Борис Раушенбах
Физик, один из основоположников советской космонавтики, академик, лауреат Ленинской премии
Юбилейные торжества, посвященные 1000-летию Крещения Руси, в июне 1988 года прошли с небывалой для Советского Союза помпой. Были даже торжественное заседание и концерт в Большом театре в присутствии всего московского бомонда и представителей всех религиозных конфессий. Разве что Горбачева, как Генерального секретаря ЦК КПСС, по идеологическому этикету не было. Зато была его жена — как представитель Фонда культуры.
А ведь еще в конце сентября 1986 года на совещании глав кафедр общественных наук Лигачев, второй секретарь ЦК, ругал российскую творческую интеллигенцию за «заигрывание с боженькой» и «выступления в пользу терпимого отношения к религиозным идеалам, в пользу возвращения к религиозной этике».
В результате за год до юбилея о нем молчали все — и писатели, и ученые-гуманитарии, и деятели культуры. Только «Комсомольская правда» пообещала читателям окончательно разгромить церковников и начала печатать цикл атеистических статей, в которых, кстати, тоже ничего о грядущей памятной дате не говорилось.
И вдруг в августе 1987-го в журнале «Коммунист» выходит статья академика Бориса Раушенбаха «Тысячелетие крещения Руси», которую тут же перепечатывают многочисленные зарубежные СМИ, включая журнал «Курьер ЮНЕСКО». В довершении всего в ноябре сессия Генеральной Ассамблеи ЮНЕСКО призывает отметить 1000-летие Крещения Руси «как крупнейшее событие в мировой истории и культуре». Советскому руководству поневоле пришлось соответствовать.
В феврале 1988-го, после доклада Раушенбаха «Богословие иконы» на международной богословской конференции в Ленинграде, советские газеты и журналы наперебой печатали его интервью. А весной Горбачев уже встречался с Патриархом и Синодом, обсуждая программу предстоявших торжеств.
В московский Данилов монастырь нагнали технику и рабочих и успели-таки восстановить его к юбилею, потратив около 100 миллионов рублей госбюджетных денег вместо плановых двадцати. Там удалось даже открыть настоящий монастырь с 40 насельниками, да еще три храма, воскресную школу и общедоступную библиотеку. Хотя за несколько лет до этого власти пытались вообще отменить решение о его восстановлении из руин, принятое еще Брежневым. В результате решили, что монастыря там не будет — только церковный административный центр.
Теперь о праздновании 1000-летия Крещения Руси говорят как о переломе во взаимоотношениях Церкви и государства.
А академик Раушенбах … Это в 1975 году, когда в Советском Союзе вышла его книга «Пространственные построения в древнерусской живописи», научная общественность была в шоке. Как это? Всемирно известный физик, один из основателей космонавтики, создавший научную школу космической навигации, разработавший системы управления космическими аппаратами «Луна», «Венера», «Восток» и орбитальной станцией «Мир», и вдруг… «обратная перспектива» русской иконы.
Для кого-то это было просто чудачеством. Но были и те, кого заставил сильно призадуматься тот факт, что ученый, всю жизнь посвятивший ракетам, человек, которому математика буквально спасла жизнь в сталинском лагере, который занялся теорией управления космическими аппаратами, когда еще никакого спутника и в помине не было, вдруг начал строить математические модели, объясняющие Троичность Бога.
После 1988-го увлечение академика Раушенбаха богословием уже никого не шокировало. Как и название одной из его последних работ — «…предстоя Святой Троице».
Игорь Шафаревич
Математик, доктор физико-математических наук, профессор, академик; его основные труды посвящены алгебре, теории чисел и алгебраической геометрии, лауреат Ленинской премии
Математика была его любовью, он ощущал ее как «бесконечно продолжающуюся прекрасную симфонию» и как пространство внутренней эмиграции из мира идеологического диктата, катком утюжившего любую живую мысль. И именно математика, ее осмысленность и красота, привела его к осознанию религиозной цели познания мира. На эту тему в 1973 году, когда Гёттингенская академия присудила ему премию Хейнемана, он даже произнес целую лекцию.
«Цель математике может дать не низшая сравнительно с нею, а высшая сфера человеческой деятельности — религия. <…> Математика сложилась как наука в VI веке до Р.Х. в религиозном союзе пифагорейцев и была частью их религии. Она имела ясную цель — это был путь слияния с божеством через постижение гармонии мира, выраженной в гармонии чисел <…> Я хочу выразить надежду, что по той же причине она теперь может послужить моделью для решения основной проблемы нашей эпохи: обрести высшую религиозную цель и смысл культурной деятельности человечества», — заявил лауреат Ленинской премии, членкор Академии наук СССР.
При отсутствии высшей религиозной цели вся научная деятельность человечества ведет лишь к глобальному разрушению, утверждал он.
Откуда взялись эти мысли у советского ученого? В 1954 году, когда ЦК КПСС принял постановление об усилении атеистической пропаганды, ставшее началом новых, хрущевских гонений на Церковь, Шафаревичу был 31 год. Он был уже доктором наук, работал в Математическом институте имени Стеклова и на мехмате МГУ, где о нем ходили легенды. Еще бы! Первые работы по теории чисел написал в 9-м классе, в 17 лет окончил МГУ, в 19 защитил кандидатскую, а в 23 — докторскую .
Через два года он станет членкором Академии наук, через три получит Ленинскую премию, его изберут в академии Италии, Германии, США и Лондонское Королевское общество. В СССР начнется «оттепель», покорение космоса, безудержная вера в научно-технический прогресс и «социализм с человеческим лицом».
А 1959-м глава государства Никита Хрущев заявит, что «народное просвещение, распространение научных знаний и изучение законов природы не оставят места для веры в Бога», и через 2 года пообещает: «Вскоре мы покажем последнего попа по телевизору!». Чтобы стимулировать этот процесс, даже создадут Институт научного атеизма.
Из библиотек «вычистят» литературу «религиозной тематики», ЦК КПСС примет постановление «О мерах по прекращению паломничества к так называемым «святым местам», и в местах паломничества станут устраивать свинарники, отхожие места, свалки мусора, а святые источники «выкачивать» и засыпать чем попало. Колокольный звон запретят, храмы начнут отключать от водопровода и канализации, а потом и вовсе закрывать. Не только верующих, но и членов их семей будут увольнять с работы. В раже ликвидации монастырей Киево-Печерскую лавру закроют даже для туристов.
В октябре 1960 года обновят Уголовный кодекс РСФСР, и в числе новаций будет изменение статьи 142 («Нарушение законов об отделении церкви от государства»), наказание по которой увеличат до трех лет лишения свободы. Она будет очень востребована, равно как и статья 227, карающая за создание группы (в том числе религиозной), «причиняющей вред здоровью» и посягающей на личность и права граждан — до пяти лет лишения свободы. В 1961–1964 годах по этим статьям осудят более 800 верующих.
В 1977-м в Париже выйдет книга всемирно известного математика Игоря Шафаревича «Социализм как явление мировой истории», в которой автор на основе исторического анализа будет доказывать, что социалистические идеи у всех их проповедников — от Платона, Томаса Мора и Томмазо Кампанеллы — по сути сводились к счастью человечества в казарме с мудрыми наставниками. А социалистическая уравниловка, ненависть к «традиционным ценностям», обобществление и тоталитарный контроль — формы не-жизни, порабощающей жизнь.
До этого ученый-небожитель успеет заразить любовью к математике — «очень честной науке, в которой нет и никогда не было никакой идеологии, а лишь одна абсолютная истина» — множество молодых талантов. С Андреем Колмогоровым они на базе физматшкол создадут Всесоюзную заочную математическую школу, где будут уроки не только математики, но и истории, литературы, иностранных языков.
Он открыто вступится за математика, философа и одного из лидеров правозащитного диссидентского движения Александра Есенина-Вольпина, когда того принудительно запрут в психбольницу. А потом войдет в организованный академиком Сахаровым «Комитет прав человека в СССР». И сделает все, чтобы тема защиты прав верующих в Советском Союзе стала одной из главных для Международной лиги прав человека и Международного института прав человека — до Шафаревича мало кто из советских диссидентов об этом говорил. А он будет и писать, и говорить, в том числе и зарубежным журналистам. В конце концов его уволят из МГУ, а академиком РАН он станет только в 1991 году.
Дмитрий Лихачев
Культуролог, искусствовед, доктор филологических наук, профессор, академик, лауреат Сталинской и Государственных премий СССР и РФ, председатель правления Российского фонда культуры, автор около 500 научных работ по теории и истории древнерусской литературы.
В 80-е годы прошлого века у советской интеллигенции было два властителя умов, два духовных лидера — академики Сахаров и Лихачев.
Правда, духовность тогда понималась исключительно как нравственное совершенство, порядочность, стремление к высшим, неутилитарным ценностям и смыслам. Когда-то духовными лидерами были писатели, но под прессом идеологической цензуры постепенно уступили место ученым. В 1960–1970-е уже от них ждали не только открытий и изобретений, но и какой-то высшей правды.
И ничего удивительного, что одним из таких лидеров стал именно Дмитрий Лихачев. Древнерусская литература, которой он всю жизнь занимался, вся пронизана религиозными смыслами, вся о Боге, о вере, даже когда речь идет о войнах, смутах и династических распрях. В СССР ее изучение и популяризация были чуть ли не единственным легальным способом разговора о христианских ценностях.
Конечно, многим это было любопытно только как экзотика, но были и те, для кого с чтения трудов Лихачева начался путь к Богу. А уж после 1986 года, когда по центральному телевидению показали его легендарную «Встречу в концертной студии «Останкино»», где он говорил о жизни, вспоминал, отвечал на вопросы зала, его узнали и признали и те, кто древнерусской литературой вообще никогда не интересовались.
Сегодня уже трудно объяснить, что это была за революция в общественном сознании. Мало кто помнит, что для советского руководства образца 1980-х была скорее характерна тоска по «Союзу воинствующих безбожников». Времена были, конечно, не хрущевские, но тоже далеко не «вегетарианские». При Андропове за издание и распространение религиозной литературы посадили больше 400 человек.
в 1983 году получила год лагеря и пять лет ссылки за нелегальное издание сборников «Надежда», в которых публиковались святоотеческие сочинения, послания и поучения православных подвижников, свидетельства новомучеников.
В такой вот обстановке начиналась горбачевская перестройка и на первых порах не сулила Церкви ничего хорошего: последняя антирелигиозная кампания была запущена в 1986 году.
И в том же году рвануло в Чернобыле. И все вдруг вспомнили, что по-украински чернобыль — это полынь, и что в Апокалипсисе сказано о «звезде-полынь». А тут еще киевский корреспондент суперпопулярной тогда «Литературной газеты» написал о том, что Церковь первой начала собирать средства в помощь жертвам Чернобыля, а местный священник до конца оставался со своей паствой в отличие от школьных учителей, которые первыми сбежали, кинув своих учеников на произвол судьбы.
И когда по телевизору показали передачу с Лихачевым, люди были готовы считывать даже те смыслы, о которых в телеэфире еще нельзя было говорить напрямую. Не только в его словах, но и в самой его личности, в его судьбе было что-то значимое, настоящее.
Позднее, уже в 1990-е, вышла его статья «Беседы прежних лет: воспоминания об интеллигенции 1920–1930-х годов», из которой многое стало понятно:
«Молодость всегда вспоминаешь добром. Но есть у меня, да и у других моих товарищей по школе, университету и кружкам нечто, что вспоминать больно, что жалит мою память и что было самым тяжелым в мои молодые годы. Это разрушение России и русской Церкви, происходившее на наших глазах с убийственной жестокостью и не оставлявшее никаких надежд на возрождение. <…> Почти одновременно с Октябрьским переворотом начались гонения на Церковь. Эти гонения были настолько невыносимы для любого русского, что многие неверующие становились верующими, психологически отделяясь от гонителей. <…>
И с этим чувством жалости и печали я стал заниматься в университете с 1923 года древнерусской литературой и древнерусским искусством. Я хотел удержать в памяти Россию, как хотят удержать в памяти образ умирающей матери сидящие у ее постели дети, собрать ее изображения, показать их друзьям, рассказать о величии мученической жизни. Мои книги — это, в сущности, поминальные записочки, которые дают «за упокой»: всех не упомнишь, когда пишешь их — записываешь наиболее дорогие имена, и такие находились для меня прежде всего в Древней Руси. <…>
Помню, что однажды на квартире у своего учителя я встретил настоятеля Преображенского собора отца Сергия Тихомирова и его дочь. Отец Сергий был чрезвычайно худ, с жидкой седой бородой. Не был он ни речист, ни голосист и, верно, служил тихо и скромно. Когда его «вызвали» и спросили об его отношении к советской власти, он ответил односложно: «от Антихриста». Ясно, что его арестовали и очень быстро расстреляли. Было это, если не ошибаюсь, осенью 1927-го, после Крестовоздвижения.
Надо сохранить память обо всем и всех: это наш долг».
Но в 1928 году, сразу после окончания университета, настал черед и Лихачева — за доклад о преимуществах дореволюционной орфографии, который он сделал в студенческом кружке, его арестовали и осудили на пять лет лагерей. И отправили на Соловки. Правда, в 1932-м «за успехи в труде» досрочно освободили.
Потом ему даже удалось вернуться в Ленинград, а в 1936-м по ходатайству президента Академии наук Александра Карпинского с него сняли судимость. С тех пор Дмитрий Лихачев всю жизнь работал в Институте русской литературы АН, Пушкинском доме. В 1941-м защитил кандидатскую, в 1947-м — докторскую. Из Ленинграда не уезжал даже в блокаду. В 1953 году его избрали членкором АН, а в 1971-м он возглавил редколлегию серии «Литературные памятники».
Он не делал резких движений, он не был против советской власти — он был вне ее. Но когда от всех советских академиков потребовали подписать письмо, осуждавшее Сахарова, не подписали двое — академики Капица и Лихачев, единственный советский академик, не вступивший в КПСС.
Потому что точно знал: «Жизнь — это драгоценный дар, он дается не зря: не для мелочей, не для собирания мебели и устройства своей квартиры, не для покупки машин. Он дается для какой-то огромной, великой цели… Нужно продолжать накапливать в жизни добро». (Дмитрий Лихачев. Из стенограммы «Встречи в концертной студии «Останкино», 1986 год).
Алексей Лосев
Философ, переводчик, писатель, профессор, доктор филологических наук, лауреат Государственной премии СССР, автор более 800 научных работ.
Студенты Московского педагогического института, в котором Лосев проработал больше сорока лет, изучали у него древние языки, не подозревая, что их полуслепому профессору в «старорежимной» академической шапочке еще в 1957 году посвятили отдельную статью в Итальянской философской энциклопедии, назвав его философские идеи гениальными. И что шапочка его — не что иное, как иноческая скуфейка тайного монаха.
Алексей Федорович и его жена и помощница приняли тайный постриг в июне 1929 года. Перед постригом Валентина Михайловна написала в дневнике: «Предстоит мученичество за исповедование Христа. Или надо уходить в пустыню, или на подвиг исповедничества».
А через год вышла его «Диалектика мифа», приведшая обоих супругов в тюрьму, а потом в лагерь.
А чем еще это могло кончиться? Кружки воинствующих безбожников по всей стране начали организовывать еще в 1923-м, а в 1925-м появился Союз безбожников СССР. Под лозунгом «Через безбожие — к коммунизму» в стране шла тотальная промывка мозгов. Многомиллионными тиражами издавали антирелигиозную литературу. Началось создание государственных антирелигиозных рабочих университетов — специальных учебных заведений для подготовки кадров для решающего наступления на религию.
И тут вдруг какой-то философ публикует книгу, в которой доказывает, что мифы «пролетарской идеологии» ничем не отличаются от мифов «капиталистических», что коммунисты создают свой миф о возможности безрелигиозного общества. Что тиражируемые газетами и журналами лозунги об усилении классовой борьбы по мере построения социализма порождают миф о страшном мире, в котором «по Европе бродит призрак коммунизма», «оскаливает зубы гидра буржуазии», всюду снуют «бандиты во фраках» и «людоеды в митрах», везде «темные силы», «мрачная реакция», «черная рать мракобесов», и в этой тьме встает «красная заря мирового пожара».
Конечно, простить такой демарш в стране воинствующего атеизма не могли. В 1922 году друзей Лосева по Религиозно-философскому обществу памяти Владимира Соловьева и бердяевской Вольной академии духовной культуры, способных формулировать подобные мысли, просто погрузили на «Философский пароход» и отправили в изгнание. В 1930-м Лосева как «классового врага, реакционера и черносотенца» уже по этапу отправили строить Беломоро-Балтийский канал, а его жену — на Алтай. И только неимоверными усилиями Екатерины Пешковой, жены Максима Горького, возглавлявшей Политический Красный Крест (в то время уже носивший название — «Помощь политическим заключенным»), их удалось через три года освободить — «в связи с ударной работой» и по инвалидности (в лагере Лосев почти ослеп). Им даже разрешили жить в Москве.
А вот заниматься философией Лосеву запретили. Но думать запретить не могли. Тем более в лагере он приучился «писать» свои научные работы в уме. А из официально разрешенных ему видов деятельности он выбрал самое для себя естественное — преподавание. Еще студентом, в атмосфере предреволюционного декаданса, он, внук православного протоиерея, составлял конспекты по теории религиозного воспитания, искал подход к юношеской душе.
Насколько плодотворен оказался этот подход, можно судить по ученикам профессора Лосева. Среди них философ, филолог, историк культуры, библеист Сергей Аверинцев, византолог протоиерей Валентин Асмус, философ, филолог и переводчик Владимир Бибихин, физик, философ и богослов Сергей Хоружий. Это в значительной мере благодаря им в стране тотального идеологического контроля в 1960-е — 1970-е годы интеллигенция потянулась в Церковь.
Люди, близко знавшие Лосева, говорили, что он был им как старец. Что он всегда чувствовал человека и давал такие советы, которым невозможно было не следовать. Когда у него дома собирались ученики, любопытным на вопросы: «Это у вас там семинар какой-то собирается? По каким дням? Можно прийти?» отвечали: «Помилуйте, какой семинар? Лосев с аспирантами греческим и латынью занимается». Хотя доносы на него все равно писали — и в 1970-е, и в 1980-е годы — мол, идеологически вредно влияет на студентов.
Печатать свои работы ему разрешили только после смерти Сталина. Он успел поучаствовать в подготовке третьего издания «Философской энциклопедии», энциклопедии «Мифы народов мира» и «Философского энциклопедического словаря», вышли его монографии об эллинско-римской эстетике и эстетике Возрождения. А вот тираж его книги о Владимире Соловьеве в популярной серии «Мыслители прошлого» в 1983 году полностью арестовали.
Между тем ранние книги Лосева помнили, над ними размышляли — и не только философы, но и богословы. Еще в 1928 году в Париже Семен Франк писал в статье «Новая русская философская система», что книги Лосева свидетельствуют: «Несмотря на ужасающее давление марксизма, философское творчество в Советской России не замерло». А архимандрит Евфимий (Вендт), ровесник философа, ушедший с Добровольческой армией на Балканы, а затем в Париже ставший слушателем Богословского института им. преподобного Сергия и священником, в 1971 году опубликовал статью, в которой поставил в один ряд о. Сергия Булгакова и Алексея Лосева, назвав их «учителями Церкви».
В последние годы в храм Алексей Федорович ходить не мог — он окончательно ослеп. Исповедовался и причащался тайно на дому. Церковные службы знал наизусть. Строго постился. Работал каждый день, без выходных. Он жил одной мыслью: успеть. Успеть высказать то, что жизнь не дала сделать вовремя.
Скончался Лосев на девяносто пятом году, в 1988-м, накануне празднования 1000-летия Крещения Руси, в день памяти своих любимых святых — Кирилла и Мефодия. А за два дня до этого он продиктовал свой последний текст — «Слово о Кирилле и Мефодии».
Сергей Аверинцев
филолог, культуролог, библеист, философ, литературовед, переводчик, поэт, академик, лауреат Госпремий СССР и РФ
Когда летом 1972 года вышел в свет академический сборник «Древнерусское искусство», статья Сергея Аверинцева под длинным научным названием «К уяснению смысла надписи над конхой центральной апсиды Софии Киевской» произвела переворот в умах. Она не содержала политических намеков. В ней не было публицистических порывов. И это, как ни странно, отвечало главному запросу поколения — дайте нам смысл, найдите точку, где знания встретятся с верой.
Исчезли наивные надежды на мирное вхождение советского уклада в более свободную эру. Началось духовное сосредоточение. И его миссионером стал Аверинцев.
В противовес эстрадно-шумному поколению шестидесятников, которые прежде всего добивались, чтобы их услышала власть, та группа, которая образовалась вокруг Аверинцева, с самого начала ощущала себя совершено «параллельной» власти, как бы вне ее раскапывая свои «запретные клады».
Время было нелепое и путаное. С одной стороны, публикацию сборника библейских легенд, составленного Корнеем Чуковским, задержали, потребовав от автора убрать слово «Бог». С другой стороны, в атмосфере господства двойной морали сама партийная номенклатура переставала верить в собственную идеологию.
Пропаганда становилась все железобетоннее, борьба с «религиозным дурманом» все примитивнее. И тут вдруг партийные идеологи решили переиздать «Философскую энциклопедию», чтобы «очистить советскую философию от сталинского догматизма».
И несколько молодых гуманитариев начали «маленький крестовый поход», как назвал его Аверинцев. Удивительно: то, что они писали, по определению не могло быть издано в Советском Союзе. И тем не менее все это было издано.
В 1970-м уже вышли и «Откровение», и «Новый Завет», и «Ветхий Завет». И «Христианство» — вдохновенная проповедь, написанная в каноническом жанре энциклопедической статьи, по поводу которой был дикий скандал. А директор Института научного атеизма Павел Курочкин дописал раздел к статье «Православие», даже не подозревая, что это — «операция прикрытия»: подпись Аверинцева под предшествующим разделом была вычеркнута, осталась только подпись Курочкина — и таким образом статья благополучно прошла.
На что только не шли молодые редакторы! К примеру, слово «Бог» ставилось после точки, чтобы оправдать его написание с прописной буквы. «Весело идти в темноту», — любил повторять Аверинцев фразу Честертона.
Правда, в 4-м томе статья «Обращение» была полностью перечеркнута главным редактором академиком Константиновым и поверх написано: «поповщина». А в 1971 году на официальном обсуждении энциклопедии всерьез предлагалось считать 5-й том «как бы не вышедшим», а вместо него издать другой 5-й том — без Аверинцева. Но было поздно: в «Правде» уже опубликовали статью, восхвалявшую «новый триумф марксизма», а оценки «Правды» в ту эпоху не меняли.
Советская власть начала терять право на мысль. Одна за другой выходили книги о древнерусском искусстве, в которых мелькали давно забытые слова. И когда появилась книга Аверинцева «Поэтика ранневизантийской литературы», темой которой по сути было развитие православного богословия, она сразу стала бестселлером.
Аверинцев предлагал исход из идеологического «Египта» под знаком «будущего века» как альтернативу хрущевскому «торжеству коммунизма через двадцать лет». Хотя сама возможность альтернативы на рубеже 1960-х и 1970-х годов многим казалась утопией: у большинства было чувство, что советский тоталитаризм пришел на века.
Но статьи в печати одно, а публичные устные выступления — другое. Аверинцев был первым в Москве человеком, в своих университетских лекциях открыто заговорившим о Боге в стране, где проповедь вне стен храма была запрещена даже священникам. Эти лекции начались с осени 1969-го — официально это были всего лишь спецкурсы для студентов истфака МГУ. Он читал их по субботам в новом тогда здании 1-го гуманитарного корпуса на Воробьевых горах в огромной аудитории, где яблоку было негде упасть.
Люди, ломившиеся на эти лекции, кожей ощущали наступление новой эпохи, которую потом назовут «застоем» — гораздо более сложной, чем «гражданские» 60-е. И лекции Аверинцева о Византии стали местом интеллектуального паломничества, потому что сквозь конкретные сюжеты в них просвечивали вера и надежда. Он говорил очень тихо какие-то малопонятные вещи и собирал аудитории, которые уже не снились поэтам. Границ не было, ясного окончания темы тоже, ассоциация подхватывала ассоциацию, и конец лекции определял только звонок. Если бы его не было, Аверинцев продолжал бы и четыре, и шесть часов.
Конечно, долго это продолжаться не могло. В 1971 году вердиктом партийной организации истфака лекции окрестили «радениями» и запретили. Но сам Аверинцев после этого, как ни странно, стал еще популярнее. Он был тогда всего лишь кандидатом наук, а о нем ходили легенды.
В самых разных НИИ начали появляться религиозные кружки и семинары. Чаще всего их устраивали молодые ученые, которым стало тесно в рамках жесткого рационализма. Строились они по образцу научного семинара: кто-то готовил тематические доклады, а потом начиналось обсуждение, как это связано с естественнонаучным видением мира, с конкретными проблемами нашей жизни и с евангельской истиной.
Не разрывая с наукой, молодые технари и гуманитарии, художники, музыканты строили свой особый мир — не революционное подполье, не легализованный «отдел» внутри тотальной системы, а параллельную реальность.
В 1996 году в «Новом мире» Сергей Аверинцев опубликовал свою неожиданно исповедальную статью «Моя ностальгия». Духовное завещание? Предупреждение? О чем? О том, что ушло время, «когда все в мире что-то значило или, в худшем случае, хотя бы хотело, пыталось, должно было значить». Все было «значимо» — и злодеи, и герои, и пафос, и сопротивление пафосу.
«…Если бы, о, если бы все это нынче хотя бы осмеивалось, с пониманием пародировалось, принципиально, обдуманно отвергалось! — писал Аверинцев. — Но нет, сегодня дело обстоит совсем иначе. Значительность… просто улетучилась из жизни… Операция совершенно благополучно прошла под общим наркозом; а если теперь на пустом месте чуть-чуть ноет в дурную погоду, цивилизованный человек идет к психотерапевту (а в странах менее цивилизованных обходятся алкоголем или наркотиками)…
Самое страшное и, во всяком случае, самое странное — даже не то, что льется кровь в результате локальных войн или индивидуальных террористических актов, а то, что кровопролитие ничего не “значит” и обходится, по сути дела, без значимой мотивации…
Ученикам Христа велено было бодрствовать. Конечно, бывает и другое, злое бодрствование — бодрствование врагов. И Анна, и Каиафа, и, разумеется, Иуда не спали в Гефсиманскую ночь (в отличие от Петра, Иакова и Иоанна). В предыдущую эпоху было очень много такого бодрствования… Но все-таки было и бодрствование верных — хотя бы не совсем полное, не достигающее должной меры, но было. Сейчас мерещится, что все кругом погружены в сон… И уж подавно не ждут Судного дня. Что же, мы в точности предупреждены, что Сын Человеческий придет в один из тех часов, когда Его меньше всего ожидают…»
Прошло больше 20 лет, а это и сегодня, пожалуй, самый концентрированный взгляд на сегодняшний мир, и — отрицание такого мира. Словно Сергей Аверинцев продолжает читать свои лекции в надежде достучаться до аудитории.
0
150.00
