Двадцатисерийный документальный фильм «Великая Отечественная», вышедший на экраны в 1978 году, в американском прокате назывался The Unknown War («Неизвестная война»). Точно так же, как война на Восточном фронте в 1941–1945 годах если не неизвестна, то по крайней мере малоизвестна американцам, то Первая мировая война может считаться «Неизвестной войной» для большинства россиян. Несмотря на то, что четыре года назад в России довольно широко отмечалось столетие начала Первой мировой — устанавливались памятники, снимались фильмы (комедия «Елки 1914», драматический «Батальонъ»), выпускались телепередачи, публиковались книги — сейчас об этой войне вспоминают едва ли чаще, чем до 2014-го.
По крайней мере, недавний опрос ВЦИОМ показал, что респонденты полностью проигнорировали Первую мировую войну в ответ на вопрос о том, если ли «такие исторические события, которые сейчас объединяют россиян, о которых каждый из нас помнит, которые важны для всех россиян». 63% назвали победу в Великой Отечественной войне, 5% вспомнили Отечественную войну 1812 года, 3% — чеченские войны, по 2% — афганскую войну, операцию в Сирии и даже войну на Украине, 1% припомнил Куликовскую битву. Первой мировой в этом списке нет.
Россия принципиально отличается от Франции, где Первая мировая в общественном сознании затмевает Вторую — и это понятно. В Первой мировой французы были в числе основных победителей, во Второй они были вынуждены капитулировать, и лишь честь генерала де Голля и доблесть бойцов Сопротивления позволили им войти в состав антигитлеровской коалиции и получить «свою» зону оккупации Германии.
Первая мировая для Франции — это огромные человеческие и материальные потери, война, в которой стране дважды — в 1914-м и 1918-м — удавалось отбить немецкие наступления на Париж. За полгода до окончания войны немецкая суперпушка обстреливала Париж — и в центре города рядом с монументальным зданием ратуши есть небольшая церковь Сен-Жерве, в которую снаряд попал во время богослужения. Погибли десятки людей; церковь потом бережно восстановили, но новые витражи и мемориал напоминают о трагедии.
Первая мировая для Франции — это объединение страны против общего врага, отцами победы были признаны практикующий католик маршал Фош и яростный антиклерикал премьер Клемансо. Вторая мировая — раскол на вишистов и сопротивленцев, причем первых вначале было абсолютное большинство. А потом постепенная мимикрия сторонников Виши, их стремление выглядеть тайными борцами с нацизмом. Среди вишистов оказались многие герои Первой мировой, включая и главу режима Виши маршала Петена, который стал символом коллаборационизма. Макрон попытался разделить героизм и предательство, отдав дань Петену как одному из победителей в Первой мировой — и тут же оказался под огнем критики. Это заставило отказаться от официальных почестей этому маршалу, которые хотели воздать ему наряду с Фошем и спасителями Парижа в 1914-м, маршалами Жоффром и Галлиени.
Наконец, для Франции с Первой мировой связан опыт трудного примирения, необходимого для европейской интеграции. Де Голль и Аденауэр провели символическую церемонию франко-германского примирения в 1962 году в Реймсском соборе, сильно поврежденном немецким артиллерийским огнем во время Первой мировой. Но все же остается боль от поражения в войне, в которой Германия, в отличие от Второй мировой, не считает себя единственным агрессором. Так, Шрёдер в бытность германским канцлером отказывался приезжать в Париж на церемонии, посвященные окончанию войны. Меркель в 2008 году первоначально приняла приглашение на 90-летие окончания войны, но затем отказалась ехать в связи с выбором Вердена в качестве места проведения церемонии, так как этот город стал символом военной победы французской армии. Однако всего спустя год после своего громкого отказа Меркель впервые в истории франко-германских отношений приняла участие в праздновании окончания войны в Париже — эта традиция подтверждена и сейчас.
Кроме того, в нынешнем году Макрон и Меркель открыли новую памятную плиту на мемориале Компьенского перемирия во французском департаменте Уаза. На ней написано, что французский президент и немецкий канцлер «подтвердили здесь значение франко-германского примирения для блага Европы и мира». Для сравнения можно привести историческую надпись на мемориале: «Здесь 11 ноября 1918 года пала преступная гордыня Германской империи, побежденной свободными народами, которые она пыталась поработить». Таким образом, европейцы стремятся найти все новые подходы к этой остающейся важной для них теме.
В России все наоборот. Вторая мировая — это Великая Отечественная, символ героизма, жертвенности и победы. А также и единства — советский коллаборационизм фактически вытеснен из массового сознания, о нем мало говорили в советское время и стараются все меньше упоминать в последние годы, когда история снова призвана учить патриотизму на положительных примерах.
А Первая мировая? Россия входила в победившую коалицию, но не была среди победителей, так как после прихода к власти большевиков подписала сепаратный Брестский мир. В России, говоря о Первой мировой, нередко вспоминают трагедию Второй армии генерала Самсонова, отвлекшей на себя немецкие войска в 1914-м, что помогло спасти Париж. Но для союзников было куда более актуально, что выход России из войны высвободил силы немцев для отчаянного броска в 1918-м. Кроме того, Первая мировая для России — это затяжная, тяжелая, далекая от основных центров страны окопная война, которая не имела прецедентов. Война изматывающая, в которой десятки тысяч солдат погибали за маленькую деревеньку, не имевшую стратегического значения. Отсюда и «остервенение народа», обратившееся не против врага, как в 1812-м, а против собственной элиты, которую крестьяне, надевшие серые шинели, посчитали виновной в своих бедах. И припомнили упорный отказ хотя бы частично поделиться землей.
Не менее — а может быть, и более — важным для советских людей была внутренняя противоречивость войны. Вопрос о том, можно ли желать своей стране поражения, для большевиков 1920-х годов был простым — если страной правят помещики и капиталисты, то не только можно, но и нужно превращать «войну империалистическую в войну гражданскую», а затем и в мировую революцию. Поэтому никакой героизации Первой мировой не было и быть не могло — и не случайно Ильф и Петров, неплохо понимавшие границы возможного в сатире, делают нелепую мадам Грицацуеву вдовой инвалида именно «империалистической» войны, которому жилотдел передал один из воробьяниновских стульев. Смеяться над вдовой инвалида гражданской войны было бы самоубийственно.
А уже в 1930-е, когда стало ясно, что надо строить социализм в одной стране и использовать патриотические лозунги, эта тема стала неудобной. Тем более что герои войны оказались в разных лагерях — одни стали «белыми», другие — «красными», третьи — «зелеными», четвертые ушли в национальные армии, а пятые отошли от политики и вернулись в свои деревни пахать на полученной земле (спустя десятилетие они тоже разделились — кто стал председателем колхоза, кто-то лишен всего имущества и сослан). Во время Великой Отечественной попытались пропагандировать образ генерала Брусилова, служившего после войны в Красной армии, но менее активно, чем Суворова и Кутузова. А вскоре выяснилось, что Брусилов в конце жизни был настроен антибольшевистски, и его имя изъяли из учебников. При Хрущеве генерала вернули в число положительных персонажей, но героем первого ряда вновь не делали.
Память о Первой мировой была важна для многих ее участников. Некоторые из них воевали в Великую Отечественную, и власти закрывали глаза на то, что рядом с советскими наградами они носили солдатские Георгиевские кресты (что породило легенду об официальном признании этой награды в СССР) — но офицерские боевые ордена оставались под запретом. После того как это поколение ушло, в обществе возобладало равнодушие к этой теме. В перестройку при всеобщем интересе к истории, казалось, Первая мировая снова становится значимой для общества — но уже вскоре внимание к истории резко снизилось из-за социально-экономической турбулентности. Сегодняшние попытки встроить историю Первой мировой в общий официально-патриотический идеологический контекст с ее восприятием не как трагедии, а как «почти победы», которую у нас отняли «неверные союзники», воспринимаются обществом отстраненно — без протестов и без восторгов.
Да и интерес власти к этой теме снизился по сравнению с 2014-м — тогда Россия заранее готовилась к празднованию в условиях, когда были надежды на диалог с Европой. И юбилейные торжества представлялись одной из площадок для демонстрации европейской идентичности России. Однако именно в 2014-м ситуация в российско-западных отношениях начала стремительно эволюционировать в направлении «холодной войны» — и подобные демонстрации стали ненужными. Теперь Путин поехал в Париж скорее по инерции, рассматривая эти торжества как очередное подтверждение того, что Россия не находится в мире в изоляции, — разница очевидна. И именно поэтому Макрон не хотел, чтобы в Париже состоялась большая встреча Путина с Трампом — потому что очередной безрезультатный саммит подпортил бы эффект от торжеств, призванных подчеркнуть роль в мире и Франции, и ее президента.
0
31.56
