Юлия Пересильд сидит напротив — совершенно земная — и с удивительной легкостью подбирает слова для описания эмоций, которые до сих пор ее переполняют. Космос — это награда. В невесомости ты — как ребенок. Творческий покой — это страшно. Люди — летают.
GQ Что в тебе изменилось после возвращения на Землю?
ЮЛИЯ ПЕРЕСИЛЬД Cтала спокойнее. Я же все время такая беспокойная: побежали туда, побежали сюда! Мне кажется, это меня успокоило как будто.
Что — «это»?
Вся подготовка. Это было очень нервно, и волнительно, и все прочее. И в какой‑то момент я поняла, что если буду переживать как актриса, как обычно, то мне не хватит сил все это пережить. Я стала успокаиваться.
А как все началось? Когда прозвенел первый звоночек?
Когда реклама пошла по Первому каналу, что набирают девушек. Мне ночью позвонила Лиза Муравкина, президент фонда «ГАЛЧОНОК», я подумала, у нее что‑то случилось. А она говорит: «Слушай, ты заявку подала?» Я говорю: «Куда?» Она: «В космос! Это только ты можешь полететь! Это должна быть только ты!» Я посмотрела, о чем речь, и, честно говоря, решила, что по здоровью не пройду. Но позже подумала: почему бы просто не прикоснуться к этому? Мне стало любопытно, я отправила заявку и долго не получала никаких ответов. И вдруг мне позвонили и сказали: «Мы вас приглашаем на медкомиссию с завтрашнего дня». А я в этот момент была в Грузии, сидела за шикарным грузинским столом. И когда я прилечу — у меня 15 спектаклей подряд! Но мне сказали, что надо проходить, иначе «мы вас не дождемся».
В итоге да, но я уже была третьим набором. Алена (Мордвинова. — Прим. GQ), дублер, она как раз была в первом наборе. Из первого набора прошла она, потом был второй набор, и уже потом, в третьем, была я. И это, надо сказать, было серьезное испытание. Мы лежали в больнице. Нас проверяли…
Ну как космонавтов.
Как космонавтов! Все проверяли, куча всяких МРТ. Потом был психологический отбор. Ты приходишь — сидят шесть психологов, задают вопросы разного рода.
У Клима Шипенко то же самое было?
Я не знаю. Он, конечно, проходил все испытания, но в случае с Климом немного другая история. Этот проект непосредственно к нему пришел. Он уже работал долгое время над сценарием, он был уже внутри процесса. Конечно, ему искали дублера — но дублера искали ему. А я даже не знала, кем я буду: первым экипажем или дубль-экипажем. Я не знала этого до последнего момента.
Чем в итоге оказался космос?
Космос — это награда. Потому что выше награды быть не может. Космос оказался к нам благосклонен, он нас принял, нам не было плохо, а если даже и было, мы все равно могли работать. Нам говорили, что это невозможно, но мы там сняли все, что хотели, и даже больше. Серьезная группа людей, раскадровщиков — те, кто делал для нас превизы сцен, — сидели и разрабатывали варианты, как все это можно снять. Мы туда прилетели и поняли, что варианты классные. Но также поняли, что можно снимать и по‑другому. «Пола» нет, ты можешь стоять на «потолке» — разницы, как висеть, нет никакой. Было непросто, но как‑то впятером, друг другу помогая, мы это сделали. Думаю, будет интересно, я не видела материала, который, как говорили, «пропал». Этот материал существует в трех вариантах. Часть Клим скидывал на Землю, часть до сих пор на МКС. С материалом, который здесь, уже работают. Ну что мы, совсем лузеры? Прилетели и потеряли флешки? Всем как бы очень хочется, чтобы у человека не получилось. Меня это так удивляет! Я представляю, Игорь, что было бы с нами, если бы мы ничего не сделали, если бы нам там стало плохо. Люди имеют право на ошибки, но я, конечно, с ужасом думаю о том, что бы нас ждало.
Я хочу вспомнить несколько фильмов с твоим участием, выбранных субъективно, и связать их с сегодняшним днем. В отборе был только один критерий: у этих картин высокий рейтинг на «Кинопоиске», их оценили зрители. Первый — «Пять невест». Там какой‑то совершенно потрясающий каст. Что ты помнишь о тех съемках?
«Пять невест», 2011
Я помню, что мы были невероятно молоды. И нас смогли собрать вместе — делал это человек, которого в этом году не стало. Это кастинг-директор Женя Кадилова, с которой я работала много раз. И я помню Минск, сорок градусов жары, а еще помню кафе, в котором мы ночами сидели и говорили про жизнь. Или как мы с Ирой Пеговой прилетаем в пять утра в Минск и нас никто не встречает. Я думаю: так не может быть. И тут мы видим в пустом аэропорту кого‑то с газетой, и я вижу по шортам, по ногам — ну это же Даня (Козловский. — Прим. GQ)! Такие красивые ноги могут быть только у него. Он опускает газету, дает нам по букету цветов, везет завтракать, а потом на съемочную площадку. Это было прекрасное время. Надо сказать, что у Карена (Карен Оганесян, режиссер фильма. — Прим. GQ) получается собирать команды и в кадре, и за кадром. Очень часто так бывает, что в кадре любовь и все хорошо, а за кадром людям неинтересно быть вместе. Тут мы просто не расставались.
Возникла ли такая любовь во время подготовки к полету?
На Байконуре, уже после отбора, все равно было напряженно. Ощущение, что ты должен взять на себя ответственность, не давало расслабиться. Но команда у нас была хорошая. Мы тоже на многие важные темы говорили, сидели вечерами, обсуждали. Там было хорошо, но просто такой накал страстей… Я еще не прожила всю эту историю. Я думаю, что для меня эта космическая одиссея закончится с возвращением Антона Шкаплерова и Пети Дуброва. Потому что сейчас я все равно за них переживаю. Я пишу Пете, интересуюсь, как он себя чувствует, как у него дела. Они остались на больший срок, для Пети это первый полет.
Куда ты пишешь? Что это за средство связи?
Пишу на почту, которая очень долго идет. Это не то что прям «алло, привет!».
«Параджанов», 2013
Мне кажется, в твоей карьере это было что‑то особенное.
Я прекрасно помню Киев, где проходили съемки. Помню, как мы знакомились с женой Параджанова, Светланой. Мне так интересно было наблюдать за этой женщиной. Взрослая, умная, красивая, аристократичная — она меня поразила я не знаю даже чем. Она не так давно умерла. Серж Аведикян, который играл Параджанова, был с ним близко знаком, он один из его учеников. В институте мы смотрели все фильмы Параджанова, а от Клименко (кинооператор Юрий Клименко. — Прим. GQ), который с ним работал, я слышала рассказы про «настоящего Параджанова». Что это за фонтан!
Что это за планета!
Планета! Человек-планета со своим миром. А еще Серж Аведикян — он же мультипликатор, и все эти коллажи, которые особенно мне дороги в фильме, сделаны каким‑то совершенно особенным способом. Не все знают, что он собирал всякую рухлядь, из которой создал гениальное произведение.
А что бы ты взяла из полета?
Я взяла! Во‑первых, у меня есть зеркальце со скафандра. Во‑вторых, конечно, галчонок, которого я возила с собой как индикатор невесомости. Но я уже отдала его в Музей космонавтики, меня попросили. У меня есть мой медицинский пояс, с которым я летела. Это такие лямочки, они подключаются к скафандру, чтобы на Земле знали, какой у тебя пульс, что с тобой происходит. У меня пульс на старте был 60.
Это вообще ненормально, прям удивительно! Как будто сидишь спокойно кофе пьешь.
Я хочу провести эксперимент, сколько у меня пульс, когда я стою за сценой. Я уверена, что за 100. Просто это разные профессии. В одной нужно волноваться и волновать, выводить себя из состояния равновесия, а в другой вводить в состояние равновесия. Потому что без холодного ума, без умения в критической ситуации думать в космосе ну никак.
«Людмила Гурченко», 2015
Как ты решилась на эту роль?
Я долго от нее отказывалась, но потом случилось так. Я пришла на пробы, почувствовала, что это все далеко от меня, но при этом внутри мне было комфортно. Я стала подробно читать сценарий, и меня расстроило, что в нем очень много про мужей, про то, от кого и к кому, — как будто это было главным. Потом я послушала запись книги Людмилы Марковны «Мое взрослое детство» в ее же исполнении — и ко мне пришла такая мысль. Боже мой! Как это обидно, такой фанатичный человек, влюбленный в профессию до исступления, а мы как будто обсуждаем ее личную жизнь. Ведь главное в ней не это. И мы договорились, что переакцентируем внимание с личной жизни больше на творчество. У меня не было задачи быть на нее похожей, скорее была задача показать, как тяжело, когда женщина до исступления влюблена в свою профессию. Как невозможно совмещать это с личной жизнью, с детьми. Вот такое у меня было желание. Понимала ли я, что меня как бы размажут? Понимала. Я знала, на что шла. В результате у меня есть фильмы, которые ездили на Каннский фестиваль, фильмы, за которые я призы получала. За «Люсю» я не получала ничего, кроме критики в свой адрес. Но все люди, которые приходят на спектакли, говорят именно про этот фильм. Всегда, во всех городах.
Полет в космос — это тоже «знала, на что шла»?
Знаешь, был такой значок «Хочешь похудеть — спроси меня как!». А я очень долго просила у друзей значок «Хочешь найти себе проблемы — спроси меня как!». У меня театр, я его люблю, все у меня хорошо, у меня есть роли в кино. Но на пути встречаются вызовы. И мне всегда вызовы очень интересно принимать. Это то, что дает тебе драйв, не дает тебе успокоиться в творческом смысле. Потому что состояние творческого покоя — это очень страшно. Как будто бы все закончилось. Полет в космос — ну я правда никогда об этом не мечтала. Я не думала, что это может произойти, как вообще можно об этом даже мечтать? Плюс я никогда не была фанатом космоса.
А когда ты в детстве просто лежала на кровати по два часа и мечтала? Перед глазами не было таких картинок?
Ты знаешь, таких картинок не было. Но мне всегда очень хотелось полета. Я, например, обожаю спектакль «Грозагроза», который идет в Театре наций, за этот монолог, который, конечно, школьный хрестоматийный, но этот монолог для меня очень важный. Отчего люди не летают так, как птицы? Летают! Игорь, они летают! Двенадцать дней мы правда летали. Там служебный модуль, он небольшой очень, все основные действия экипажа все время там. Стол, туалет, каюта, центральный пульт управления. И в редкие секунды, когда Клим улетал к себе, космонавты — к себе, я была просто как ребенок, мне хотелось танцевать, я пела, как только они улетали. Когда просто легкое движение ногой — и ты летишь. Я не знаю, что может быть круче этого с точки зрения ощущений.
Тебе будет это сниться?
Я думаю, будет. На самом деле впечатления такие сильные. И просто один взгляд на Землю — да даже передать это сложно. Может, в фильме получится, хотелось бы, чтобы люди почувствовали, какое это счастье! Я там была такая счастливая. Ты смотришь на Землю, и она такая красивая, беззащитная абсолютно. Не как кожаный мяч, в который мы порой превращаемся, вообще не пробить. А Земля — просто какое‑то большое прекрасное бескожее существо, и ты смотришь и думаешь, как мы умудряемся внутри всей этой красоты рождать в себе такие чувства, как ненависть, зависть, злость, раздражение. Как это происходит?! Так же не может быть, мы же там, внутри вот этого всего!
«Палач», 2014
«Палач» — еще одна твоя работа, прекрасная и жуткая. Сейчас, когда ты вернулась, ты столкнулась с двумя волнами хейта. Одна связана с полетом, а другая — с твоей благотворительной деятельностью. Что это за «палачи», которые всех судят? Что это за явление нашего времени?
Во‑первых, это простая человеческая зависть, к сожалению. Неумение слушать. Странное желание во всем найти плохое. Никто не верит, что человек может хотеть что‑то хорошее. Все уверены, что все, что ни делается, делается из‑за денег. Для популярности. На самом деле нет. Если цель — стать популярным, то ты очень быстро ее достигаешь, но люди в это не верят. Эти волны хейта, безусловно, обижают. Тем более в тот момент, когда ты, мягко говоря, восстанавливаешься, тебе еще не так классно, чтобы искрометно ответить и пошутить, когда ты еще слаб. А во‑вторых, есть такая странная вещь. Если женщина что‑то сделала — от поездки на «Евровидение», вспоминая мою любимую Манижу, до полета в космос, — это значит, что за ней обязательно стоит влиятельный мужчина. По‑другому не может быть, нету такой схемы. Вроде бы мы крутое другое поколение, мы современные, у нас новая этика, тра‑та‑та, но в реальности думают‑то все по‑старому. Внутри нас все равно тот же старый уклад. А если говорить про фонд… Жалко, что люди решили попиариться на моем имени, попытаться испортить репутацию моего фонда в момент, когда я сидела, простите, в ракете. А вообще, мы сейчас слишком много внимания обращаем на хейт, это даже как‑то нечестно, потому что огромное количество людей, в том числе важных для меня лично, говорят хорошие слова.
«Эсав», 2019
«Эсав» — недавний фильм Павла Лунгина, в котором кипят семейные страсти. А как твоя семья отнеслась к твоему решению лететь на МКС?
Я долго проходила отбор, они все знали, видели, как я переживаю. Не было такого: «Здравствуй, я в космос полечу». Но когда папа узнал об этом… Мама сказала: «Я его прибью сейчас, он бегает по квартире и кричит «Да‑а‑а!». Я приезжала к ним и рассказывала: вот я прошла испытание на центрифуге. И мама такая: ну понятно. С одной стороны, здорово, что я справляюсь, а с другой — она становилась все грустнее и грустнее… И потом мне рассказывали, как она говорила: «Вроде смотрю на ракету — красиво летит, а как только подумаю, что там где‑то наверху ты сидишь, то мне просто плохо сразу становится». Ну и папа, конечно, в последний момент… Знаешь, я поняла такую штуку. Чем ближе люди, тем меньше они хотели, чтобы я полетела. Кому это нужно из твоих близких? Им просто нужна рядом Юля — такая, какая есть. Им глобально не важно, полетела она в космос или не полетела. Им нужна просто Юля, чтобы она дома была.
А что дочки говорят сейчас? Как они пережили эти дни?
Они, конечно, сейчас гордятся и все прочее. Старшая написала песню. Прям хорошо у нее получилось, запулили ее на платформу. Они встречали после полета, обнимали, целовали, улыбались, но потом, когда я вернулась с реабилитации, просто пришла домой, вдруг обе заплакали. Но это же не значит, что детей от всего надо оберегать. Это переживание наверняка принесло им какой‑то опыт, понимание ценности жизни, уважение к стране, в которой они живут. Я надеюсь, что это только в хорошем смысле на них повлияет.
Скажи, чего нам ждать от фильма «Вызов»?
Лучше ничего не ждать. Во‑первых, фильм будет не скоро. Мы ждем Антона и Петра (космонавты Антон Шкаплеров и Петр Дубов. — Прим. GQ) — они продолжают съемки, в фильме есть их персонажи. И вообще, не надо ничего ждать, просто посмотрите. Я желаю этому фильму зрителя, который придет без уже сложившегося мнения. Честно скажу, что на этапе, когда я читала сценарий, я плакала. Это трогательная история, помимо всего прочего. Я надеюсь, она случится.
0
