ТОП 10 лучших статей российской прессы за
Апрель 24, 2020

Памятник на базе

— Чего особенно хочется из того, что нельзя?

— Хочется передвижения! Мобильности! Хочу ходить туда, куда нельзя. Ездить везде. Самое главное — играть в футбол.

— Вы — человек яркой жизни. Неужели в состоянии сидеть в четырех стенах?

— Абсолютно не в состоянии. Но есть спасение. В Ереване комендант города с 6 до 10 утра разрешает пробежку около дома. Правильно и мудро!

— Как доктор вы с комендантом солидарны?

— На 100 процентов. Свежий воздух еще никому не мешал. Вот и бегаю по утрам. Неподалеку архитектурный комплекс «Каскад». Там 550 ступеней. Тоже как тренажер. Это спасает!

— Работы никакой?

— Езжу каждый день.

— Ах, вот оно что. Вам проще.

— У меня пропуск. База и офис «Урарту» в одном месте. Бухгалтерия работает, инженерные службы тоже. Рабочие ухаживают за территорией и полями, база поддерживается в образцовом состоянии. Мы с доктором команды осматриваем каждого сотрудника. Да и удобнее на рабочем месте. У нас прямо на базе памятник Оганесу Заназаняну, капитану чемпионского «Арарата"-73. Воздвигнут по инициативе Джевана Челоянца. Оганес же был главным тренером и вице-президентом «Бананца», предшественника «Урарту»...

— Покойного Заназаняна я знал, невероятный человек. Да и виды в Ереване фантастические. Из любого окна.

— Видели бы вы мой — это картина! Вижу половину Еревана. Я в самом центре, рядом с оперным театром. Можно просто сидеть и медитировать. Вообще, Армения по красоте интереснее Швейцарии. Горы, леса — это что-то потрясающее!

«Сто лет одиночества»

— Что читаете в изоляции — и готовы посоветовать любому?

— Перечитываю «Сто лет одиночества» Маркеса. Еще Акунина. Обожаю его! Сейчас открыт сборник «Любовь к истории». Вот это посоветую кому угодно. Еще читаю специфические вещи по истории древней Армении. Но это на любителя.

— Не на армянском ли?

— Нет. Я «недоделанный» армянин, языком не владею. Хотя самоучитель на телефон уже скачал. Собирался заниматься с педагогом. Пришлось отложить.

— Народ начинает сходить с ума в четырех стенах. Что посоветуете — как доктор?

— Думаю, через некоторое время появятся серьезные исследования психологов по этому периоду. Обостряются пограничные состояния. Душевнобольные под ударом.

— Вот этого не хотелось бы.

— Даже у нормальных-то людей не совсем здоровые состояния. А совет такой: меньше смотреть и читать про коронавирус. Это как снежный ком, можно погрязнуть! Цепляешься за одну ссылку, там невероятные истории — и тут же переход к братским могилам, которые копают в Нью-Йорке. Учитесь фильтровать.

— Вообще выключить телевизор?

— Нет. Просто обращаться к новостям один-два раза в день. Не чаще!

— Совет номер два?

— Все проходит — вирус тоже пройдет. Это не чума, не оспа и даже не холера. Пройдет обязательно! Уделите время семье. В такие моменты и проявляется человек. Кто как относится к близким.

— Как дальше будет развиваться ситуации с вирусом — по шагам?

— Смотря где.

— В Москве.

— По моим ощущениям — конец мая или начало июня станет решающей точкой. Уже можно будет говорить, что вспышка преодолена.

— «Вспышка»?

— Я иначе как «сезонной вспышкой» это все не называю. Никакая это не пандемия.

— Почему?

— Кто учился в медицинском институте, тот прошел кафедру социальной гигиены и организации здравоохранения. Вот я прекрасно помню, что эпидемия объявляется, когда 5 процентов больны. Сейчас передо мной простые цифры — по той же Италии. Где все в ужасе от количества заболевших. Назвать вам?

— Если можно.

— Население 60 миллионов. А заболело — 150 тысяч. Четверть процента! Так что я в команде оптимистов. Все это — обычная сезонная вспышка вирусной инфекции. Такие были и будут, ничего в них страшного нет. Главное — без паники!

Лихорадка Денге

— Вы работали врачом на «Скорой». Случалось заходить к сильно зараженным людям?

— Да постоянно. Практически ежедневно общались с инфицированными больными. Болезни были не очень хорошие.

— Страшнее коронавируса?

— Во много раз.

— Тогда вы знаете, о чем говорите.

— Работали в перчатках — но те запросто могли поколоться во время манипуляций. Соприкасались с асоциальными элементами. Подбирали людей после тяжелых аварий и катастроф. Постоянно контакт с кровью.

— Какой ужас.

— Скажу одно: от меня любая инфекция отлетает как от стены — потому что я уверен в своем иммунитете. Знаю, что никогда не заболею. А если и заболею, то в легкой форме. Вообще незаметно.

— Самый лютый случай общения с заразными?

— Да мы постфактум узнавали. Доставим пострадавшего после тяжелой травмы в стационар, потом передают — у него вирусный гепатит. Или сифилис. Сразу всматриваемся в порезы на руках, которые получили, контактируя с ним. Несколько неприятных мгновений — но не более.

— Хоть кто-то из докторов подхватывал?

— Никто и никогда!

— Невероятно.

— Я вам историю похлеще расскажу. Врачи работали в очаге чумы, когда не было еще никаких костюмов. Тоже не заболевали — это факт! Есть же что-то мистическое?

— Как минимум.

— Вот я и говорю — очень много зависит от настроя самого человека...

— В 1959 году самый известный в СССР художник-плакатист умудрился привезти из Индии черную оспу. За несколько дней перезаражал жену, любовницу и кучу родных. Его самого с величайшими предосторожностями кремировали на Донском погосте, а Москву перекрыла госбезопасность. Нейтрализуя все это. Хотя заразиться успели 10 тысяч человек. Вам с экзотикой сталкиваться приходилось?

— С черной оспой, слава Богу, не пересекался. Из Южной Америки и Африки наши граждане чего только не завозили. Но мы даже до вспышки не доводили. Быстро разбирались.

— Что было?

— Один из Бразилии привез, помню, лихорадку Денге. Одного укуса комара достаточно, чтоб инфекционная картина получилась крайне неприятная. Из Африки завозили малярию, но это вообще ерунда для нас.

25 000 погибших за минуту

— Вы перебрались в Армению. На родину предков.

— Да. Это для меня особенное место. Всегда так было.

— Поэтому и сорвались в 88-м сюда, едва услышав про землетрясение.

— На две недели. Я тогда в Москве работал в центральном институте травматологии, как-то совмещая со «Скорой». У нас был сформирован отряд «быстрой готовности». Прообраз медицины катастроф. В этом отряде был хирург, травматолог, реаниматолог и медицинские сестры. Землетрясение произошло 7 декабря среди дня. Наш самолет приземлился в Ереване тем же вечером.

— На второй работе поняли?

— У «Скорой помощи» я разрешения, конечно, спросил. Добавив: «Ребята, если вы меня не отпустите — все равно уеду». Слишком много для меня значит Армения.

— Что находили под завалами?

— Я до очага не доехал, работал в Ереване. К нам в первую городскую больницу доставляли больных. Ее полностью перепрофилировали под травматологию. Меня поразили два момента.

— Это какие же?

— Продолжительность первого, самого разрушительного, толчка — меньше минуты. За это время погибло около 25 тысяч человек. Представьте себе — это не сравнить ни с какими военными действиями и техногенными катастрофами!

— А второе?

— В первые сутки поездами и машинами в Ереван доставляли пострадавших. 70-80 процентов из этих людей еще можно было спасти. Но таких становилось меньше и меньше. Очень скоро чудом считалось, если хоть кто-то выживал.

— После в Спитаке бывали?

— Прошлой осенью проезжали мимо. Ехали играть в Ванадзор, это бывший Кировакан. Ребята рассказали, что и где было. Но я обязательно съезжу туда целенаправленно. В Спитак и Гюмри, бывший Ленинакан. Там я через два года после землетрясения работал с московскими строителями. Заведовал медпунктом.

Петарда в Бильбао

— Помню, на сборах со «Спартаком» вы улучили свободный денек — отправились в Гибралтар. Три самых удивительных местах, которые повидали благодаря футболу?

— Так-так... Первый — Рим. Если есть малейшая возможность — надо ехать в этот город и смотреть. Ровесник Еревана, даже чуть младше. Но в Ереване памятников истории почти не осталось — а в Риме на каждом шагу. Это очень круто. Вот природа меня потрясает в Австрии. На генетическом уровне тянет в горы, вы понимаете.

— Разумеется.

— Вот в Париже особенных эмоций не испытал. Слишком высокие были ожидания — «увидеть Париж и умереть»... Нет, умирать я был не готов. А вот Эмираты в первую поездку потрясли. Невероятная цивилизация.

— Самая адская точка?

— Бильбао!

— Вот так ответ.

— Это было полное безобразие. Еще один эпизод наложил отпечаток — если помните, в начале игры травму получил Сердар Таски. Везу его в больницу. Как оказалось, ту самую, куда доставили полицейского. Который потом умер. Но не от разорвавшейся петарды, а от сердечного приступа.

— Помню-помню эту историю. Спартаковские фанаты до игры швыряли петарды — одна упала рядом с ним.

— Вот мы появляемся в этом самом госпитале в спартаковской атрибутике. Я ловил на себе самые недобрые взгляды!

— Вот давайте про «Спартак» и поговорим.

— С удовольствием. Но только хорошо. Или никак. Этот клуб до сих пор у меня в сердце. Остается любимым.

— Не поверите — я даже рад такому раскладу. Кто ж не любит «Спартак».

— Тогда начинаем!

— Вас же не увольняли, как я понял?

— Взаимное решение. В тот момент радикально все переворачивалось в клубе. Менялись руководители разных направлений — начиная с коммерческого директора и заканчивая агрономом. Я оставался последним человеком, которого не заменили. А дальше все случилось само собой.

— Вы-то почему посматривали в сторону двери?

— Вдруг появилось ощущение — надо бы подумать о том, где буду работать после «Спартака». На «Спартаке» жизнь не заканчивается. Все резко менялось вокруг! А на сердце оставались зарубки. Первая — отставка Федотова, царство ему небесное.

— Что такого?

— Ощущение несправедливости! Следующая зарубка — перевод в дубль Титова, Калиниченко и Моцарта. Я не просто доктор, я болельщик «Спартака». Как болельщик вот это отказывался понимать, надо было поступить как-то иначе! Уход Тихонова — еще одна зарубка, очень серьезная. Как и два ухода Аленичева.

— Первый уход вы разве застали?

— Я работал в «Химках». После известного интервью вашей газете несколько клубов желали видеть Аленичева у себя — «Химки» в том числе. Но Дмитрий Анатольевич нам, своим друзьям, сказал: «Я вернулся из Италии для того, чтоб закончить карьеру в «Спартаке». В нем и закончу». У нас слезы наворачивались от такого.

— Тоже было несправедливо?

— Очень. Как и второй уход Аленичева, уже главного тренера, после гола этого несчастного Тречковского... Дмитрий Анатольевич формировал этот состав, который вскоре стал чемпионом. Но уже без него.

— Все-таки был «багаж»?

— Безусловно! Сколько бы ни иронизировали!

Почему не пришел Глушаков

— Про свой уход из «Спартака» вы как-то сказали — «в последнее время перестал испытывать драйв». Наверняка анализировали — с какого момента это ушло?

— Как ни парадоксально — в момент чемпионства.

— Почему?

— Потому что многие в команде стали понимать, что последует дальше. Со стороны это вещи выглядели необъяснимыми — увольнение персонала, изменения в личности главного тренера. Мы увидели в Каррере как раз те черты, которые боялись увидеть. Все-таки они проявились! Весь следующий сезон был совсем не похож на чемпионский.

— Каррера потерял интерес к происходящему? Отстранился от процессов?

— Временами нам так казалось. Рианчо просто лидировал — при проведении тренировок, даже подсказывая во время матчей. Не знаю, что у них было во время тренерских совещаний и на разборах, я присутствовал не на всех. Не могу точно говорить, что «Каррера самоустранился». Но мне показалось — главный тренер переоценил свой вклад в чемпионство.

— Рианчо со стороны казался человеком нервным. Что за личность?

— Моментами экзальтированный. Супертемпераментный. Но искренний. Очень хотел сплотить коллектив. Сейчас вспоминаю скандальную историю, когда главный тренер пригласил всех на прощальный банкет, кроме Глушакова. Все было не так, как преподнесли!

— А как же?

— Всех пригласил Рианчо.

— Ничего не понимаю.

— А вот так. Когда выяснилось, что Каррера покидает «Спартак», Рианчо решил собрать коллектив. Устроить акцию сплочения. Через наш командный чат проинформировал всех игроков и персонал. Но тут Каррера перехватил инициативу — и решение Рианчо отменил.

— Придумав что-то свое?

— Да. Пригласив всех от своего имени. Здесь нельзя делить людей на тех, кто «за Карреру» и «против». Большинство пришли из вежливости!

— Персональных приглашений не было?

— В том-то и дело — нет! Естественно, никто не говорил капитану: «А вас, господин Глушаков, я попрошу не являться». Денис, видимо, решил, что придут далеко не все. Кто захочет — явится. Обязательным мероприятием это не было, как вы понимаете.

— Глушаков не пришел.

— Да, Глушаков не пришел. А потом все перевернули таким образом — «Каррера его не пригласил, не пожелал видеть» и так далее. Думаю — это не очень честно.

— Для вас уход из «Спартака» трагедией не стал. А какое слово будет к месту?

— «Перезагрузка». Трагедия — восьмое место «Спартака». Что тут мой уход?

— Допустим, вы задались бы целью удержаться в «Спартаке». Что надо было делать?

— Предпринять какие-то то действия — обратиться к президенту клуба, например. Как минимум, закрыть рот, терпеть все, что происходит. Не комментировать. Убить в себе болельщика. Но я бы не смог! Открутить бы назад события — поступил бы точно так же.

— Наверняка, в первый раз уйти из «Спартака» вам захотелось задолго до чемпионства. Помните, когда мелькнула мысль?

— В предчемпионский сезон. Не только мне казалось в некоторых ситуациях — претензии Карреры не совсем справедливы. Просто я не настолько высоко оцениваю себя, чтоб думать — уход что-то изменит.

— Что не нравилось?

— Я был не врачом команды, а руководил всей медициной «Спартака». Взаимоотношения Карреры с персоналом не нравились никому. Футболисты это тоже видели.

— Допустим, в ваших силах подкорректировать три эпизода в спартаковском прошлом. Что меняем?

— Первое и главное — оставил бы Аленичева главным тренером! Второе: вел бы себя решительнее в моменты, когда некоторые наши соперники позволяли себе вещи, которые выходили за грань. Клуб должен жестче реагировать на такие фокусы.

— Вы о чем?

— Предвзятое судейство!

— Что за матч?

— Вы помните, как нас порой судили в Петербурге? Мы пытались что-то говорить, но это были одиночные попытки призвать к справедливости. Безуспешные.

— Третье?

— Когда я пришел в 2009-м, многое надо было менять в организации клубной медицины. Окружавшие Леонида Арнольдовича (Федуна. — Прим. «СЭ») люди, полупрофессионального, а чаще дилетантского толка, направляли не туда.

— О чем речь?

— О клиниках, куда отправляли оперировать наших футболистов.

— Когда все удалось изменить?

— В 2013-м. Когда решением совета директоров был создан медицинский департамент.

— Самая нелепая клиника, куда отправляли футболистов?

— Называть ее не буду. К сожалению, и в Германии есть клиники, где могут неудачно прооперировать. После таких операций мы имели осложнения — а главное, не могли достучаться до хирургов. Выйти с ними на связь не получалось. Для меня это было дико.

— Трубку не снимали?

— Да. Секретари отвечали — «профессор сейчас на симпозиуме», «профессор в командировке», «профессор в операционной» и так далее.

— Кому из футболистов особенно дорого обошлось посещение такой клиники?

— Пожалуй, Ромуло. Хотя самое сильное осложнение он получил в Бразилии.

— Я не ослышался? Он оперировался в Бразилии?

— Да! Прооперировали его там без нашего ведома и не очень удачно. На фоне высокой температуры. А в немецкой клинике мне не нравились методики, которые применяли и к другим футболистам. Пострадали Гатагов, Паршивлюк, отчасти Каюмов...

— Все понятно. Я так понял — оставили бы Аленичева, он с этим составом тоже доехал бы до чемпионства?

— Безусловно! Думаю, и следующий после чемпионства год был бы успешным.

Кровь Боккетти

— С Федуном вы лично хоть раз говорили?

— Встречались. Я периодически отчитывался на совете директоров. Два раза в год готовил серьезный отчет. Федун приезжал на сборы, общались и там. Интересовался футболистами — кто здоров, кто травмирован.

— Неожиданные вопросы случались?

— Ни одного.

— С Цорном у вас контакт был?

— Полный! Томаса мы знали задолго до того, как его назначили генеральным директором. Организовывал наши сборы.

— Говорят — неплохой парень.

— Может, не слишком корректно говорить про генерального директора — «неплохой парень». Современный менеджер. Энергичный, очень трудоспособный. Ставит цель — и любыми средствами ее добивается.

— Кто-то из футбола вам снится?

— Я вообще сны не вижу. Это у меня еще со времен «Скорой помощи», когда хронически недосыпал. Стоит дотронуться до подушки — выключаюсь сразу. Без сновидений.

— Самый крутой по качеству футбола матч «Спартака» за эти 11 лет?

— Потрясающий был матч против «Барселоны», когда проиграли 2:3. 70 процентов той игры можно вносить в учебники. Мы даже вели 2:1. Но потом проснулся Месси — и все закончилось. А матч номер два — домашний с «Севильей», 5:1.

— Чей рентгеновский снимок до сих пор у вас перед глазами?

— Дринчича. Тот получил тяжелый перелом костей голени в последний день турецкого сбора. Играли товарищеский матч с «Жемчужиной». Ничего не предвещало. Обидно! До конца так и не восстановился. Помните — Никола Дринчич, полузащитник?

— Еще бы. Надежды были огромные.

— Это правда. А второй случай — Дикань. Страшный перелом орбитальной кости. Еще бы несколько миллиметров — и пошли бы осложнения на зрительный нерв.

— Всякий доктор слышит претензии. Самые странные, которые были в «Спартаке»?

— «Большое количество разрывов крестообразных связок».

— Это было не так давно?

— Совершенно верно. Немножко странно было слышать, потому что... Причинно-следственная связь нарушена! Врач имеет дело с последствиями, а не формирует тренировочную программу. Крайне редко способен повлиять на характер тренировочного процесса. А слышал постоянно!

— От кого?

— От группы болельщиков. Примерно представляю этот круг. Ваши коллеги, к сожалению, тему подхватили.

— Наткнулся я на интервью доктора Корницкого. Тот рассказывает — был уволен из «Спартака» за то, что долго останавливал кровотечение у Боккетти. Хотя надбровие было разбито до черепа, а управился врач за 75 секунд.

— Действительно, с трибуны это смотрелось, будто останавливают кровь долго-долго. ВИП-ложа реагировала эмоционально. Руководство было крайне недовольно. Все бы ничего — но вы же помните, что это был за матч?

— С «Зенитом»?

— С «Зенитом»! Мы остались в меньшинстве — и Дзюба забил гол. Трагическое стечение обстоятельств. Сложно обвинить Корницкого в непрофессионализме — я знаю его много лет, еще с тех пор, когда он работал фельдшером на «Скорой помощи». Уж что-что, а быстро перевязать голову он способен. Но слишком много наложилось на этот эпизод! Боккетти рвался назад на поле, не давал остановить кровь. Влад совершил одну ошибку. Я на нее потом указал.

— Что за ошибка?

— Не нужно было уводить Боккетти с поля!

— Просто и хорошо.

— Тем более, сейчас УЕФА рекомендует судьям быть лояльными при черепно-мозговых травмах. Арбитр тогда призывал увести Боккетти с поля — а надо было оставаться. Останавливать кровь прямо там.

— На следующий день поступило распоряжение — доктор выставлен на трансфер?

— Да. Я, к огромному сожалению, изменить уже ничего не мог.

— У вас были предложения из российского футбола — когда сами уходили из «Спартака»?

— Да, были. Но я принципиально не мог видеть себя врачом в команде, которая является принципиальным соперником «Спартака». Вот не представляю! Поэтому московские клубы автоматом отпадали. Тем более, раньше всех остальных ко мне обратился клуб «Урарту». Предварительная договоренность была с ним. Благодаря владельцу — Джевану Челоянцу. Он долгое время был одним из основных акционеров «Спартака».

— По зарплате упали во сколько раз?

— Почти в три раза.

— Для вас болезненно? Или наплевать?

— Всех денег не заработаешь! Мне нужно, чтоб семья чувствовала себя комфортно. Пока удается.

— За столько лет в «Спартаке» — два самых тяжелых дня? Не считая момента ухода.

— Самый первый — когда я приехал на базу по приглашению доктора Юрия Василькова. Мэтра спортивной медицины. Он должен был передать мне дела. Я чувствовал себя крайне некомфортно.

— Можно понять.

— Где я — и где Васильков? Но стоило немного поговорить — и напряжение ушло. Юрий Сергеевич сумел разогнать это напряжение. Все объяснил, все передал. До сих пор ему благодарен.

— А второй?

— Когда объявили, что уволен Аленичев. Слухи внутри команды распространяются быстрее, чем в интернете. Уже утром мы точно знали, что Дмитрий Анатольевич больше не работает. А потом устроили небольшое собрание. Там все и объявили.

— Самая тяжелая сцена обычно — отъезд с базы.

— Мы вышли проводить. Я не шучу — со слезами на глазах. Аленичев много хороших слов сказал футболистам на прощание. Пожелал удачи каждому. Последнее, что произнес — «Тренеры приходят и уходят, а «Спартак» остается». Ребята были сильно расстроены. Понимали, что накануне подвели.

Как увольняли Лю

— Каррера сообщил в интервью — это не он уволил доктора Лю, а вы. Так и есть?

— (Смеется) Не хочу вступать в заочную полемику с Каррерой... Но что-то он путает. В силу своей занятости, наверное. Разумеется, это не мое решение!

— А как принималось?

— Все обсуждалось с Каррерой и тренерскими штабом. Это же полный абсурд: в чемпионский сезон уволить одного врача — я говорю о Гришанове, потом другого, Лю, избавиться от начальника команды, водителя автобуса... Не вписывалось ни в какую логику!

— Это точно.

— У меня не было претензии ни к Лю, ни, тем более, к Гришанову. Вообще никаких.

— Кто-то говорит: Лю — проходимец. А кто-то уверен, что китаец — это чудо какое-то. Так кто это?

— Я бы трезво оценивал его вклад. А вклад Лю в команду большой. Хотя бы потому, что футболисты его обожали. Ходили к нему с удовольствием. Он не чародей, но и не шарлатан. Пользуется традиционными методами китайской медицины, иглоукалыванию учился у бабушки. Владеет этим методом прекрасно. Носитель этой школы, а не человек, который механически обучился.

— Вы развеяли мои сомнения.

— В каких-то случаях способен помочь. Главное — прекрасно дополнял наш большой и дружный медицинский коллектив. Во время сборов создавал хороший микроклимат. У Лю прекрасное чувство юмора. Во время сборов очень важно иметь такого человека в команде.

— Главная причина — почему он вылетел из «Спартака»?

— В какой-то момент начал считать чужие деньги. Был очень недоволен своей позицией в зарплатной ведомости. Принялся сравнивать себя с иностранными специалистами. А дальше — снежный ком.

— Как выглядело?

— Как вы догадываетесь, очень скоро эти слова дошли до Карреры. Все закончилось.

— Вам не казалось, что Лю имеет право на зарплату внушительнее? Он после называл какие-то уморительные цифры.

— Знаете, тогда нужно поднимать зарплату и массажистам, и другим сотрудникам. У меня был на эту тему разговор с одним из вице-президентов клуба. Тот сказал: «Прекрасно тебя понимаю. С удовольствием бы поднял деньги вашим медикам. Но у меня 500 сотрудников в клубе. Придется прибавлять и им. Никаких денег не хватит».

— Когда вы из газет узнали, что Лю советует для исцеления кушать какашки младенцев — как отреагировали?

— Плохо! После этого у нас случился серьезная беседа. Договорились, что без моей визы больше ни одного интервью на такие темы не появится.

— Вы как-то упомянули д'Урбано — мол, тот насаживал в футболе лыжные методики тренировок. Выглядело странно?

— Да ничего странного. Может, эта методика имеет право на существование. Но я оглядываюсь назад и понимаю — д'Урбано перегружал специфическими тренажерами одну из групп мышц бедра. Я после специально стал изучать медицинскую литературу и нашел подтверждение своим мыслям: его система для футбола не годится. Для горнолыжников — милое дело. В этом он специалист. На эти же грабли, как я узнал, наступали испанское команды.

— Каррера это понял, как думаете?

— Нет. Он просто встал на защиту д'Урбано. Не вникая в детали. У Карреры не было ни времени, ни желания разбираться в подробностях.

— Вы разбираетесь в людях. Три характеристики для Карреры?

— Мотиватор. Великолепный в прошлом футболист. Тренер, который еще должен доказать всем, что он тренер.

— Вы Карпина прошли. С ним-то совсем нелегко.

— У Валерия Георгиевича на все свое мнение. Но не было в этих спорах антагонизма. Наоборот — приятно!

— Что вы говорите.

— Да я вам точно говорю: приятно спорить с таким человеком. Обсуждение с Карпиным — это всегда пусть к тому, чтоб познать истину.

— Как сказано.

— Есть дискуссия — значит, будет истина. Вот с Каррерой дискуссий не было. Каррера всегда был заранее прав. У него было изначально чувство превосходства над российским специалистами. Как и над российской действительностью вообще. Раздраженно относился ко всему, что не было made in Italy.

— Значит, с Каррерой-то вам потяжелее пришлось?

— Не только мне.

Два листочка от Карпина

— Самый памятный спор с Карпиным?

— Мы тогда работали с великолепным доктором Лялиным, моим большим другом. Который умер в 2014-м, проработав недолго в «Спартаке». Как-то на сборе имели памятный разговор с Валерием Георгиевичем. Мы не рекомендовали в ближайшей товарищеской игре выставлять двух футболистов, которые недавно перенесли травмы крестообразных связок. Лучше дать время на адаптацию.

— А Карпин?

— Валерий Георгиевич повернулся к администратору: «Принеси два листа бумаги». Взял их — и говорит нам с Лялиным: «Пишите заявления об увольнении!» — «Почему?» — «Я все равно их завтра поставлю на игру. Если с ними ничего не случится, то вы оба — уволены».

— Вот это поворот.

— Это было немножко смешно... Можно было возразить: «А если случится — кому от этого будет легче? Что мы друг другу докажем?» Но вот такие были методы. Запомнилось.

— Карпин удивительный.

— Заводной, азартный! Если играет во что-то — должен победить. Боулинг это или волейбол. Игра будет продолжаться до тех пор, пока команда Карпина не выиграет. Как-то на австрийских сборах я попал в его команду по пляжному волейболу...

— Трудно вас с этим поздравить. Натерпелись.

— Я считал себя неплохим волейболистом — но тут предположил, что меня ждет. Стал готовиться, затейпировался с головы до ног, провел серьезную разминку. Даже порвал волейбольный мяч, отрабатывая подачу в прыжке.

— Помогло?

— Нет. Много всякого услышал от Карпина по поводу своих волейбольных способностей. Еще после было много шуток.

— Слышал, вы отговаривали покупать Юру Мовсисяна.

— С точностью до наоборот. Уговаривал купить Мовсисяна. Несмотря на некоторые проблемы со здоровьем.

— Мне говорили — у Мовсисяна вопрос по реальному возрасту. Поэтому Галицкий и поспешил избавиться. С этой точки зрения его обследовали?

— Нет. Знаете, нас это как-то не волновало... Такой вопрос руководство вообще не задавало. Есть же функциональные тесты — если человек хорошо выполняет, мы видим большой запас есть выносливости, вопросов по возрасту не возникает. Посмотрите, что творит Ещенко в этом году! Кстати, с Мовсисяном связан интересный эпизод.

— Это какой же?

— Только появился в «Спартаке» — сразу заявил: жить и играть не может без жареной картошки. Это, как догадываетесь, не очень соответствовало здоровому спортивному меню, за которое я отвечал.

— Уступили?

— Чтоб не создавать конфликт на ровном месте, решил — пусть! Нажарили немного на оливковом масле специально для Юры. Дело было накануне игры с «Тереком». Помните, что было дальше?

— Что-то с памятью моей стало.

— Хет-трик Мовсисяна в дебютном матче!

— Вот это зашла картошка. Как к себе домой.

— Я пообещал — отныне буду жарить картошку для него лично. Или доставлять из ресторанов быстрого питания. Лишь бы продолжал как начал!

— На установках вы присутствовали?

— Очень редко. Как переводчик.

— ???

— У нас работал переводчик на испанский язык, а человека с английским не было. Я переводил для Чельстрема, Макгиди и Эменике.

— Кстати — о Макгиди! Особенности его характера на вас как-то спроецировались?

— Самым непосредственным образом. Макгиди на тренировке мне разбил очки мячом. Правда, потом долго извинялся. Так что, «проекция» была самая прямая...

— Легендарная история — игра в Грозном, перерыв. Драка в раздевалке стенка на стенку. Мне интересно: что в это время делает доктор? Подсчитывает потери?

— Я вспоминал свое хулиганское прошлое.

— И только-то?

— Тоже пытался ввязаться в бой. Но — куда мне до них? Парни молодые, энергичные! Естественно, пытались разнять. Весь тренерский штаб этим занимался. Когда наконец удалось, Валерий Георгиевич выступил с пламенной речью: «Вы, конечно, огромные молодцы. Мутузить друг друга умеете. А теперь выходим на второй тайм и доказываем все то же самое на поле». Получилось!

— С чего тогда полыхнуло-то?

— У Парехи нашлись какие-то претензии к Диканю. Начал на повышенных тонах высказывать прямо на поле, по дороге в раздевалку. А уж там слово за слово, я и глазом моргнуть не успел — дралась вся команда! Русские на легионеров!

— Надо думать, не Дикань ему врезал. Милейший человек.

— Это точно. Кто-то другой. Дикань мог бы — но в роли агрессора его совсем не представляю.

— Самый высокомерный футболист, побывавший в «Спартаке»?

— Макгиди. Было у него постоянно чувство какого-то британского превосходства.

— Самый порядочный человек, с которым вас свел «Спартак»?

— Тяжело! Из игроков могу назвать десяток фамилий. Но «top one» — Дикань. А среди сотрудников — Родионов. Это невероятно порядочный и щепетильный человек. Если брать тренеров, введем и такую номинацию — то Аленичев. Тут и вопросов нет.

Сломанный нос Парфенова

— Самая памятная для вас история с Глушаковым?

— Сразу вспоминаю его с банкой самогона на стадионе. Когда ясно стало, что мы — чемпионы. Этот образ впечатался в память на всю жизнь. Понятно было, что Денис должен был оказаться в это время в этом месте. Молодец!

— О Глушакове — только хорошее?

— Безусловно!

— Как-то мне в Миллерово передали от него банку самогона. Это что-то нереальное по вкусу. На той банке я пить и бросил — лучше ничего в жизни не попробую.

— Это та самая «миллеровка»? Я не пробовал. Он выпустил водку ограниченной партией — называлась «от Глушака». Мне бутылочку вручил. Но я пока не открывал.

— Что ж вы так.

— Храню как раритет. На свадьбу младшей дочери открою.

— Когда ждать?

— Вопрос. Ей в мае будет шесть лет...

— Знаю, латали вы футболиста после экзотической травмы. Сломал нос о руль собственного автомобиля. Это кто же был?

— Да Дима Парфенов!

— Как же я сам не догадался — это ж кто-то маленький...

— Вот-вот. Причем, ехал Дмитрий на каком-то огромном джипе. Резко тормознул — и пожалуйста. Звонил в выходной день. Надеюсь, не обидится на меня. Тем более, нос ему выправили идеально. Вообще незаметно.

— Самый терпеливый человек, которого встретили в футболе?

— Андрей Тихонов — номер один. История была в «Химках». У Тихонова болит палец на ноге. Смотрим — перелом! Знаете, что ответил? «Меня это не волнует. Делайте, что хотите — я матч доиграю...»

— А в «Спартаке» встретился вам Зе Луиш. Который боль вообще не терпел.

— Да! Представляете, такой большой мальчик, с огромными мышцами. Все-таки терпеть боль — это врожденное качество. Помню последнюю игру сезона при Каррере. Когда мы бесславно проиграли в Туле.

— Кто ж не помнит тот матч.

— Шел мокрый снег, было холодно... А мы сутки до матча решали вопрос по поводу какого-то дискомфорта Зе Луиша с ногтем на ноге. Сможет он играть, не сможет... Решили — пусть выходит на разминку и пробует. Все продолжалось до самого матча. В результате выходить отказался. Неприятный осадок.

— В самом деле. Кто из футболистов не страдал от разбитых ногтей. У кого — самая-самая тяжелая картина?

— Да почти у всех! Особенно мучился Саша Самедов. Почему-то ногти страдали сильнее, чем у остальных.

— Савелий Мышалов мне рассказывал, как мнительный Блохин постоянно к нему ходил с жалобами. Переставало болеть одно — начинало другое. Часто уходил, обиженный невниманием. Вы с такими обидами сталкивались?

— Есть футболисты, которые стараются обходить комнату врача стороной — а есть те, кого прямо тянет туда. Даже если проблем никаких. Общения хочется — для них это как ритуал! Такая же история с массажным кабинетом. Некоторых туда палкой надо загонять...

— Вот таким был великий баскетболист Сергей Белов. Массаж не признавал.

— Вот поэтому мы в «Спартаке» сделали массаж обязательным. Не соскочишь! Особенно в период еврокубков. Когда по два матча в неделю.

Не понял Кариоку

— Самый-самый любитель поговорить с доктором?

— В «Химках» Рома Широков очень часто заглядывал. Ему ни помощь, ни массаж нужен не был. Проводили время в беседах. Пили чай в массажной. После всех этих чаев его и вызвали впервые в сборную России. Уже тогда отличался эрудицией.

— Ага, значит, вы еще до «Разговора по пятницам» знали про «девятнадцать кружек»?

— Ну да. Только помалкивал.

— Был в «Торпедо» футболист Агашков — тот выглядел как блокадник в белую ночь, курил по две пачки «Явы». Но легкие имел феноменального объема. Вам удивительные организмы встречались?

— Да. Валерий Карпин.

— Это в чем же?

— Да как раз в этом самом — курил, еще оставаясь футболистом. По пачке в день точно уходило. А как сохранился! Уже при мне бегал кроссы наравне с игроками. Ни разу не был последним.

— Из футболистов «Спартака» — чья душа для вас так и осталась загадкой?

— Я так и не понял Кариоку.

— Кто-то из ветеранов говорил: «Меня Кариока просто раздражает. Достаточно взглянуть на его равнодушное лицо». Себя на таких мыслях не ловили?

— Поначалу ловил. Когда Кариока выходил в Тарасовке на тренировку, лицо у него было, будто вот-вот этапируют в Сибирь лет на двадцать. Крайне недовольное! Но потом я привык. Понял — это только образ.

— Вы со скамейки видите то, что не разглядеть с трибуны. Самый грубый игрок в командах соперников?

— Защитник ЦСКА, светлый такой... Как же фамилия? Иностранец!

— Вернблум?

— Точно, Вернблум. Что меня поражало в его грубости — получал желтую карточку и настолько искренне удивлялся! Сама невинность!

— Самые крепкие кости, которые встретили в футболе?

— Это Глушаков. Уж как только ни «косили» — а он продолжал играть. Иногда думаешь: все, перелом! А Денис поднимается. Огромное уважение ему.

— Что для самого себя держите за ошибку?

— Главная ошибка — будучи сотрудником клуба, оставался болельщиком. Часто это преобладало. Стоило быть спокойнее.

— С кем из футболистов «Спартака» вы легче всего ужились бы в коммуналке?

— Сколько комнат?

— Допустим, четыре.

— В первую селим Диканя. Во вторую Глушакова. В третью Реброва. Если б можно было брать из «Химок» — я бы пригласил Владимира Казаченка. Уникальный юмор. Как-то в Турции на сборах перед зарядкой слово взял. Начинает нараспев: «Ребята, иду вчера по пляжу, вижу — 100 долларов лежат...» Все притихли, ждут продолжения. А Владимир Александрович встряхивается, словно просунулся — указывает на футболиста Антипенко: «Да вот же они!» Тот лежал, загорал — за это штраф полагался. Как раз 100 долларов.

— Кто из «Спартака» способен развеселить?

— Это Промес! Вот его бы взял. Чтоб смешил.

— Самая смешная история с Промесом?

— Да я был первым человеком из «Спартака», которого он увидел. Это было в Риме во время медосмотра. Потом мне звонят из международного отдела — чтоб получить Промесу срочную визу, нам надо немедленно явиться в консульский отдел. Уже ждут. От кого-то передать привет, кому-то купить тортик. Хоть офис закрыт — нас примут и все сделают в лучшем виде.

— Так что же?

— Едем с Промесом туда. Я выполняю все инструкции, и глаза его расширяются. Потом говорил — вообще не понимает, доктор ли я. Как можно в европейской стране явиться куда-то с тортиком — и все двери откроются? Решится то, что не может решиться в принципе?

— Селихов еще заиграет?

— Думаю, да. Хотя рецидив разрыва ахиллова сухожилия случился без меня. Подробности не знаю.

— Многие известные футболисты и хоккеисты мне говорили — есть вполне действенная штука под названием «сглаз». Верите?

— Нет. Не верю. Как и в приметы. К ритуалам всяким скептически отношусь.

— В колдунов на трибунах тоже не верите?

— Только смех вызывают.

— Лучший врач футбольной команды, которого знаете?

— Андрей Викентьевич Гришанов. 11 лет в сборной России, бронзовый призер Евро.

— Что он умеет такого, что не дано другим?

— Индивидуальный подход к каждому игроку. Огромный опыт. Еще важно — психология победителя. При этом — скромнейший человек. Не привык себя пиарить.

Первый труп

— Вы же отработали на «неотложке» почти 20 лет?

— 19.

— Первый труп, который увидели?

— На первом же вызове. Самоубийство, падение с 9 этажа. Я чуть растерялся, а фельдшер рядом был опытный. Спокойно так: «Не суетись. Садись, закуривай».

— На всякого врача «Скорой» хоть раз, да выходили с топором.

— Это правда. Еще у нас и специфика была — ездили на «криминальные» вызовы. А поскольку мчались с сиренами и по встречке, часто прибывали раньше милиции. Это для нас дело чести было. Ну и принимали первыми удар от неадекватных граждан. Могли в алкогольном забытьи перепутать нас с кем-то. Поэтому выработали правила — никогда не стоять вплотную к закрытой двери, например.

— А еще?

— Перед тем, как зайти, сделай два шага назад. Никогда не поворачиваться спиной к агрессивному больному. Видеть своего партнера. Ну и навыки рукопашного боя.

— Оружие на вас наставляли?

— Ножи — регулярно.

— Ружье?

— Нет. Только пистолет.

— Что за история?

— С наркоманами мы регулярно пересекались. Нас часто отправляли на случаи с передозировками. Хоть наша бригада считалась травматологической. Это и был такой случай. Человек на своем автомобиле примчался прямо на подстанцию, наставил на нас боевой пистолет, орал во весь голос...

— Что кричал?

— Что не собирается ждать, пока мы официально оформим вызов через диспетчера. Человек умирает — надо срочно ехать по адресу, который он укажет.

— А вы?

— Поехали, разумеется! По дороге связались с диспетчером и вызвали полицию. Действительно, оказалось передозировка каким-то опиатами, лежала молодая девушка. Вовремя ввели антидот — буквально на глазах порозовела, появилось дыхание... Гражданин был поражен. Не сомневался — это он спас подругу!

— Спасибо-то сказал?

— Даже не подумал.

— Сами вы по грани проходили?

— Был случай — чудом не полезли в колодец, где была утечка азота. Там уже было несколько трупов. Мы бы тоже остались.

— Самая жуткая квартира, в которой побывали благодаря «Скорой помощи»?

— Да сколько их было! Я работал в самом центре Москвы, на Сретенке. Еще оставались не расселенные коммуналки. Вот приезжаю на такой вызов, хочу снять шинель. А опытный фельдшер придерживает: «Не вздумай, весь в клопах будешь!»

— В самом деле?

— А как же? Я сразу присматриваюсь — да все вокруг шевелится! Море из клопов. А тараканы — это вообще норма для центра Москвы тех времен. Уже тогда были сумасшедшие, которые из помойки все тянули домой. Но хуже всего — кошатницы.

— Эти-то безобидные.

— А вы представьте: в маленькой квартире 40 кошек. Что за вонища.

— Опасная у вас работа.

— Это в Индии быть доктором опасно. У нас проще.

— Почему?

— Вот вам случай. Вы знаете, что в Индии строго-настрого запрещено определять пол ребенка до рождения? На законодательном уровне.

— Не знал. Почему это?

— Потому что в некоторых индийских штатах — особенно в восточных — девочек просто умерщвляли. Все хотели мальчиков! Так вот недавно узнаю историю: за большие деньги в частной клинике доктор все-таки определил пол. Ждите, говорит, мальчика. А рождается девочка!

— Не убили?

— О чем и речь. Доктора этого убили.

— Вы же ездили в Индию, что-то изучали.

— Аюрведу. В которой применяются исключительно натуральные препараты, безо всякой химии. А я сторонник натуральной медицины.

Сегменты конечностей вдоль полотна

— Кажется, от доктора Дзукаева слышал — «всякий врач хоть раз встречался с тем, что называется «чудо». Как это было в вашей жизни?

— Вот это вопрос... Тут надо подумать! Когда работал в реанимации центрального института травматологии — там удавалось спасти жизнь безнадежным больным. Человек с тяжелой черепно-мозговой травмой, много суток на ИВЛ. По всем прогнозам должен умереть. Но вдруг не умирает. Мы понимаем: это на грани с чудом. Чаще бывало чудо в другую сторону.

— Это как?

— Приезжаем на ДТП, видим — машина чуточку примята. Небольшое боковое столкновение. А внутри труп.

— Точно так же погиб знаменитый чех Иван Глинка. На его «Шкоде» была небольшая вмятинка.

— А все потому, что человек при таком столкновении бьется головой о стойку...

— Доктор Ярдошвили тоже работал на «неотложке» — и говорил: нет страшнее картины, чем железнодорожные повреждения. Вы тоже через это прошли?

— Ну да. Процентов 80 так называемой «поездной» травмы — это трупы в страшном виде. Оставшиеся 20 — расчлененные сегменты конечностей. Которые приходится собирать по полотну.

— Я вздрогнул.

— А работать приходилось сами понимаете в каких условиях. Железная дорога — место, не очень приспособленное для помощи.

— Голову можно было найти за сто метров?

— Да. Хотя голову-то — редко... В основном, оторванные руки-ноги. Но обязательно нужно было найти — даже если это труп! Для судебных медиков важно, чтоб все сегменты тела присутствовали.

— Всегда находили?

— Не всегда. Темно, снег, дождь...

— Как быть? Чужое-то не подложишь.

— Как рассветет — кто-то из сотрудников милиции идет искать. Потом сам везет в морг.

— Вот работка-то. ДТП, которое никогда не забудете?

— Вот это был наш профиль — ДТП. А самое курьезное — в центре Москвы машина врезалась в железный парапет. Металлическая труба прошила дверь, обе ноги у пассажира, вошла в голень, вышла через другое бедро... Нам пришлось вызывать пожарную службу, никаких спасателей еще не существовало.

— Чем помогли пожарные?

— Эту трубу отпилили с двух сторон. В таком виде и доставили пострадавшего в оперблок института Склифосовского.

— Вот как после такого идти домой и садиться ужинать?

— А спокойно. Я же не сценарист фильмов ужасов. У меня в голове совсем другой алгоритм, я даже не замечаю, насколько это все ужасно! Думаю о другом: сначала обезболить? Или наложить шину? Когда закончилось — сразу забылось.

— На руках у вас люди умирали?

— К сожалению, да. В машине «Скорой помощи» много смертей.

— Что-то говорили?

— Ничего. Обычно к этому моменту человек в глубокой коме. Самое неприятное — видеть человека после пожара. Он еще на своих ногах, но 90-95 процентов ожогов поверхности тела. Еще и верхние дыхательные пути задеты. Ты понимаешь: это — живой труп...

— Шансов нет?

— Никаких.

— Вот так Саша Галимов, последний из ярославского самолета, ходил на своих сразу после крушения.

— Вот-вот! Сначала ожоговый шок, возбуждение. Несколько часов человек в сознании! А потом все заканчивается плачевно. Если больше пятидесяти процентов поверхности обожжено — это всегда большая проблема для жизни.

— Если 80 — еще никого не спасали?

— У меня случаев не было. Хотя в литературе описано.

Укол в сердце

— Вы прошли Дубровку. Страшный теракт.

— Вот как раз теракт на Дубровке — единственный из резонансных, где я не работал. Вернее, не присутствовал непосредственно на месте. Служил на частной «Скорой помощи». Знаю все по рассказам коллег. На всех остальных взрывах был. Нашу бригаду направляли сразу. Самый памятный эпизод — пожалуй, Пушкинская площадь, взрыв в переходе... Помните?

— Еще бы. Моя тогдашняя редакция располагаясь совсем рядом — я прошел это место за четверть часа до случившегося.

— Для меня это место тоже особенное!

— Чем?

— Каждый день там ходил, жил на Каретном. Пушкинская и Тверская — мой район. Через дорогу магазин «Армения», в которой часто захаживал. Всегда этот переход ассоциировался с выходным днем и хорошим настроением. Вдруг оказываюсь там как врач — и надо оказывать экстренную помощь этим несчастным!

— Не по себе было?

— Не то слово.

— Сегодня оказываетесь в этом месте — сразу какая картинка перед глазами?

— Для меня вся Москва «лоскутная» — как огромная карта происшествий. Где бы ни проезжал! Вижу кусочек шоссе: ага, здесь было массовое ДТП с четырьмя трупами. Здесь взрыв. А здесь — горела фабрика. Свой навигатор в голове.

— Если предположу, что в истории с московскими взрывами у вас внутри остались вопросы, на которые боитесь отвечать самому себе — буду прав?

— Если вы говорите про организацию медицинской помощи — здесь вопросов нет. Все было понятно. После армянского землетрясения мы на «Скорой» считались закаленными и авторитетными специалистами в области медицины катастроф. А если о процессе целиком — по Дубровке вопросы остались.

— Какие?

— Можно было спасти больше людей.

— Прямые уколы в сердце вам приходилось делать?

— Вне стационара — один раз. Лежа на капоте, через разбитое стекло автомобиля тянулся этой иглой. Так называемой «внутрисердечной». Сейчас все цивилизованнее.

— Нет тех игл?

— Сейчас в центральную вену вводят те же самые препараты. А тогда человека спасти не удалось. Не помог укол. Была травма, несовместимая с жизнью.

Горная болезнь

— Вы работали с альпинистами, сами прошли через горную болезнь. Что за ощущения?

— Ощущения очень интересные — в течение суток не можешь пошевелить ни руками, ни ногами. Это случается, если резко забросили со среднегорья на высокогорье. У меня был перепад с 2500 до 4200, нас подняли на поляну Москвина. Это на Памире, под пиком Коммунизма.

— Сразу скручивает?

— В том-то и дело, что нет. Поначалу эйфория, ты полон сил! Помню, мы разгружали вертолет, обустраивали лагерь, ставили палатки. А на следующий день ощущение, будто пыльным мешком огрели из-за угла. Чтоб пройти несколько метров, нужны невероятные усилия. Тошнит, просто выворачивает наизнанку. Отвратительное состояние!

— Как альпинисты это выдерживают?

— Тут миллион печальных историй. У профессиональных альпинистов вдруг начиналась горная болезнь — их эвакуировали вертолетом в больницу. Та где-то внизу. А люди умирали от отека легких!

— Вот это да.

— Просто забывали, что спускать пострадавших надо медленно! Постепенно! Иначе познакомишься с разновидностью кессонной болезни. То же самое, что у аквалангистов, которых резко закинули на большую глубину. Но таких характеров, как у альпинистов, я нигде больше не встречал. Они и марафонцы — герои.