ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Ноя. 14, 2016

Полигон

Полигону под Миллеровом 46 лет, он повидал многое. Возраст свалки измеряется не годами, а слоями. Площадь полигона — четырнадцать гектаров, глубина — где три, где шестнадцать метров. Еще полтора года назад все это называли «захоронением», теперь благозвучно — «размещение».

Среди равнины утрамбованного мусора одиноко торчит будочка охранников. Со всех сторон она подперта барахлом, подобранным на свалке, — ящички, снятые дорожные знаки, канистры из-под бензина. Охранники работают сутки через трое, получают шесть тысяч в месяц. Сегодня дежурство Ивана, он из соседней с полигоном деревни. Простое загорелое лицо, не запоминающееся, но доброе, нелепая челка. Сколько Ивану лет — так и не скажешь. Еще на полигоне постоянно находится бессменный мастер-техник Александр Федорович (но все его называют просто Федорыч), 70-летний крупный усач. Вот и вся безопасность.

— Нашли вот фрукт, из ящика вывалился, когда везли давить, — мастер полигона вертит в руках зеленую невзрачную грушу. Морщится.

«Ты с земли есть будешь? Я, например, нет».

— А что, есть те, кто берет? — спрашиваю.

— Если бомжей нет — брать никто не будет. Контроль! Бомж бывает у нас залетный. Но он долго тут не работает: набрал себе в дорогу — и дальше поехал. У нас в прошлом году в марте молодые ребята из Петербурга были, ехали на Кавказ — до июля прожили. Набрали сухарей, макарон на свалке и поехали. Осенью снова вернулись — наверное, в обратный путь собрались. К нам местные, бывает, захаживают, в основном старики — просят, можно ли дров собрать. Раньше, кто скотину держал, приезжали собирать хлеб, овощи — на корм. Если кто наберет с полигона продуктов и отравится — это еще не самое страшное. Вот подожжет чего-нибудь — полыхнет моментально. А мы — разве за всей территорией уследишь?

Внутри будочки охранников — всё когда-то знавшее лучшее время. Тахта когда-то была упругой, теперь — жесткость слежавшегося поролона. Зеркало темное от времени, по двум сторонам от зеркала — иконы. В красном углу на полочке беззастенчиво лежит чемодан с перфоратором. Натянута веревка, свисает сменная одежда, грязные полотенца. На стене деревянное панно — томный Есенин приобнял березу, по соседству — глянцевая азиатка размером А2 в неприлично маленьком купальнике. Под потрескавшейся алюминиевой раковиной — два генератора. Будка стоит семь лет, а электричество до сих пор не подвели.

Охранник и мастер спасаются от холода чаем из термоса и буржуйкой, ее растапливают вытащенной со свалки мебелью. Труба у буржуйки черная — иногда печку приходится топить и резиной.

Охранник Ваня разогревает на плитке макароны с подливой, принесенные из дома. У Вани скромная биография: он из Донецкой области, семья переехала сюда в 80-е: тут матери достался по наследству дом. На зарплату охранника не проживешь — приходится подрабатывать на шабашках. Жены, детей — нет. Отец Вани тоже недавно пришел на полигон. Раньше был дальнобойщиком, но здоровье больше не позволяет мотаться в Москву.

Здоровье подводит и Федорыча: каждый день в обед он едет домой ставить уколы, ходит, опираясь на палку. Федорыч смирился — и со свалкой, и с жизнью в Миллерове, «будь оно проклято». В жизни он вообще мало что выбирал. Бежал с семьей от войны из Грозного. Оказались в Ростове, где десять лет отработал администратором хозчасти в университете. С какой-то печальной гордостью он вспоминает: «В моем подчинении было больше ста человек». Жили в общаге вуза, до тех пор, пока младший сын не встретил девушку. Влюбился, вместе они переехали в Миллерово, перетянули за собой и родителей.

Вдвоем с женой, ей 69, Федорыч живет в небольшом домике без канализации. Жена в Грозном была заслуженный учитель, замдиректора, здесь преподавала в казачьем кадетском корпусе.

Сейчас тот самый младший сын с высшим образованием работает в инкассации. А старший — в Ростове: «Три раза в год на могилу ездим. Бизнес он вел».

В Грозный Федорыч больше не возвращался: там была трехкомнатная квартира, но компенсации после войны тем, кто сбежал, не дали.

— Да куда я поеду? Отец в Нальчике похоронен, брат в Нальчике, мать сюда перевез, здесь она умерла. А туда уже сил и здоровья нет. Когда война на Украине шла, там и тут грохотало. Так мы и говорили — от одной войны к другой. Сорок семь лет как скитаемся. Да она уже и пролетела, жизнь. Так что, Катя, ничего хорошего мы и не видели.

Он окидывает взглядом простор свалки.

— Вывозят на самый край полигона фрукты, мы даже не видим, что там, — делится Федорыч. — Вот сейчас груша выпала. Иногда мужики, которые бытовой мусор везут, рассказывают: ягоды, клубнику — все перемесили. Там такая каша — не взять! Мы фрукты как мусор принимаем, по тому же тарифу. Их бы в продажу подешевле пустить, школьников покормить, в детские дома отправить. Мы же не богачи тут. Может, через вашу газету получится это поднять. Душа обливается.

— Даже свиньям отдать — хоть какая-то польза, — отзывается тихий Иван.

— Понимаешь, если кто-то где-то приболеет, будут разговоры: взяли что-то на полигоне, — мастер будто пытается найти объяснение этому бессмысленному уничтожению.

Сам Федорыч фрукты не ест и в магазине не покупает — сахарный диабет. Кивает на Ваню: «Этот все ест».

У Александра Федоровича свое хозяйство: растит грушу, яблоки, сливу. Если неурожай яблок, килограммов десять может взять у местных фермеров — на компот.

На зиму в семье запасают картошку — на себя с женой и семью младшего сына Федорыч берет 400 килограммов. В этом году самая дорогая была по 16 рублей за килограмм. Закупают лук — по 13–14 рублей, мешок муки. 50-килограммового мешка сахара мастеру полигона и его жене хватает на два года. Это основные продукты в рационе.

— На рынке у частников берем — наше-то, российское, лучше, чем из супермаркета, дольше не гниет. В магазине дождутся, что потечет, и выбрасывают, тоже к нам на полигон везут. А снизили бы цену — люди бы поковырялись, выбрали одну-другую картошину, лук получше. Пусть бы отдел уценки открыли.

В Миллерове почти у всех подсобное хозяйство, многоэтажек мало, в основном частные дома.

— К зиме жена закатывает соления. Это у вас в Москве посложнее — своих заготовок, наверное, мало. На рынок мы ездим раз в неделю, на тысячу наберем: рыбу, иногда мяса кусок возьмем.

Охранников и просто зевак до ритуала погребения фруктов не допускают — сотрудники Россельхознадзора ведут протокольную съемку. Так положено по закону: государство хочет подтверждений, что все подлежащее уничтожению на самом деле уничтожено, никем не присвоено. Видео и акты уничтожения посылают в Москву — руководителю Россельхознадзора.

Непосредственно с санкционкой из работников полигона контактирует только тракторист, он утилизирует фрукты на единственном рабочем бульдозере на полигоне.

Бульдозер останавливается рядом со мной, с него слезает мужчина лет шестидесяти, у него конец рабочей смены: затертая одежда, джинсы, прожженные пеплом.

Гусеницы бульдозера облеплены черной жижей: их жадно облизывает старый пес. Он всю дорогу трусил за машиной и наконец получил желанную добычу.

Надзор

Утилизацией санкционных фруктов и овощей, пойманных в Ростовской области, занимается местное отделение Россельхознадзора — и Ольга Павловна Чувильская, старший государственный инспектор отдела контроля и надзора в области карантина растений и семеноводства.

Ольга Павловна мечтательно перечисляет все фрукты, которые удалось задержать за последний год:

— Нектарины, персики, по весне было очень много яблок польских. Красиво, но нельзя. Еще грибы польские… На данный момент стал проскакивать перец.

Чувильская говорит: улов больше, когда проводят какой-нибудь рейд, например, месячник «Большегруз». Водители закладывают запрещенку благопристойной продукцией с документами (например, чеснок китайский или апельсины африканские) — все по закону. А выдвинешь пару ящиков — там перец желтый польский, противозаконный.

Ольга Павловна объясняет идейные основания своей работы:

— У нас есть четкий указ президента — уничтожить. Для чего был сделан указ? Если с нами так поступают на международном уровне, то и мы их накажем. Чем? Деньгами. Мы сейчас рассуждаем так: а на каком основании отправлять эти фрукты в детдом? Нельзя нам самим есть эту продукцию! Если мы отдадим кому-то — как будто реализовали, тогда хозяева товара к нам с претензиями придут. Это вот мое мнение такое.

— А у кого еще к вам претензии?

— Конечно, хозяева фур говорят — обидно им! Трактористы, которые давят, говорят: «Жалко. Дайте себе возьму».

«Ну сколько ты возьмешь? Ну в карман положил покушать себе — все. Бывает и такое, что местные приходят: вы же знаете, люди слышат, что тут продукты. Но мы же на видео снимаем весь процесс. Стараемся, чтобы в кадре никого не было»

Документальная съемка — вот настоящая боль для старшего государственного инспектора.

— Пока мы заберем продукцию, загрузим, напечатаем документы — уже пять-шесть вечера, уже темнеет. Камера-то снимает, но бульдозеры там допотопные — ни света, ничего. Поэтому стараемся фотоматериалами компенсировать, при вспышке оно хоть видно — сколько вывалилось, как закаталось.

Ольга Павловна большую часть жизни провела в Миллерове, она высоко оценивает перспективы родного района по импортозамещению:

— В принципе никто не говорит, что мы нектарины и груши не можем выращивать. Все-таки будет подниматься наше сельское хозяйство, возобновятся эти сады… Вот были мы в Ставропольском крае — там разбивка садов, участков прям вот радует! В Краснодарский край тоже ездим — тоже важно, что они занимаются этим всем. Может, и на наш регион выпадет удача! А домой я покупаю из чертковских садов яблочки — самое оптимальное. До сорока рублей стоят, в принципе каждый может себе позволить, а какие вкусные! Чертково нам яблоки поставляет, сливы, абрикосы, алычу, даже груши есть — фермер сам сорт выводит и здесь реализует. Но я редко покупные ем. Вишню, черешню на участке ращу. У меня свои закрома есть, погребочек. Бывает на праздники огурец, помидор купим в магазине, и то стараемся, чтобы тепличный. А так у меня все свое.

Люди свалки

Полигон находится в ведении муниципального предприятия ЖКХ Миллеровского района. Директор местного отделения Алексей Казьмин — крепкий мужчина лет тридцати пяти, сидит в кожаном кресле не снимая куртки. Над креслом молодой Путин, на столе, в рамке поменьше — отец Казьмина в орденах. Рассказывает про работников полигона.

— Товарищей долгожителей у нас нет, текучесть кадров очень большая. В основном местные — часть с города, часть с поселений. Есть осужденные по различным, скажем так, направлениям. Задолжал банку — через суд его сюда привели. Кто-то алиментщик. В основном такие статьи, неуголовные… Государство не находит другого пути — только сюда его привести на работу, чтобы процент отдавал!

Должников и алиментщиков на предприятии всего треть, уточняет Казьмин.

— Все остальные нормальные люди… Они-то и те, и другие нормальные, конечно. Нам не пишут — микро это кредит или не микро, нам приходит исполнительный лист и лист инспекции. Должен человек отработать 6 месяцев с 20 процентами выплаты. Устраивает его эта работа — сам остается после. Зарплата у нас небольшая, зато белая!

Я уточняю, увеличилась ли нагрузка на полигон из-за санкционных фруктов.

— Да это капля в море. Пять-шесть тонн персика или перца болгарского — ни о чем! Это как моей машине день поработать. Хотя когда завозили грибы, для меня жалко было. Я задавал вопрос, почему их не раздать в детские дома. Ответ, скажем так, был отрицательный.

— Я и персиков в магазинах в Миллерове не видела.

Казьмин будто оскорбляется:

— Мы ж не в Москве! Зато другие фрукты, овощи, мясо на порядок лучше. У нас вот «Русская свинина» есть такая большая… Так вот, мы ее не едим никто. Она вся к вам идет. А мы домашнее мясо кушаем!

Город

Летом на Миллерово налетают мухи. Так не было раньше: комары — да, дело житейское, но противные мухи, залепляющие все окна, появились в городе недавно, когда построили утятники. Два из них — в черте города, здесь растят птицу, здесь же ее бьют. Местные говорят: отходы сливают прямо в поле. В безветренную погоду улицы пахнут свежим хлебом из частных пекарен (крупный хлебозавод закрылся). Но когда поднимается ветер, в город приходит смрад. Утиный фарш миллеровцы не жалуют. Как и не покупают свинину местного производства. Также в городе работает завод по производству крахмала и патоки из кукурузы «Амилко». Завод сливает свои нечистоты прямо в речку Глубокую, которая измельчала и воняет. Миллеровцы митинговали — безрезультатно.

Вода в городе плохая. Чем ближе к центру — тем хуже, здесь самые старые скважины, которые бурились в сороковые годы. Администрация говорит, что на одну новую скважину нужно полтора миллиона, а денег нет.

Заводы, утятники дают рабочие места, но производство механизируется — за последние годы многих сократили.

Почти все частные гастрономы в городе принадлежат ООО «Светлана», а именно Кебиру Султанахмед-оглы Гусейнову (сейчас он входит в собрание депутатов Миллеровского района). «Мечта», «Аннушка», «Ермак», «Магнат», «Фаворит», «Сахалин» — 25 магазинов в Миллерове и нескольких ближайших станицах. В универсаме рядом с вокзалом — уцененные бананы по тридцать рублей, уцененная хурма по 60, мандарины — 160, картошка — 17, жухлый китайский салат. Сам Кебир Султанахмед-оглы в интервью рассказывает: «Наш президент Путин молодец, что ввел ограничения на ввоз продуктов питания» — и обещает не повышать цены в связи с санкциями. Он говорит, что польские яблоки за 50 рублей не уступят азербайджанским за 30.

Но яблоки в основном у всех свои. У кого переизбыток — выходят торговать к железнодорожному вокзалу. Каждый день с раннего утра до полудня тут разворачивается рынок. Бабушки продают свой виноград — «медучий, бери, внучка», аджику, домашнее подсолнечное масло.

На самодельном прилавке у усатого деда — ширпотреб: бритвенные станки, уличный термометр в виде пчелки, фонарики, батарейки, среди всего выделяется мочалка-триколор. Приезжают на грузовичках, раскладывают покрывала, клеенки — прямо на асфальт выкладывают товар. Из жестяных корыт безжизненно таращатся карпы.

Кто-то под прилавок оборудовал капот своих «Жигулей»: ведрами продают ягоды боярышника, березовые веники. Овощи продают с раскладушек: выставляют их посреди дороги, заваливают ярко-зеленым спелым перцем, укладывают штабелями пучки петрушки и укропа. Овощи, выращенные именно на продажу, везут в основном из села Криворожье, что в тридцати минутах езды отсюда.

— Меньше удобрения, меньше всякой фигни — и по вкусу другое! — приговаривает полный мужик, набирая перцы в целлофановый пакет.

Где, как не здесь, передовики импортозамещения. Они тоже исполняют национальное задание по борьбе с иностранными овощами-фруктами. Как живется местным фермерам в отсутствие иностранной конкуренции? Кого ни спрошу — молчат, отводят глаза. Спрашиваю больше десяти продавцов: знают ли, что под носом у них, на полигоне, в буквальном смысле слова давят их конкурентов. Никто про уничтожение санкционки и не слыхал.

Прямо с кузова продает арбузы — килограмм по четыре рубля — смуглый пятидесятилетний мужчина в замызганной жилетке.

— Здесь вообще арбузный край, наш Миллеровский район самый насыщенный был. Криворожье славилось вкусовыми качествами, — говорит мне продавец Александр. — Арбуз волгоградский нас задавил — по два, по полтора рубля отдают, вся трасса в арбузах, скоро и в Москве начнут выращивать.

Из восемнадцати лет, что он занимается арбузом, только три года были нормальные, остальное — «лишь бы на плаву остаться».

— А чем заниматься? Работы нет, идти некуда, здоровье угробил — никому не нужен.

Саша торгует только здесь, на стихийном рынке. Сам собирает, сам загружает, называет все это «мышиной возней». Перекупщики — в основном азербайджанцы — предлагают за килограмм копейки.

— У них там диаспора, а я один в поле воин — обрабатываю, раньше было 85 гектаров. Мои арбузы — экологически чистые, проверки прошли.

Фермер дает финансовые расклады: 470 тысяч вложил (350 тысяч — взял в кредит), а заработал на арбузах 220 тысяч.

— А кредиты в этом году только выплатил. На рынок в Аксае едешь: въезд 300 руб­лей, место — 900, лаборатория — 280, за мусор, за весы по полтиннику — полторы в день выходит. Себе в убыток, считай. Мы тянемся, а тянуть уже нечем и нечего. Вы лучше Сереже Локтеву позвоните, он тоже с Криворожья. Наш арбузный магнат.

Сергей Локтев — представитель того класса, на который кивают, когда говорят об импортозамещении. Он самостоятельно поднимает 30 гектаров земли. В его собственности — 150, но засеивать остальное не выгодно. Локтев родился здесь, но переехал учиться в Санкт-Петербург, потом в Мурманск — служить на атомной подлодке. Он бывший мичман, военный. Дослужился до пенсии и вернулся.

— Урал не видит нашего арбуза, а у нас он до такой степени сладкий — пальцы слипаются. Здесь выращивать можно все — и Россию-матушку накормить от и до.

С убежденностью фанатика он рассказывает об иностранных сортах, о современных дорогущих системах полива, о том, как будет скрещивать арбуз с тыквой, чтобы корневая система мощнее была. Местные не признают этого фермера-новатора своим. Ворчат, когда тот проезжает по деревне на «Ленд Ровере»: «Поихав, проклятый».

— А чё я проклятый-то? Должно быть знание. Я очень много знаю, больше меня никто. Но все стесняются подойти спросить, поучиться, им это зазорно. Почему у них арбуз до 5 кг растет и останавливается, а у меня нет? Вот и не любят меня. Если бы с ними сидел на лавке, пил бы водку — был бы ихний в доску.

Субсидий от государства Локтев не получает. Говорит, начал узнавать, сколько положено — не больше двухсот рублей на гектар.

— Я элементарно еду заправить трактор соляркой — минимум 100 литров, по 36 руб­лей. Что такое двести? Да это смешно.

В Миллерове Локтев держит салон красоты «Локон», там работает его жена. Сын учится на агронома. Локтев мечтает построить цех по переработке помидоров: давить натуральные соки. Открыть фермерскую лавку: моченые арбузы, арбузы в банках, желтые, красные.

— Изюминку надо делать людям, — говорит Сергей. — Сделал этикеточку фирменную — все, бренд — и вперед.

Локтев дает рабочие места, и зарплата у него, надо сказать, большая по меркам района — до 25 тысяч.

— А в депутаты пойти не думали?

— Ты знаешь, я не любитель. Мне оно по барабану. Я равнодушен к этой власти. С весны по осень живу на поле, а зимой захотел — поехал на море. Мне идти в депутаты — себе дороже, задавят. Я молчать не могу, как рубану с плеча.

Миллерово, Ростовская область

P.S.

По средней оценке, ликвидация санкционных товаров в 2016 году обойдется бюджетам разных уровней в 5 миллиардов рублей.