Миллион папа показал мне в своей комнате. На подоконнике томилась рассада перцев – в обрезанных коробках из-под молока Parmalat, под шкафом на газете что-то дозревало, на столе – книжки: история Великого княжества Литовского, разведение кроликов, Чингиз Айтматов. Пахло коньяком. «Вот, смотри!» – папа показал на кровать. На орнаментальном покрывале лежали стопочками в три ряда деньги. «Хочешь – пересчитай!» Я не понимал, как себя вести. Восхищаться деньгами или отцом? Лечь на стопочки? Сложить из купюр веер и обмахнуться им? Папа заметил мое смущение и потрепал по голове: «Не бойся! Давай!» Чего не бойся, чего давай? Чтобы не огорчать папу, я аккуратно потрогал деньги. Пересчитывать не стал. «Спасибо!» – сказал я. Кажется, отец расстроился.
Но вот уже в Москве, тридцатилетним, мне приспичило квартиру. С белыми стенами, с балконом, с дубовым паркетом. И чтобы потолки высокие, и чтобы в центре, и дом кирпичный, и двор зеленый. И ухаживать за ней, как за съемным жильем, не будешь: тут привесил, там подкрасил, здесь постелил. Спал и видел. И она явилась: хорошенькая.
У Володи и Маши росла дочка, и они ждали второго ребенка – требовалось расширять жилплощадь. Их квартира была укутана затертым линолеумом и розовыми обоями, утыкана дверьми из разбухшего ДСП, задыхалась в коврах и табуретках. «Диван можем вам продать – вот какой огромный траходром!» – крякнул Володя и ткнул пальцем. Оранжевая с подтеками обивка пухлого дивана свидетельствовала: на ней были зачаты оба ребенка счастливого семейства. Но сама квартира дышала потенциалом. Молчаливо взывала: «Избавь меня от линолеума, сними и сожги обои, сделай меня красивой!» Про себя я назвал квартиру Зоей и тут же дал ей обещание: избавлю, сожгу, сделаю! Выше этажом что-то заухало. Володя и Маша заулыбались: «Обычно тут тихо-тихо! Покупайте! Квартира роскошная!»
Я вытряхнул все банковские счета – денег на покупку не хватало. Зоя мычала через всю Москву, махала форточкой в ночное небо: «Где же ты, родной, тут такие пассажиры на меня покушаются...» Смотреть другие варианты было бы с моей стороны предательством. Зоя была идеальна. Так я стал ипотечником.
Уже два года я ежемесячно отсчитываю на возвращение долга в банк. Есть в этом что-то взрослое и приятное. Отдавать деньги за недвижимую Зою. Обещания перед ней выполнены почти все. Побелено, отодрано, подключено. И стеллажи в потолок, и сантехника новая, и детородный диван изгнан – благодать! Разве что пару раз в месяц выше этажом стучит что-то – будто Железный Дровосек отбивает ногой ритм неведомому унылому романсу. Но это терпимо.
Уже два года я ежемесячно отсчитываю на возвращение долга в банк. Есть в этом что-то взрослое и приятное.
С Зоей моя жизнь обрела и новую чувственную грань. Подобное, думаю, испытывает сознательная мать, выбирая между покупкой новых туфель себе или дочери. Моя Зоя пока не совсем моя, у нее еще нет плиты и дверей в кухню, не закончены откосы окон, местами она без плинтуса. И каждый раз, когда я выбираю билеты в Будапешт и Тбилиси, когда иду в ресторан, захожу в примерочную с шестью вещами, думаю о Зое. Я чувствую перед ней вину за каждое полученное мной удовольствие, которое стоит денег. Я расплачиваюсь на кассе за джинсы и слышу, как белая прохладная Зоя вздыхает в Замоскворечье: «Смотри, родной, я еще не вся твоя! Вот растратишь все на рубашки и дорады – банк придет за тобой! Будешь локти кусать!» Я правда очень боюсь этого. Ночь, стук в дверь (есть звонок, но должен быть именно стук), собака во дворе лает, люди в кожаных куртках: «Савельев? Просрочка платежа. Освобождайте жилплощадь. Полчаса на сборы!» И соседи в исподнем выглядывают, и старуха на лестничной площадке слезами заходится, и меня выводят с чемоданом под белы рученьки. А Зоя остается, скорбно отвернувшись: «Что ж ты...» И люди в кожанках ходят сапогами по ней и курят, сидя на кремовой постели. Очень страшно.
«Савельев? Просрочка платежа. Освобождайте жилплощадь!»
Два года ипотеки уже прошли – я стараюсь гасить кредит досрочно, большими суммами – но все мало. По расчетам банка, где-то на подступах к пятидесятилетию я сброшу оковы ипотечного договора. Так что собраться! Работать! Зарабатывать!
И снова эти удары сверху. Бам-бум... Бам. Полдвенадцатого, мне вставать в семь. Сегодня бьют с особым остервенением. И на этот раз добавляются стоны – это что-то новенькое. Дровосек сменил партнершу? Зоя нервничает: «Не будь же размазней! Иди, наконец, и разберись с ними!» Я поднимаюсь на этаж. Звоню. Дверь открывается, и на меня валит едкий дым, из которого высовывается худенькая женщина в золотом халате: «Сосед? Заходите!»
Неисповедимы пути твои, Господи. Светлана занимается заговорами. Обряды проводит на дому. На любовь, на карьеру, снимает сглазы. «С кризисом спрос пошел на заговоры на выплату долга и погашение кредита! – объясняет Светлана донимавший меня грохот, – а это же один из самых сильных заговоров!» В углу комнаты с ведром песка сидит клиент Леонид. Он кивает: «Второй кредит с женой гасим уже. Света в этом – спец!» Светин фирменный заговор называется «Миллион». «Сегодня идеально для него! Как раз вторник и убывающая Луна!» Зоя ниже этажом хихикает: «Почему бы нет?!»
Светлана провожает Леонида, ставит передо мной металлическое ведро, насыпает в него песок, достает из шкафа еловую ветку. «Представь, что вокруг ведра – миллион: стопочки денег в три ряда. Можешь мысленно пересчитать их! Теперь бери ветку и выдирай по иголке, продолжай считать миллион, а иголки все в песок втыкай!» Светлана встает за мной и воет: «Ам сирим гал ира, возьми, земля, острые колья! Ли мидра хамин лизат, по одной игле, как по одному долгу! Аби ами гза! Гза!» Я рву иголки, втыкаю их в ведро. Голую ветку Светлана поджигает и делает ей круг в воздухе. Потом долго стучит ведром по полу и кричит: «Близится час торжества моего! Близится час торжества моего!.. Подхватывай!» Так мы колотим ведром по голове Зое. Дом спит.
Папа, тебя нет уже пять лет. Но теперь каждый раз, когда вторник и убывающая Луна, ты со мной по делу. Я представляю твой потерянный миллион и бью ведром – повторяю обряд для верности. Я знаю, что в эти дни, свесившись с облака, ты кричишь мне: «Добавь в песок навоза, дурень, и высади туда перцы!» Папа, я трачу деньги с толком – как ты учил! Когда я верну долг за Зою, возьму денег на Жеку – это будет дача. Там будут перцы, клянусь!
0
