам в цех, крутили [мясорубку], клеили этикетки, а я мыла оборудование».

Правда, в «переделе собственности» женщины почти не участвовали — там реализовывали себя мужчины, которым «силовой капитализм» предложил наконец новую модель мужественности. «Идет перекройка ткани социальной жизни, есть военные конфликты и так далее. Цена маскулинности в условиях этих структурных ломок резко возрастает. Можно сказать, что в этом есть и некоторый гендерный реваншизм. Но в какую сторону? Я бы сказала — в сторону шансов реализации «хорошей» маскулинности», — рассуждает Елена Здравомыслова. Поскольку в крупном бизнесе женщин почти не было, уделом первых постсоветских предпринимательниц стал бизнес малый — в том числе «челночничество», то есть ввоз дешевых импортных товаров буквально на себе в огромных клетчатых сумках, надолго ставших символами эпохи.

Те, кто мог позволить себе не работать, становились домохозяйками — тем более что из-за товарного дефицита и сокращения служб быта (например, с 1994 по 1997 год количество прачечных уменьшилось на 27,8%) возросла домашняя нагрузка. Некоторые исследовательницы еще тогда назвали этот процесс патриархатным ренессансом. Другие считали, что это временная стратегия выживания в условиях неопределенности. Так или иначе, возвращение женщины к ее «истинному назначению» состоялось. Почти за сто лет «женский вопрос» сделал полный круг от призывов освободить женщину от «кухонного рабства» и привлечь к строительству нового общества до транслируемого в СМИ и с высоких трибун убеждения, что главная роль женщины — хранительница домашнего очага и мать. На этом пути были достижения — система всеобщего образования, появление ролевой модели работающей женщины, обнаружение проблемы двойной нагрузки. Были и запрет абортов, и тяжелый труд, и нескончаемое насилие в семьях. Пока мужчины во власти решали «женский вопрос», советская, а потом российская женщина бежала по этому кругу с тяжелыми сумками в руках — и очень устала, в том числе от бесконечных «-измов».

Эпилог

Почему вообще в 2022 году издание о современных бизнесвумен посвящает целый номер женской эмансипации в СССР? Проблема в том, что мы все еще живем во власти мифа о равенстве в Советском Союзе, и наши исторические «особенности» непосредственно влияют на женщин в ХХI веке — мы наблюдаем это и в политике, и в бизнесе, и в обществе. В последние годы официальная риторика становится все более консервативной: в ней женщина прежде всего мать, слово «гендер» связано с «разрушением традиционного уклада семейной жизни», а центры гендерных исследований объявляются иноагентами. При этом разрыв в оплате труда, по данным Министерства труда, составляет 27,9%. Закон о гендерном равенстве — «О государственных гарантиях равных прав и свобод и равных возможностей мужчин и женщин в РФ» — за 18 лет после внесения проекта так и не принят.

Женщины составляют около трети владельцев малого и среднего бизнеса (в малом, по данным ФНС, их больше — 40,2%), а для развития женского предпринимательства работает множество форумов, клубов, ассоциаций и других платформ, в том числе при поддержке государства. Но даже там постоянным рефреном звучат темы материнства и заботы о старших родственниках, совмещения работы с ведением домашнего хозяйства. И на женщине все так же лежит двойная нагрузка.

Поэтому главный вопрос, на который стоит искать ответ в 2022 году: сможем ли мы переосмыслить свой «уникальный» опыт и начать новую главу в истории современного российского феминизма На момент выхода номера в российском парламенте женщины составляют менее 17%, закон о домашнем насилии так и не принят, а Валентина Терешкова возглавляет думскую комиссию по этике.

За 58 лет, прошедших с ее полета, советские и российские женщины поднимались на орбиту всего семь раз.

Это первый текст в цикле масштабного исследования Forbes Woman «История русского феминизма»