В марте этого года Владимир Путин на заседании Совета по межнациональным отношениям предложил следить за количеством детей мигрантов в российских школах, чтобы «не формально, а фактически глубоко адаптировать к российской языковой среде», и не только к языковой, но и «к культурной вообще, чтобы они могли погружаться в систему наших российских ценностей».
С одной стороны, проблема действительно существует, и браться за ее системное решение нужно давным-давно. С другой стороны,
при общей тяге к простым решениям это может привести к внедрению «процентной нормы» для детей мигрантов. Есть ли иной выход?
Конечно, если в классе для большей части учеников язык обучения неродной — они и хуже учатся, и хуже адаптируются в школе и в социуме. Никто толком не знает, какой процент можно считать предельным; эксперты называли мне цифру в 30%. При этом в школах Московской области, например, есть классы, едва ли не полностью укомплектованные детьми, для которых русский неродной. Обычно принято говорить о них — «дети, плохо (или «слабо») знающие русский язык». Но «плохо» — это совершенно ненужное оценочное суждение. Специалисты предпочитают термин «инофоны».
Однако не стоит считать, что дети с неродным русским, или инофоны, в российских школах — это исключительно дети трудовых мигрантов из двух-трех бывших советских республик. В московской школе, например, могут учиться дети из семей самого разного гражданства, достатка, образовательного и культурного уровня: от беженцев из Афганистана до британских экспатов, от российских граждан из Чечни или Дагестана до сотрудников северокорейского посольства. Общее у них то, что язык обучения для них неродной — и что наша система образования не очень знает, что с ними делать.
История
Нельзя сказать, чтобы об этой проблеме узнали только сейчас. Первые попытки справиться с ней предпринимались еще в девяностых, когда стало ясно, что трудовых мигрантов, в особенности из стран СНГ, в России становится все больше, а их детей в соответствии с принятым в 1992 году Законом об образовании школы нашей страны обязаны принимать.
Еще в 1994 году московский департамент образования разработал Концепцию содержания образования московских школ с этнокультурным компонентом. Обычно их появление инициировали диаспоры: сначала обращались в правительство Москвы с просьбой об открытии воскресного культурно-образовательного центра на базе какой-то школы; потом, если учеников было достаточно, в школе открывали специальные классы с этническим компонентом, а потом и вся школа могла стать таковой.
В этих школах преподавание велось на русском языке, но дети могли заниматься и своим родным языком, а те, у которых родной язык русский, — выучить армянский, азербайджанский, грузинский, литовский или татарский языки.
В 1988 году в Москве было четыре школы с этнокультурным компонентом, а к 2008 году их число выросло до 80. Правда, значительная часть таких школ в Москве — школы с русским этнокультурным компонентом (с изучением русского фольклора, праздников, истории, с хором и проч.).
К 2014/15 учебному году число школ с этнокультурным компонентом сократилось до 50 и в последующие годы продолжало снижаться. По данным «Мела», сейчас их не десятки, а единицы (мы запросили данные о нынешнем их количестве у департамента образования Москвы, но не получили точного ответа). Причина в том, что с началом объединения московских школ в крупные комплексы концепция школ с этнокультурным компонентом уступила место идее принудительной инклюзии.
Идея эта состоит в том, чтобы поместить всех детей в одинаковую среду огромного образовательного заведения —
и уже там обеспечить детям с особыми образовательными потребностями (а русский как иностранный — это тоже таковая потребность) необходимые условия обучения.
С 2006 года в некоторых школах Москвы по инициативе департамента образования создавали «Школы русского языка», где дети-инофоны получали необходимую языковую подготовку; к 2015 году они работали в семи школах и получали особое финансирование. Но прошедшая в Москве реорганизация и объединение школ в большие комплексы повлияла на них не лучшим образом. Вместо целевого финансирования конкретных программ появились нормы подушевого финансирования, а они, хотя и дают школе дополнительные деньги за каждого ученика-иностранца, но на какие цели школа их потратит — зависит от администрации. Специальные программы для инофонов и обученные работе с ними учителя к этим деньгам автоматически не прилагаются.
Так что сейчас ни в Москве, ни в других регионах страны реально работающей системы помощи детям-инофонам в системе образования нет — она остается уделом отдельных энтузиастов.
Департамент образования Москвы на наш запрос об этом ответил так:
Департамент образования — «Новой газете»
«Проект «Школы русского языка» действовал с 2006 года и был организован как годичные структурные подразделения общеобразовательных организаций, которые реализуют программы интенсивного обучения детей мигрантов государственному (русскому) языку, их социально-психологической и культурно-языковой адаптации. В настоящее время проект не функционирует».
В последнее время некоторые регионы (в первую очередь Калужская область) начинают создавать собственные программы, и Министерство образования даже присматривается к их опыту, но до решения проблемы на федеральном уровне еще далеко.
На подступах к школе
Сейчас родители-мигранты, приводя детей в школу, сталкиваются с множеством проблем. Конечно, Закон об образовании (пп. 2 ст. 5) утверждает, что право на образование в нашей стране «гарантируется независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного, социального и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также других обстоятельств».
Как правило, школы принимают заявления о зачислении детей, имеющих регистрацию (в случае мигрантов — поставленных на миграционный учет), на закрепленной за школой территории, с 1 февраля до 1 июня.
С 1 июня по 5 сентября школа может принимать детей с других территорий, если в ней есть свободные места. Именно отсутствие свободных мест — та самая причина, по которой детям мигрантов обычно отказывают зачастую в нескольких школах подряд.
В таких случаях местные образовательные власти должны найти ребенку место для учебы.
В большинстве регионов страны заявление о приеме детей можно подать прямо в школу, но в Москве, Московской области и Петербурге это можно сделать только через портал госуслуг. Мало того что не у каждого мигранта есть доступ к интернету и смартфон — но для определения ребенка в школу порталы в нарушение Закона об образовании требуют регистрации по месту жительства. Иногда мигрантам удается дойти до суда и даже выиграть дело. Но до суда, однако, доходят единицы. Ведь для многих оказываются непосильными даже первые шаги: миграционный учет, доступ к интернету, поиск школы, готовой принять ребенка. Некоторые семьи и не стремятся учить детей: зачем, если ребенок может помогать дома с младшими или на работе.
В своем запросе «Новая газета» спросила департамент образования, «как именно следует поступать тем родителям-мигрантам, которые хотят записать детей в школу, но не имеют московской регистрации и, соответственно, не могут это сделать через портал госуслуг и портал mos.ru». Пресс-служба департамента ответила так:
Департамент образования — «Новой газете»
«Что касается приема детей в московские образовательные организации, то он осуществляется на основании электронного заявления, которое родители заполняют на официальном сайте мэра и правительства Москвы. Также им необходимо предоставить в школу перечень документов, которые подтверждают сведения в электронном заявлении:
- документ, удостоверяющий личность родителя (законного представителя);
- свидетельство о рождении ребенка;
- документ, подтверждающий регистрацию ребенка на территории города Москвы по месту жительства или по месту пребывания.
Родители детей, которые являются иностранными гражданами или лицами без гражданства, дополнительно предъявляют документ, подтверждающий право заявителя на пребывание на территории города Москвы.
При возникновении дополнительных вопросов родители всегда могут обратиться в Центр информирования населения о предоставлении образовательных услуг департамента образования и науки города Москвы. Помимо консультирования центр оказывает содействие в регистрации электронных заявлений о приеме в образовательную организацию в отношении детей, в том числе иностранных граждан, родители которых не имеют возможности зарегистрировать электронные заявления (эл. почта: infodo@edu.mos.ru, тел.: 8 (495) 530-71-71, понедельник-пятница с 9.00 до 19.00)».
Когда местные уезжают
Школы, особенно в районах, где живет много мигрантов, не очень хотят принимать их детей не только потому, что не умеют их учить. Скорее потому, что опасаются вместе с детьми получить множество проблем — от этнических конфликтов в классе до общего снижения успеваемости в школе.
«У нас есть школы, где много мигрантов, — говорит Ирина Белоусова, руководитель работающего в Калужской области проекта «Одинаково разные» Благотворительного фонда поддержки и развития образования «Новый учитель». — Но это пока не иммиграционные анклавы, как в Европе или Америке, то есть такие городские кварталы, в которые опасно заходить людям других национальностей. Такого у нас пока нет, и допускать этого нельзя. А случиться такое может, и именно из-за школ. Ведь школа формирует сообщество вокруг себя, особенно в маленьких населенных пунктах. В Калужской области есть поселки, откуда уезжают местные жители: туда на протяжении десяти лет приезжают на работу мигранты, их дети идут в школы, наконец, процент мигрантов в школе достигает, скажем, тридцати. В результате у всей школы низкие образовательные результаты, и это становится дополнительным основанием для переезда местных жителей».
Анастасия Кузина, координатор программ «Младшая школа» и «Подготовка к школе», и Ольга Павлова, координатор программы «Профильные предметы» работающего в Москве Интеграционного центра для детей беженцев и мигрантов «Такие же дети», делятся похожими наблюдениями: «Статистики у нас нет, но мы видим, что в Московской области внезапно возникают районы — например, Красногорский район на северо-западе, район рынка «Садовод» на юго-востоке, которые в основном заселены мигрантами. Они селятся рядом с рабочими местами или переезжают из Москвы в Подмосковье, где более дешевое жилье. В некоторых районах Подмосковья учителя и директора говорят, что в набранных первых классах половина детей не говорит по-русски. На местных форумах родители обсуждают, что пора забирать своих детей».
«Важно, чтобы дети учились вместе, но если класс состоит только из детей с неродным русским, у них меньше возможностей изучать язык, — замечает Екатерина Алимова, директор АНО «Дети Петербурга». — Важно, чтобы дети общались, чтобы не было перекосов».
Владимир Путин на заседании Совета по межнациональным отношениям как раз требовал не допустить в российских школах ситуации, которая существует в других странах:
Владимир Путин — о ситуации с мигрантами в школах на Западе
«В некоторых европейских странах, да и в Штатах тоже, повторяю, когда уровень детей мигрантов в школе достигает определенного процента, местные жители своих детей из этих школ забирают. Сейчас не буду останавливаться на причинах, я думаю, что каждому взрослому человеку они понятны. И там образуются школы, которые чуть ли не на 100 процентов — не чуть ли, а фактически на 100 процентов укомплектованы только детьми мигрантов, и это большая проблема. Нам нужно иметь в виду эту практику и ни в коем случае не допустить в России развития событий подобного рода».
Самым простым способом тут кажется контроль за процентным соотношением детей-инофонов в школе. Но где же тогда учиться детям, которые не укладываются в процентную норму?
Ольга Павлова уверена: «Проблема, безусловно, есть, но ее нельзя решать недопуском детей в школы. В значительной степени это проблема миграционных властей. И в школах, где сталкиваются с такой проблемой, ее можно и нужно решать. Когда люди ездят учиться за границу, они часто видят, что перед вузом или школой — адаптационный год языковых курсов. Это же можно организовывать и у нас на базе школ. Ведь в школах же есть дополнительные занятия для дошкольников, которые собираются в первый класс, — можно сделать такие же занятия для тех инофонов, которые собираются поступать в школу. Их не обязательно группировать по возрасту, можно группировать по уровню знания русского языка».
В школе
Даже если семья хочет учить ребенка и школа готова его принять, это вовсе не значит, что на этом его проблемы кончаются. Екатерина Алимова:
«В школу ребенка не могут не принять, если там есть свободные места, но могут предложить тринадцатилетнему подростку пойти в первый класс, потому что у него нулевое знание языка.
Подросток отказывается сидеть в классе с малышами. Формально школа не нарушает закон, но создает условия, при которых ребенок не может пойти в школу».
Ребенку могут предложить учиться на несколько классов ниже не только из-за того, что он не владеет русским языком, но и из-за расхождения в школьных программах: многое приходится наверстывать. Чем старше ребенок, тем меньше вероятность, что этот подход сработает. При этом, как правило, в школах нет специально подготовленных учителей русского языка как иностранного. На уроках ребенок ничего не понимает, скучает, начинаются проблемы с поведением. Обязанность заниматься с ним русским языком возлагается обычно на школьного словесника — и так едва ли не самого загруженного учителя. У словесника нет ни программ, ни пособий, ни методик — а главное, ни умения, ни желания заниматься навязанной ему работой, которая к тому же не всегда оплачивается.
Наконец, в классах начинаются конфликты — обычные в детской среде, но быстро перерастающие в межэтнические, если в классе сидят за соседними партами дети разных народов. Масла в огонь подливают родители и даже учителя:
у взрослых практически всегда есть «ценное мнение» о других этносах и религиях, и они часто готовы поделиться им с детьми.
Уровень ксенофобии в обществе высокий, и на детях в классе это тоже сказывается. Но родители заступаются за них редко: они чувствуют, что раз их ребенка вообще взяли в школу, то они не вправе роптать. Ольга Павлова замечает: «Важно понимать специфику таких семей: они находятся за чертой бедности, им часто нужна серьезная поддержка. Этот сегмент родителей чувствует себя особенно уязвимо. Они считают, что если их ребенка бьют в школе — они не могут выражать недовольство. Они не контактируют с учителем, потому что не говорят по-русски. У них может быть суточная работа, и чтобы поговорить с учителем, свободное время родителя должно совпасть со временем учителя, он должен взять с собой переводчика. А в школы не пускают посторонних людей, и если у него нет сертификата переводчика, его могут не пустить. То есть, чтобы просто состоялся диалог родителя с учителем, нужны дополнительные серьезные усилия».
В общем, даже если ребенок-инофон попал в школу — рано или поздно школа или семья говорит «мы больше так не можем» — и ребенок вынужден перейти на семейное обучение или просто бросает учебу.
Международная практика
Россия — не первая страна в мире, которая сталкивается с проблемой «как учить детей мигрантов». Во многих странах существуют конкретные схемы, позволяющие адаптировать детей к школе и обществу.
Схемы эти довольно простые: ребенок отправляется либо в адаптационный класс (год языковой и культурной подготовки до школы), либо сразу в обычный класс, соответствующий возрасту или на год ниже, но одновременно интенсивно занимается языком обучения. Матери русскоязычных детей, живущих в других странах, рассказывают, как это работает.
КАК У НИХ: ФИНЛЯНДИЯ
Карина Терехова (Финляндия):
«У нас любая школа проводит стандартные языковые тесты для ребенка. С родителями контактирует районный отдел образования и обсуждает варианты погружения ребенка в языковую среду. Они разные для разного возраста. Младших детей обычно сажают в отдельный класс, где преподают только финский как иностранный: четыре часа финского в день. Такие классы есть не во всех школах. На неосновные уроки (рисование, физкультура, труд, экскурсии) дети присоединяются к обычным классам. По мере освоения финского языка дети покидают класс адаптации — обычно это занимает от полугода до года. Детей регулярно тестируют. Когда ребенок уже может сам ориентироваться в классе и прочесть задания в учебнике — его переводят в обычный класс, и дальше он справляется сам. Родителей приглашают в районный отдел образования — и там они вместе решают, в какой класс обычной школы ребенок пойдет. Чаще всего это происходит с потерей года, но я знаю русских детей, которые этот год не теряли.
Обучение финской культуре происходит одновременно с освоением языка: если по четыре часа в день тусоваться с финской учительницей и ее помощницей, выходить на перемены и в столовую, ездить на экскурсии — то как раз все и узнаешь. Со слов русских детей я знаю, что они в самом начале даже в туалет ходят вместе с учителем: им показывают, как тут что устроено и как называется. Детей разбрасывают по разным адаптационным классам — вряд ли в классе будут одни русские дети: обычно это русские, эстонцы, сомалийцы, курды, афганцы — все вместе.
В любой финской школе начальные классы не сидят в кабинете на перемене, их всех выгоняют во двор, и они учатся финскому в организованных играх. А дежурные учителя смотрят, чтобы не было бесчинств. Так — до шестого класса, с седьмого они «уже большие», их оставляют в покое. В школе по пятницам показывают кино: в классе смотрят его с комментариями, по окончании — дискуссия. В адаптационных классах показывают фильмы с субтитрами, это тоже помогает погружению в языковую среду».
Любовь Мачина (Германия):
Ко времени переезда ее старшей дочери было девять лет, и она закончила в Москве второй класс.
«Я пошла к директору ближайшей начальной школы с оценками за 2-й класс, и дочку записали без тестирования.
Уже потом, задним числом, через несколько месяцев ее протестировали в местном департаменте образования на знание самого начального уровня языка. Учеба с третьего класса в немецкой школе была построена так: на всех уроках дочь присутствовала сразу, это было активное и даже шоковое погружение. Плюс к тому один-два раза в неделю в той же школе она ходила на занятия немецким как иностранным с другими детьми мигрантов (с 3-го по 5-й класс). В третьем классе она была освобождена от зачетов по немецкому. Но я знаю, что у других бывает и иначе: ребенка записывают в младший класс или в специальный интеграционный класс, если он есть в конкретной школе».
Ксения Шуляева (Израиль):
«Детей начальной школы, которые не знают иврита, помещают в обычные классы и делают для них вместо физкультуры, рисования, чего-то еще не важного — занятия ивритом. Это оплачивается государством, но, чтобы выделили учителя, в школе должно быть четыре ребенка, которые в этом нуждаются. В классе обычно есть русскоязычные дети, которые могут помогать с уроками. В школу приходят волонтеры, часть родителей нанимает частных учителей, и в большинстве случаев этого оказывается достаточно.
С подростками сложнее: там уже есть дифференциальное обучение, и детей, которые не знают языка, помещают в самые слабые классы с двоечниками (и зачастую хулиганами) и самой слабой программой. Им дают какие-то часы иврита, но это тоже зависит от того, сколько таких детей в школе: их не может быть меньше четырех. Кроме того, в Израиле есть программа репатриации детей отдельно от родителей — Наале (от 15 лет), а это интернаты. Там есть и русскоязычные дети, и учителя. Новоприбывших детей старше 15 лет стараются устраивать туда. Дети там неплохо учатся, математика у них на русском, русскоязычные вожатые помогают с уроками — но знаю детей из таких классов, которые так и не выучили иврит за ненадобностью. Впрочем, даже они закончили языковой курс в армии».
Региональные программы
В России дети обычно получают помощь, если есть конкретные энтузиасты, которые хотят с ними работать: учителя, директора школ, региональные администрации. Некоммерческие организации берут на себя подготовку детей к школе, обучение их русскому языку, подтягивают по предметам, оказывают родителям юридическую помощь. Например, Комитет «Гражданское содействие» (российские власти признали его иностранным агентом) учит детей беженцев и мигрантов усилиями волонтеров и оказывает юридические консультации. Школа «Ковчег-XXI» в подмосковном Красногорске ведет программу «Перелетные дети»: учит русскому языку и помогает с разными школьными предметами, возит детей на экскурсии, устраивает летние занятия, ведет курсы для подростков, в том числе совсем не посещающих школу, и взрослых. В Петербурге с детьми мигрантов работают «Дети Петербурга» и Еврейский общинный центр Санкт-Петербурга (российским евреям в XIX и ХХ веках пришлось столкнуться примерно с теми же проблемами, с которыми сегодня сталкиваются трудовые мигранты из Средней Азии).
Но усилий небольших НКО, которые теперь пачками признают иноагентами, и некоторых школ не хватает на всю большую страну. Нужна системная помощь в федеральном масштабе.
Самая впечатляющая на сегодняшний день программа работает в Калужской области.
Ее проводит проект «Одинаково разные». Его руководитель Ирина Белоусова рассказывает: «Началось все с того, что в Калужскую область пришли учителя по программе «Учитель для России». Мы оказались в школе в городе Белоусово, это одна из школ области, где самое большое количество мигрантов. Два года, пока мы работали, пробовали разные подходы. В первый год делали школу выходного дня: занимались с детьми по субботам. Даже тогда нас уже поддержал министр образования Калужской области Александр Сергеевич Аникеев: проявлял к нам интерес, выделял автобус для экскурсий, хотя у нас было всего 50 детей. А в школе нас не поддерживали — говорили, что надо учить местных: зачем вы, молодые учителя, тратите время на приезжих?»
На следующий год «Одинаково разным» стало очевидно, что занятия русским языком для детей-инофонов первичнее, чем социализация в кругу сверстников. Начались занятия. Нашли спонсоров — из числа тех, кто или сам имеет иммиграционный опыт, или относится к проживающим в Калужской области диаспорам. Свели доноров с министерством образования области, и так появился тройственный союз. Вскоре программа работы с детьми-инофонами вошла в стратегию развития региона. И если в прошлом году «Одинаково разные» работали с десятью пробными школами, то в нынешнем — с двадцатью, обучили уже 160 учителей.
«Это работает так, — рассказывает Ирина Белоусова.
— От каждой школы мы берем команду учителей из трех человек: из них двое отвечают за русский как иностранный, третий за социальную адаптацию.
В качестве преподавателей русского как иностранного мы предпочитаем брать либо учителей английского языка, либо начальной школы. Они лучше понимают, какие решения нужны, и быстро перестраиваются — в отличие от русистов, которые привыкли работать с носителями языка и пытаются объяснять все через известную носителю структуру языка: «подлежащее, сказуемое». Мы отправляем учителей на курс повышения квалификации, который проводим на базе Института развития образования. Программу мы разработали вместе со специалистами ведущих московских и петербургских университетов — с экспертами из МГППУ, Герценовского института, ВШЭ, МГУ, используем опыт других педагогов России. Учителя обучаются 72 часа, параллельно начинают вести занятия по русскому как иностранному для детей и по социальной адаптации — для родителей. В начале, середине и конце года мы проводим диагностику и понимаем, каков прирост по уровню владения языком. Мы покупаем в школы учебники, книги для чтения и настольные игры. А самым активным школам выплачиваем гранты, ведь обычно учителя получают за свои занятия с инофонами зарплату только как за дополнительное образование».
В этом году «Одинаково разные» включились в работу со школами Новосибирской области и начали обсуждение возможной федеральной программы с Министерством просвещения. «Мы стали искать, кто этим занимается для Минпроса, попали туда, они готовы с нами работать», — заключает Ирина Белоусова.
На федеральном уровне
А что же сейчас делает Министерство просвещения? На том самом совещании по межнациональным вопросам с участием президента министр Сергей Кравцов рассказал, какая работа делается прямо сейчас. Основные упомянутые им направления — это появление за рубежом центров русского языка, школ с преподаванием на русском языке и по российским образовательным стандартам, и прием на отдых и обучение в России иностранных школьников (это и всероссийские лагеря вроде «Артека» или «Орленка», и Международный центр образования «Интердом», и программы обмена).
Но все это имеет малое отношение к повседневным проблемам мигрантов, живущих в российских регионах. Что делается для них? «Открываем в регионах, где вопрос адаптации стоит особенно остро, центры открытого образования и обучения русскому языку. Их уже открыто одиннадцать. В прошлом году 2500 иностранцев в девяти регионах прошли обучение в таких центрах», — сказал Сергей Кравцов.
В самом деле, центры открытого образования и обучения русскому языку открыты в 11 городах России на базе местных классических, педагогических или гуманитарных университетов (например,
- Тульского педуниверситета,
- Новосибирского,
- Ульяновского).
Как правило, сейчас эти центры предлагают короткие (16‒36 часов) курсы по русскому языку: «Русский как язык делового общения», «Курс практической риторики», «Русский язык в сфере учебно-научной коммуникации», «Русская литература и культура»…
В ответе пресс-службы Министерства просвещения на запрос «Новой» говорится: «В 2021 году планируется создать не менее 10 таких центров за счет грантов в рамках ведомственной целевой программы «Научно-методическое, методическое и кадровое обеспечение обучения русскому языку и языкам народов Российской Федерации», государственной программы Российской Федерации «Развитие образования».
Но все это — для взрослых. А что же дети?
Сергей Кравцов сообщил, что министерство готовит комплексную систему оценки индивидуальных образовательных потребностей детей мигрантов: это значит, что специалисты смогут выяснить не только уровень владения языком, но и возможные проблемы во время обучения. А это, в свою очередь, позволит создать для ребенка индивидуальную образовательную траекторию.
Это — хорошая новость: ведь комплексная оценка индивидуальных потребностей и индивидуальная образовательная траектория до сих пор остаются недоступны большинству нуждающихся в помощи российских школьников. Министр, однако, заверил: «Будем апробировать систему в пилотном режиме уже в начале следующего учебного года». Он сообщил и о том, что разработаны «курсы для педагогов и методические материалы для классных руководителей».
В НКО, работающих с детьми мигрантов, впрочем, пока не знают, что это за курсы. Или догадываются, но не выражают по этому поводу энтузиазма.
Министерство просвещения — «Новой газете»:
«Российские вузы (ФГБОУ ВО «Уральский государственный педагогический университет», ФГБОУ ВО «Государственный институт русского языка имени Пушкина») разрабатывают модули для студентов, педагогов, педагогов-психологов, учителей русского языка, которые осуществляют или планируют работу с детьми иностранных граждан в общеобразовательных организациях.
Также прорабатывается вопрос о создании электронного ресурса, где будут представлены различные методические и информационные материалы в свободном доступе для педагогических работников, работающих с несовершеннолетними иностранными гражданами».
Что касается учета индивидуальных особенностей — то вот пока все детали, которые готово предоставить министерство:
«Готовится комплексная система оценки индивидуальных образовательных потребностей детей мигрантов для построения образовательных траекторий обучающихся данной группы и организации их психолого-педагогического сопровождения. На данном этапе указанная система, включающая в себя как оценку уровня владения такими детьми русским языком, дополнительная языковая подготовка и психолого-педагогическое сопровождение детей-мигрантов, а также методические рекомендации для регионов и каждой российской школы дорабатываются с целью учета лучших практик по адаптации детей иностранных граждан в общеобразовательных организациях».
Как надолго это затянется, не известно, поскольку поле проблемы не пахано.
Что надо делать
«Скорей всего, министерству придется начать с простого подсчета детей мигрантов, — полагает Ирина Белоусова. — Я, честно говоря, надеялась, что у них есть эти данные, просто для нас они недоступны. Но их нет. В министерстве называли цифру 140 тысяч, но я не знаю, откуда она взялась. Имело бы смысл, чтобы на федеральном уровне посчитали детей с точки зрения гражданства, а в регионах — именно инофонов: ведь у детей, которые не знают русского языка, может быть российское гражданство или они могут быть из республик России. Знание языка и гражданство, гражданство и образовательные потребности — разные вещи. Следующий шаг — открыть курсы повышения квалификации на базе московских университетов — и хорошо бы вместе со всеми институциями и НКО, которые этим занимаются, — и передать в институты развития образования в регионы.
В регионах, где мы работаем — в Калужской области, в Новосибирской, — нет проблемы детям попасть в школу, а в Московской области эта проблема есть. Она решается, если действовать дальше в рамках дополнительного образования, а не в рамках международного класса».
Впрочем, «если бы существовали адаптивные классы, это была бы неплохая стратегия», — считает Екатерина Алимова. Однако до сих пор первоочередной проблемой остается даже не это, а решение проблемы доступности языковой и предметной помощи для детей-инофонов.
Екатерина Алимова убеждена, что языковые занятия должны быть доступны в школах по месту жительства не только для тех, кто в эту школу зачислен, но и для тех, кто просто подал заявление о зачислении на курсы: «Надо, чтобы эти курсы охватывали больше детей, чем может НКО, и чтобы доступ к ним имели все желающие. А для этого нужно дополнительное финансирование со стороны государства. Для подготовки к школе важны курсы и по другим предметам, чтобы ребенок, который не может пойти в положенный ему по возрасту класс из-за расхождения программ, мог подтянуть предметы — так, как он сейчас может это сделать у нас. Но наши возможности ограничены».
Анастасия Кузина и Ольга Павлова настаивают: «Нужна организация специальных курсов и классов на базе школ, причем нормальных масштабов, чтобы охватить все количество нуждающихся. А для этого нужна определенная государственная политика. Детям, которые идут в школу, не должны предъявляться требования по регистрации, документам, знанию русского языка. Люди, которые приезжают работать, должны иметь возможность нормально устроиться, не должны иметь проблем с документами. Сейчас система регистрации и получения права на работу — это долго, дорого, неудобно, поэтому количество нелегальных мигрантов и беженцев очень велико. Конечно, надо бороться с корнями проблемы — но важно помнить, что даже если проблема нелегальной миграции не решена, отношение к детям все равно должно быть иным, чем сейчас».
Учебников, разработанных для детей-инофонов, немного. Не все они четко разделены по возрастам и уровням владения языком (А1, А2 и так далее). Те, что есть, не всем нравятся. И не всем доступны. «Многие семьи детей-инофонов находятся за чертой бедности, они не могут позволить себе покупать учебники, учебниками детей надо обеспечивать, — говорит Екатерина Алимова.
— Особенно серьезная проблема — с учебниками для подростков. Для младших и средних школьников проблема не такая острая, мы часто пользуемся пособиями по развитию речи».
Ирина Белоусова говорит, что «Одинаково разные» в прошлом году купили все доступные им учебники русского как иностранного для детей, раздали учителям. В результате в этом году все школы стали работать с учебно-методическим комплектом «От ступени к ступени», на который получили лучшие отзывы и у которого есть деление на уровни. «Но нам не хватает художественной литературы, адаптированной для чтения, — жалуется Ирина Белоусова. — Нам нужны истории про детей, которые переехали и начали новую жизнь в другой стране. Нужны игры, связанные с языком, — грамматическое лото и тому подобное. Такие игры есть, но обычно они предназначены для детей, у которых русский родной. Часто дети знают русский язык лучше своих родителей и выступают в роли их переводчиков, поэтому им надо читать художественную литературу. Очень хотелось бы увидеть не только тексты, написанные российскими писателями, но и писателями тех стран, откуда дети уезжают».
Олег Хухлаев, заведующий кафедрой этнопсихологии и проблем поликультурного образования МГППУ, обращает внимание на те проблемы детей-инофонов, которые редко замечают — и которые обязательно надо учитывать, если исходить из идеи индивидуальных образовательных потребностей: «Эти потребности связаны не только с освоением русского языка, но и с нехваткой социальных навыков, с культурными особенностями, с трудностями при выполнении домашнего задания. Детям-инофонам бывает трудно спросить совета. Они не понимают, как и что сказать учителю. Они не знают, как грамотно построить взаимодействие с окружающими. И над всем этим надо работать. Ведь школа — это не только место, где чему-то учат. Это пространство жизни, а оно должно быть комфортным».
Для тех, кому хуже всех
Лицей «Ковчег-XXI», который давно и успешно обучает детей мигрантов русскому языку в рамках программы «Перелетные дети», только что получил грант фонда «Абсолют» на обучение подростков из семей мигрантов.
— Наша программа будет работать в пяти московских библиотеках. Одна из них точно в Текстильщиках, с остальными сейчас договариваемся, — говорит директор лицея Рустам Курбатов.
— Мы предполагаем, что в эту программу войдут дети, у которых, во-первых, нет русского языка, а во-вторых, нет документов. В первую очередь программа предназначена для подростков от тринадцати лет — тех, кому хуже всех: первоклассники и второклассники, по нашим наблюдениям, адаптируются хорошо, а подростки не адаптируются, даже если умеют сказать «здравствуйте» и «спасибо». Мы даем им 16 часов занятий языком в неделю, это 60 часов в месяц и 300 часов за пять месяцев. Потом мы помогаем им оформиться в государственные школы. На время обучения мы будем оформлять их как учеников на семейном обучении в лицее «Ковчег».
На вопрос, как потенциальные ученики будут узнавать о программе, Рустам Курбатов отвечает:
— Мы берем вне очереди тех, кого нам посылает «Гражданское содействие» и сотрудники Комиссариата ООН по делам беженцев, остальных ищем буквально на улицах.
Не всем очевидно, что проблема детей, которые находятся за бортом школы в Москве, достаточно серьезна. По оценкам социологов, таких детей в Москве от 5 до 10 тысяч, но их никто не считает.
В школу их не берут потому, что без документа о регистрации по району электронную форму просто нельзя отправить, она не проходит. В этом году система вообще позволяет взять ребенка в класс только по его возрасту, а многим таким детям нужно попасть на несколько классов ниже.
В европейских странах работают адаптационные классы открытого типа, в которых ученик зреет и потом уже его переводят в обычный класс; мы такое пробовали в Калужской области до карантина, и результат был хороший. Это правильная модель, но у нас она невозможна. Если Минпрос когда-нибудь поймет, что класс адаптации — это простая и реализуемая вещь, будет отлично. Но пока мы надеемся открыть хотя бы пять классов в библиотеках. И расширяем свою онлайн-программу: сейчас у нас открыто сорок групп русского языка, а на средства гранта мы откроем еще двадцать. Это три часа в неделю для тех, кто ходит в школу.
Конфликты: просто детские или межэтнические?
При переезде дети оказываются в иной культурной среде. Понятие «культурный шок» хорошо знакомо в тех странах, где иммиграция давно стала неотъемлемой частью жизни, но еще не вполне понято и осмыслено теми, от кого зависят судьбы детей мигрантов в нашей стране.
Здесь — другая среда, другой быт, другая религия, другая культура. Здесь люди иначе относятся друг к другу.
Уставший от перемен ребенок делает выводы: дома — родное, привычное — хорошо. Здесь — чужое, не такое — плохо.
А взрослые не помогают ему адаптироваться в новом мире: дома укрепляют в понимании, что он чужой среди чужих, в школе — бомбят ксенофобскими высказываниями (которые ребенок и сам может провоцировать). Вот прямо из первых рук свидетельства (имена не особенно важны, и я их не привожу):
- «Мальчики сказали: ну ты же наша, ты дочь гор, ты должна одеваться скромно, почему ты одеваешься так, как эти местные? Она сказала: для моего народа не обязательны ваши религиозные правила, я могу одеваться так, как хочу. И тогда они ее закидали ледышками — типа, побили камнями» (папа).
- «А учительница сказала: ты одна такая тупая или все [представители твоей нации] такие? И эта девочка заплакала. Разве учитель может так говорить? Я не хочу ходить в школу, где учитель может так говорить» (семиклассник, русскоязычный гражданин России).
- «Никто не мог понять, почему в нашей дружелюбной школе его постоянно бьют. Что это — ксенофобия? Потом поняли: он все время, по каждому поводу, говорил, как тут отвратительно. Какая мерзкая страна, какой гадкий климат, глупая школа, дурацкая программа, мерзкая еда в столовой, противные люди. А дети терпят-терпят, а потом побьют» (учитель).
- «Она подошла на перемене посмотреть свою оценку в тетради. А тетрадь лежала у учителя на столе. Учительница вошла и заорала: «Что ты тут шаришься своими грязными [обозначение национальности] руками?» А у девочки папа — профессор в крупном вузе. Ну скандал, учительница быстро уволилась по собственному желанию» (мама одноклассницы девочки).
Как разбираться в конфликтах, от которых вскипает весь класс, вся школа, а то и соцсети?
«Школа должна обращать внимание на конфликты в детском коллективе и помогать их решать, — отвечает Екатерина Алимова. — Готовых рецептов я не предложу: в классе могут быть конфликты. Но детей надо учить их разрешению. Профилактика конфликтов — это вопрос ко всем взрослым».
«Мне кажется, корни этой проблемы не всегда в этнокультурных особенностях — они, скорее, в детской психологии, — говорит Ольга Павлова. — Любой переезд для ребенка — травма. Он оторван от привычной среды, от корней, здесь все чужое, другое, незнакомое — и с этой травмой надо как-то работать. Одни дети адаптируются лучше, другие хуже, это осложняется конфликтами с одноклассниками и окружающими, и, конечно, это может вызвать достаточно агрессивное поведение. Поэтому нужны адаптационные программы для того, чтобы такие дети общались с одноклассниками, чтобы видели, что дети — это всегда дети, их интересуют одни и те же вещи, независимо от культурных различий.
Когда я волонтерила в нашем адаптационном центре, мы устраивали в лагере детей из Пригородного района Осетии. Там были дети из поселка, разделенного этнически пополам. И оказалось, что дети из наций, которые конфликтуют, вполне могут друг с другом сосуществовать. У нас было много командных игр, мы всячески перемешивали детей, занимали их интересными штуками, были познавательные лекции — и было понятно, что в частном порядке любой конфликт можно нивелировать. Но для этого всегда нужны усилия, для которых у конкретного школьного учителя не всегда есть ресурс. Если бы была поддержка государства, были бы специалисты, которые могли бы приезжать, читать лекции для учителей, предлагать практические материалы — было бы проще».
«Ксенофобия, мигрантофобия передается от родителей к детям. И от педагогов трудно ожидать поголовной толерантности: ведь педагог — массовая профессия, так что он, как и любой житель страны, может быть склонен к ксенофобии, — считает Олег Хухлаев. — Так что надо работать над повышением и культурной, и профессиональной компетенции учителей. Надо учить их, как помогать детям разрешать конфликты: они в детской среде неизбежны, это обычная школьная ситуация. Когда в одном классе сосуществуют разные национальности, этносы, религии — эти различия могут приводить к конфликту.
Но различия — не причина конфликта, а его контекст. С одной стороны, учить детей разрешать конфликты — это обычная работа педагога, но, с другой стороны, никто к этой работе не готов: у учителей нет конфликтологической компетентности. Им кажется, что если конфликт произошел — то это что-то ужасное, это признак их некомпетентности. Но компетентность не в том, чтобы не допускать конфликтов, а в том, чтобы учить детей грамотно их разрешать. Однако и в области конфликтологии, и в области межкультурной коммуникации специалистов не хватает, их нужно обучать. Нужны школьные службы примирения. Да, сейчас в этом направлении многое делается, но все равно недостаточно».
Работа, как видим, делается. Она потихоньку идет. Детей пересчитают, программы напишут, учебники издадут и внедрят — все своим чередом.
А что делать вот этим детям, которые прямо в сентябре должны пойти в школу — и опять упрутся в проблему с регистрацией, отсутствием свободных мест, отсутствием учебников, программ, желания педагогов и администрации с ними работать, — этого пока никто не знает. В лучшем случае им помогут НКО. В худшем — они так и будут расти чужими среди чужих.
0
22.00
