Мы привыкли воспринимать современный украинский национализм через призму его наиболее гротескных проявлений. Факельные шествия, задокументированные случаи пыток и убийств, ксенофобская, а иногда и откровенно расистская риторика — все это при первом знакомстве не может не вызывать ужас своей архаикой.
Де-факто эта устрашающая витрина украинского национализма апеллирует к символам и героям крайне специфического отрезка его истории. А именно к периоду, когда украинские подпольные движения (главным образом ОУН и УПА) организовали кровавый террор во имя «независимой Украины» против поляков, евреев, русских, немцев и даже против самих украинцев.
Конечно, было бы непростительным преувеличением полагать, будто большинство современных украинцев эти идеи разделяет и что деятели ОУН для них являются образцом для подражания. Но было бы столь же непростительно игнорировать и то, что украинское подполье в постсоветской Украине стало активно героизироваться. Причем не только в среде сравнительно малочисленных его последователей, но и на официальном уровне киевского режима. Через памятники, названия улиц, школьный курс истории.
Например, под деяния украинских националистов была реанимирована крайне специфическая идеология исконно «европейской» судьбы Киева, противостоящей «татарской» Москве. Постоянно затушевывались антисемитизм и бесчисленные примеры террора. Наконец, был раскручен голодомор, который члены украинской диаспоры попытались превратить в национальную версию холокоста, чтобы задним числом навязать Москве статус своего главного экзистенциального врага.
В итоге возник довольно странный конструкт современного украинского национализма, где киевским князьям, Петлюре или деятелям Гетманщины пришлось стать робкими суфлерами на фоне грозных «мучеников» ОУН. Так, чуть ли не контрабандой, в современную Украину — одну из самых, к слову, развитых советских республик — вернулись все эти архаичные символы, лозунги и формулы нацизма времен консервативной революции, уже давно отжившей свой век.
Внушенное чувство независимости
На самом деле украинский национализм отнюдь не уникальное явление, и при этом он куда шире, чем то, что стало частью современного официального дискурса Киева и его маргинальных девиаций. Нельзя забывать, к примеру, об украинских национал-демократических и национал-либеральных партиях. Или движениях, которые синтезировали в себе левые идеи и вариант мягкого национализма. Не говоря уже о советском опыте украинизации и созданном за эти годы национальном литературном каноне.
Однако то, что в результате этого долгого и совсем не линейного процесса восторжествовал самый мрачный и реваншистский вариант украинского национализма, связано с целым рядом перипетий (а иногда и случайностей), опосредованных историческими и культурными особенностями этого региона.
Становление украинской идентичности было неразрывно связано с тем, что сама территория современной Украины находилась под постоянным влиянием конкурирующих друг с другом сил. Сначала — Австро-Венгрии и Российской империи, затем, уже в XX веке, — Второй Речи Посполитой (межвоенной Польши), которую во время холодной войны сменили США, и СССР.
Движение «украинофильства» как политический проект было рукотворно запущено после Крымской войны (1853–1856 годы) в недрах Галиции (запад Украины), которая входила тогда в состав Австро-Венгрии. Проживающие на этой территории русины обладали сильной прорусской идентичностью, которая чем дальше, тем сильнее пугала Вену, особенно в свете панславянского экспансионизма. По некоторым оценкам, славянское население, в которое входили русины наряду с сербами, хорватами и словенцами, в империи составляло порядка 46%.
И чтобы не допустить сепаратистских движений в сторону Российской империи, власти Австро-Венгрии решили трансформировать русинов, навязав им особую украинскую идентичность, жестко противопоставляемую великоросской. Через школы, прессу, книги и систему социальных лифтов внутри империи начался процесс конструирования национальной истории Украины и политического проекта его гипотетического государства.
В это же время на территории самой Малороссии (то есть центральной, южной и восточной частей современной Украины в составе Российской империи) возникает почти сугубо культурный интерес к истории и быту. Однако вплоть до падения дома Романовых этот интерес так и не вышел за пределы краеведческих штудий, что объяснимо. Население Малороссии не знало этнических трений, а все локальные попытки как-то политизировать украинскую идею быстро пресекались имперскими властями.
Например, знаменитое Кирилло-Мефодиевское братство хоть и попыталось разработать политическую доктрину свободной Украины, однако, как замечает историк Дмитрий Степанов, «было в большей мере просветительским и даже этнографическим сообществом, хотя и имело политические цели в виде построения славянской федеративной республики, что и напугало правительство Николая I, что привело к его сворачиванию».
«На территории Российской империи украинского национализма, по большому счету, никогда и не было. А то, что прорастет уже в революционные годы двадцатого века, прибыло в Украину с Запада, то есть с территории Галиции, где к концу девятнадцатого века удалось создать настоящий бастион “украинофилов”», — продолжает историк.
Такое происхождение украинской идеи значительно ее деформировало. Сам характер украинского национализма впитал в себя специфические черты германской национальной традиции.
В Российской империи еще со времен Екатерины Великой модель лояльности шла по пути абсорбции базовых культурных норм (главным образом православия). В германской же версии национализма, которая была распространена в Австро-Венгрии, главным фактором была именно этническая, кровная принадлежность. Нация и народ (по канонам романтического национализма) здесь отождествлялись.
В итоге, попав под покровительство австрийских властей, «украинофилы» стали впитывать положения этой национальной школы. Историк Игорь Баринов пишет: «Так появились нелепые, но при этом характерные для австро-венгерского дискурса того времени высказывания, когда в украинофильских изданиях русские именовались потомками смешанных браков украинских колонистов с финно-угорским населением. Украинцам при этом приписывалось “этнологическое чувство независимости”, в отличие от “покорившихся татарам москалей”, которые рисовались отсталыми и невежественными обывателями».
Эти черты германской национальной традиции как тень будут сопровождать дальнейший путь украинской идеи.
После Романовых и Габсбургов
«Коли ты любишь Украину, ты должен пожертвовать любовью к другим географическим единицам. Любишь свой язык — ненавидь язык врага. <…> Возрождение Украины — синоним ненависти к своей жене московке, к своим детям — кацапчатам, к своим братьям и сестрам — кацапам, к своему отцу и матери кацапам. <…> Любишь Украину, хочешь, чтобы она была, — будь с нею, а не с ее отрицанием».
Этот отрывок из журнала «Украинская хата», который издавался на украинском языке в Киеве в 1912 году, хорошо передает дух и стиль того сознания, которое к тому времени созрело в малоросской интеллигенции под влиянием галицинского «украинофильства». Наступившая вскоре Первая мировая война только усилила процесс радикализации украинского сознания.
Украина в это время стала ареной мощнейшей военной, политической и идеологической конкуренции, которая в итоге поменяла логику конструирования украинского национализма, оставив неизменным его содержание.
Как пишет историк Алексей Миллер, «за неполные семь лет с начала Первой мировой до конца советско-польской войны миллионы людей на Украине стали объектом украинской, немецкой, австрийской, польской, французской, российской, большевистской пропаганды, обращавшейся к ним как к украинцам».
Со всех сторон этим людям обещали землю и по-своему понимаемый порядок. Предлагали независимую Украину и защиту от «большевистской заразы». Или, наоборот, самое светлое коммунистическое будущее. Все это медленно, но верно создавало плацдарм для строительства модерновой нации — явление, впрочем, для того времени вполне обычное в условиях эрозии имперских сообществ. Но уже после падения Германской, Австрийской и Российской империй в украинском кейсе возникли новые акторы.
С одной стороны, строительством украинской нации в своих интересах занялась получившая независимость Польша. В Галиции, которая стала тогда частью территории второй Речи Посполитой, начинают работать украинские школы. В них сознательно прививались антисоветские и антирусские представления, подчеркивающие вместе с тем исконно «европейскую» направленность украинства.
Параллельно с этим в западноукраинской среде начинает распространяться антисемитизм. Отчасти, как пишет Алексей Миллер, он «был связан с антисоветизмом (образ “жидокоммуны”)», а отчасти «питался общим для значительной части и поляков, и украинцев того времени взглядом на евреев как на капиталистических эксплуататоров».
С другой стороны, уже на территории УССР, подыгрывая духу национально освободительного движения (с его антиимпериализмом), идее украинской нации по-своему стали подыгрывать большевики.
«Большевики тогда рассматривали национальные движения на периферии как плацдарм для дальнейшей экспансии советского проекта и активно поддерживали их. При этом УССР рассматривалась как своеобразная “витрина” советской национальной политики», — замечает Андрей Тесля, научный руководитель Центра исследований русской мысли Балтийского федерального университета им. Иммануила Канта.
Однако если коренизация в СССР была пронизана интернационалистскими идеями «братства народов» и лишена ксенофобских и уж тем более расистских элементов, то польский проект в Галиции, напротив, был ориентирован на насаждение самого радикального национализма.
И как только изменилась советская национальная политика и геополитическая конфигурация в Европе, эта чисто польская сторона украинского нациестроительства привела к такому взрыву, от которого пострадали все народы, населявшие территорию Украины. И поляки, и русские, и немцы, и евреи.
Уже не «иные», но «чужие»
Вспоминая о своем детстве, Степан Бандера признавался, что в его большой семье, несмотря на бедность, всегда царила «атмосфера украинского патриотизма и живых национально-культурных, политических и общественных интересов».
В их доме часто и подолгу гостили самые разные галицийские идеологи украинской идеи, которых с радостью принимал его отец Андрей, униатский священник. Сам он был ярым сторонником украинской независимости, а в 1918 году даже успел побывать депутатом Украинской национальной рады.
«Этнологическое чувство независимости» Украины Степан Бандера впитал с самого детства вместе с ощущением постоянной бедности и неприкаянности, в которых жило большинство украинских семей в польской Галиции. Но еще более глубокий отпечаток в сознании мальчика оставил ужас Первой мировой войны, падения Австро-Венгрии и оккупации Польшей.
По воспоминаниям Бандеры и его будущих соратников, к борьбе «за независимость Украины» он начал готовиться уже в школьные годы. Чтобы закалить себя, мальчик загонял себе иголки под ногти, обжигал пальцы или бил себя плетьми. Был активным участником разнообразных подпольных молодежных групп, которые притягивали всех, кто оказался выброшен на обочину социальной жизни. Однако окончательно его мировоззрение сформировало чтение трудов Дмитрия Донцова, одного из создателей украинского интегрального национализма.
Эта идеология возникла в Украине в результате рефлексии над «поражением» страны, которая в 1919–1920 годах так и не смогла обрести независимость. Виновниками этого провала быстро назначили социалистов и демократов. Дескать, недостало им ни хватки, ни национального эгоизма, ни жесткости, чтобы удержать власть.
Зато в переизбытке у них было наивной веры в перспективу братских отношений с русскими социалистами и демократами, что сам Донцов, участвовавший в тех дискуссиях, считал особенно губительным. Даже сама возможность общего пути России и Украины казалась ему вредной, поскольку Москва якобы всегда будет препятствовать Киеву в его предопределенном самой историей движении на Запад.
«Основа великого кризиса, сотрясающего наш континент, конфликт между Европой и Россией — это глубокая противоположность двух враждебных цивилизаций, — писал Дмитрий Донцов. — Эту абсолютную несовместимость обеих культур и неизбежность борьбы между ними, борьбы, под знаком которой идет и будет идти весь европейский кризис, мы и должны иметь в виду при определении роли Украины в этом конфликте».
По сути, именно на этой непримиримой борьбе с большевистской Россией он построил новую национальную идею Украины, которая стала безусловной для всех его читателей и последователей. Сама реальность титанической борьбы двух миров — «византийско-татарско-московского» и «римско-европейского» — указала Украине ее будущий путь. «Единство с Европой, при любых обстоятельствах, любой ценой», уверял Донцов, должно было стать категорическим императивом всей политики национального движения на пути к независимости Украины.
Уже в 1926 году в книге «Национализм» он изложил свою концепцию деятельного национализма, в котором нашли место едва ли не все идеи, возникшие на волне европейской консервативной революции и послевоенного разочарования в либерально-демократических идеалах.
Здесь, например, мы встречаем проповедь принципа социал-дарвинизма, который якобы извечно работает во взаимоотношениях между нациями, обрекая «слабые» на погибель, а «сильные» на процветание: «“Право” каждой, хотя бы и с “евнуховскими” инстинктами, нации на жизнь не существует, а если бы существовало, это было бы самой неморальной вещью в мире».
И призывы вернуться к романтическому миру «княжеско-дружинной» и «казацко-гетманской» украинской традиции, где каста «лучших людей» будет управлять всеми по справедливости. И знаменитый «биологизаторский» пафос, который артикулирует кровную основу нации и, соответственно, начинает выпячивать откровенно расистские мотивы.
Таким образом, нетрудно заметить, как привитая украинской идее еще в конце XIX века традиция германского национализма теперь вновь усилилась влиянием уже германского национал-социализма. Это отразилось даже на уровне украинизации немецкого лексикона, который тогда был разработан под будущее Рейха.
«Немецкое Aufbau (“возрождение” в значении “построение новой Германии”) соотносится с украинской розбудова (аналогичное “построение”, к примеру, в клише “розбудова нацii”). Другой конструкт, Gesinnung (настраивание себя на “подлинный” германский дух), связан с пресловутой свiдомостю (сознательностью “настоящего украинца”)», — приводит примеры этой украинизации Игорь Баринов.
Идеология интегрального национализма стала тем фундаментом, который в 1929 году привел к консолидации множества подпольных радикальных групп на территории УССР и на западе Украины. Так на свет выходит Организация украинских националистов (ОУН), которая поставила своей целью не просто создание независимого государства, но именно «государства украинцев».
И одним из лидеров и главных идеологов этой организации стал Степан Бандера. Под его командованием ОУН развязала неслыханную террористическую борьбу сначала с поляками, а затем и со всеми остальными народами, населявшими Западную Украину и УССР.
Как только нацистские идеологические зерна пали на столь благодатную почву, эти народы стали для украинских националистов не просто «иными», а «чужими». Теми, кто по закону социал-дарвинизма должен был стать удобрением для прорастания «государства украинцев». И это не могло не найти доброжелательного отклика со стороны нацистской Германии, восходящей тогда на европейскую сцену.
Усердие, не знающее границ
Берлин еще в середине 1930-х годов демонстрировал свою заинтересованность в сотрудничестве с ОУН, которая уже тогда активно работала в глубоком подполье Галиции и УССР. И на первый взгляд этот тактический союз был выгоден и той и другой стороне.
Немцы могли бы использовать идеологически близких украинских националистов в качестве диверсантов и карателей, направленных против поляков, евреев и (при необходимости) большевиков. А украинские националисты надеялись получать за это возможность создания независимого государства, пусть и интегрированного в Рейх.
Многочисленные документы свидетельствуют, что уже во время войны в Польше, а затем и в первые месяцы Великой Отечественной войны ОУН не только взяла на себя полицейские функции на оккупированных территориях, но и сама активно участвовала в уничтожении поляков и евреев, а затем и советских солдат.
«Украинский народ знает, что Организация украинских националистов под руководством Степана Бандеры ведет несгибаемую героическую борьбу за его свободу и независимость, за землю и власть для него, за его свободную, счастливую, государственную жизнь без колхозов и помещиков, без москалей, жидов, поляков, комиссаров и их террора», — значилось, например, в одном из номеров газеты «Кременецкие вести» в августе 1941 года.
При этом в своей жестокости украинские националисты порой даже превосходили немцев: «Убийства евреев украинскими националистами часто сопровождались издевательствами. В полном соответствии с приказом краевого провода ОУН (Б) о коллективной ответственности жертвами националистов становились не только евреи-мужчины, но и женщины с детьми. Зафиксированы случаи, когда расправы над евреями со стороны оуновцев даже прекращались немецкими солдатами», — пишет, например, историк Александр Дюков.
Впрочем, оплачивать такое усердие по заслугам в планы Берлина не входило. Когда 30 июня во Львове ОУН провозгласила создание Украинского суверенного государства, это вызвало крайне негативную реакцию со стороны Германии. Бандера и его соратники были арестованы, а уже осенью начались репрессии против других членов организации. Самому Бандере затем удалось из тюрьмы сбежать, в то время как ОУН объявила подпольную войну буквально всем.
В 1943 году, преобразовавшись в Украинскую повстанческую армию (УПА), националисты с удвоенной силой начали вести борьбу против советских и польских партизан, а также подразделений немецких войск. Понимая, что в этой борьбе у них нет союзников, члены УПА сплотились и с чудовищной жесткостью стали проводить этнические чистки. Печально известная волынская резня 1943 года, в которой украинскими националистами было убито порядка 60 тыс. поляков, стала кульминацией этого террора.
Но и после деоккупации УССР и сокрушения нацистской Германии УПА продолжила свою борьбу — уже против советского режима. Причем чем дальше, тем эта борьба становилась радикальнее: зачищались теперь даже «свои», то есть украинцы, особенно с востока страны, за то, что якобы «прогнулись» под Москву.
«Именно в эту эпоху и в эти реалии уходят корни современного западноукраинского национализма с его жесткой этнической привязкой, с мощными мобилизационными механизмами, с отношением к более “мягко” настроенным соотечественникам как к “коллаборантам” и отступникам», — пишет Алексей Миллер. Вместе с тем историк подчеркивает, что в это время «оплотом украинства» окончательно стала и униатская церковь, загнанная советской властью в подполье.
Национализм в изгнании
Украинские националисты были разгромлены только в 1954 году. Конечно, на руинах ОУН впоследствии еще возникали другие радикальные движения, например Украинский рабоче-крестьянский союз или Украинский национальный фронт. Определенную симпатию бандеровцам выказывали и некоторые украинские диссиденты. Однако вплоть до распада СССР на территории УССР эта сторона истории украинской идеи находилась в забвении.
Память о терроре, положенном на алтарь идеи суверенной Украины, фактически сохранялась только в среде украинской диаспоры, которая пронесла ее через десятилетия, чтобы затем оживить в уже независимой стране. Тем более что послевоенный процесс денацификации, по сути, не коснулся украинского национализма, как и групп коллаборационистов, сочувствовавших нацизму.
«Строго говоря, Нюрнбергский, Рижский и прочие подобные процессы, которые затянулись аж до начала 2000-х годов, оказались незавершенными. Уже начиная с 1946 года чувствовалось явное ухудшение отношений между бывшими союзниками, которое впоследствии развилось в холодную войну. Поэтому, например, тот же Степан Бандера какое-то время вполне продуктивно сотрудничал с ЦРУ», — напоминает Дмитрий Степанов.
После окончания Второй мировой войны сотни тысяч западных украинцев, среди которых было немало коллаборационистов, покинули территорию современной Украины. Они ехали в Аргентину, Бразилию, США, но чаще всего в Канаду. Именно в Виннипеге (главный город провинции Манитоба) во второй половине XX века образовалась самая крупная диаспоральная группа.
Важно не только то, что в этой среде возникает и ретранслируется миф о «героической борьбе ОУН за независимую Украину», но и создается целая околонаучная инфраструктура, которая начинает работать на укрепление этого нарратива. Одним из самых крупных центров стал Harvard Ukrainian Studies, который начинает развиваться в структуре Гарварда.
Именно здесь возникнет специфическое прочтение голодомора, который стараниями диаспоральных историков будет превращен в версию «украинского холокоста». Причем в продвижении этой версии активно учувствовали ЦРУ в рамках операции «Аэродинамик», куратором которой был небезызвестный Збигнев Бжезинский. Именно здесь будут оспариваться, преуменьшаться или рационализироваться преступления ОУН. И именно здесь найдет свое окончательно оформление миф об извечном противостоянии Москвы и Киева в знакомой нам донцовской оптике столкновения двух цивилизаций.
«Украинская диаспора — с ее самосознанием, инфраструктурой, с кафедрой в Гарварде — окажется в итоге очень важным идейным игроком в ситуации, например, конца 1980-х – 1990-х годов в Украине, — рассказывает Андрей Тесля. — Масса сюжетов, в том числе связанных с поиском каких-то компромиссов внутри независимой Украины или с вопросами государственного строительства, разрушалась или размывалась именно за счет фактора диаспоры, вышедшей, что важно, именно из Западной Украины».
Особенно явно это влияние стало заметно уже при президенте Викторе Ющенко, который впервые официально принял версию голодомора как сознательного акта геноцида со стороны Москвы. В дальнейшем пантеон украинских героев начал пополняться уже не князьями из глубокой древности, а героями ОУН, в честь которых стали называться проспекты и возводиться памятники и которыми начали вдохновляться те, кто больше всех пострадал от социально-экономической депрессии современной Украины.
И хотя сегодня очень многие и в Украине, и в Европе удивленно вздергивают брови, слыша о необходимости денацификации Украины, по сути, постсоветский Киев попытался построить страну с ярко выраженным этническим принципом, который не мог принести многонациональной Украине ничего, кроме гражданской войны.
0
120.00
