Генерал Патрик Гордон писал: «Поскольку русские по натуре очень тревожатся при опасности, в этом и подобных случаях они имеют другой замысел — усугубляя вещи такого рода, представить свою службу и усердие в усмирении, подавлении и преодолении невзгод более славными и достохвальными». «Этот случай» — стрелецкий бунт 1698 года, когда «усердие в усмирении» и впрямь достигало высот заоблачных.
Царь Пётр имел все основания возвращаться домой из Европы в наилучшем расположении духа. Правда, главная заявленная цель Великого посольства — вдохнуть новую жизнь в умирающий антитурецкий союз, Священную лигу — никак не достигалась. Европейские государи, и в первую очередь император Священной Римской империи Леопольд I, с нетерпением ожидали известий с другого конца континента, из Испании: слабый здоровьем и бездетный король Карл II в любой момент мог отдать богу душу, и это с большой степенью вероятности сулило войну. Дом Габсбургов, главой которого был император, никак не устраивало завещание, передававшее испанскую корону Филиппу, герцогу Анжуйскому, внуку Людовика XIV. В этой ситуации ему было не до турок.
В остальном же всё складывалось удачно: молодой русский царь в подробностях осмотрел немалую часть Европы и даже получил свидетельство корабельного плотника в Голландии. Положительным образом был решён польский вопрос: на престол Речи Посполитой, вакантный после смерти в 1796 году Яна Собеского, удалось «продавить» лояльного России саксонского курфюрста Августа Сильного. Несколько десятков молодых российских дворян было определено на обучение за границей. Несколько сот европейских специалистов разного профиля, от врачей до фортификаторов и кораблестроителей, было завербовано на русскую службу. В голове у Петра роились планы подсмотренных у голландцев, немцев и англичан преобразований. В целом он был доволен.
XVII век остался в русской истории как «бунташный»: начавшись голодными восстаниями и продолжившись Смутой, он знавал городские бунты — Соляной, Медный, Новгородский, Красноярский и другие; казачье-крестьянскую войну под предводительством Разина; мятежи военных — стрелецкие выступления 1682, 1689 и 1698 годов и даже монастырское восстание на Соловках.
Возвращались без поспешности. Заехали в Вену к Леопольду I, убедились, что не только нового союза против турок не предвидится, но и уже существующий не работает: император отказывался учитывать русские интересы в мирных переговорах с Блистательной Портой. Тем не менее личное общение монархов было дружеским и создавало хорошие перспективы. Из Вены собирались ехать в Венецию, уже упаковались, и тут примчался гонец из Москвы. Вести были недобрыми…
«Стрельцов с пищалей»
Имевший большие планы по расширению пределов своей державы во всех направлениях (кроме разве что северного) молодой царь Иван Васильевич в 1550 году учредил войско нового типа: «В лето 7058 учинил у себя Царь и Великий князь Иван Васильевич выборных стрельцовс пищалей три тысячи человек и велел им жити в Воробьевской слободе». Регулярным это войско можно назвать с большими оговорками: основной статьёй дохода стрельцов было всё-таки не жалование, в мирное время выплачиваемое нерегулярно и зачастую не полностью, а различные привилегии в торговле и ремесле; коли так, приходилось служивых периодически отпускать к своим лавкам и мастерским. И всё же организация у них была гораздо более строгая, нежели у поместной конницы, вооружались и экипировались они единообразно и собирались быстро, благо располагались под рукой: в столице и приграничных городах.
Шло время, армия росла, к концу правления Алексея Михайловича (1676 год) в московском государстве насчитывалось более 70 стрелецких полков (из них столичных — 26) по 800–1000 человек каждый. Они сильны были корпоративным духом — товарищеской «спайкой», осознанием своей привилегированности, немалым боевым опытом. Селились кучно: на карте Москвы близ Садового кольца имена их полковников — Зубова, Левшина, Сухарева, Колобова — на месте тех слобод видны по сей день в названиях переулков и площадей.
Новые веяния
Однако военное дело не стоит на месте, и в 1630-е наряду со стрелецкими начали царской волею возникать полки нового, иноземного строя — солдатские пешие, рейтарские конные и драгунские, передвигавшиеся верхом, а на поле боя спешивавшиеся. Это было уже безоговорочно регулярное войско, получавшее от казны жалование, пропитание и оружие с амуницией и ни на что от службы не отвлекавшееся. В середине столетия оно хорошо зарекомендовало себя в войнах с поляками и шведами, почти не уступая европейским армиям ни в выучке, ни в дисциплине. Чего не скажешь о стрельцах.
По сути, перспективы стрелецкого войска содержали альтернативу безрадостную: либо превратиться в городскую стражу, предназначенную «для внутреннего употребления», — но тогда прощай престиж и привилегии, да и с жалованием неясно; либо «догонять» полки нового строя, и тогда лавочки с их доходами, домашними перинами и женой под боком уйдут в прошлое: регулярное войско подразумевает казарму. Некоторое время стрелецкие полки «болтались промежду», но бородачи в длинных форменных кафтанах понимали: золотое время уходит.
Два бунта
Следствием этого явился стрелецкий бунт 1682 года. Смерть бездетного царя Фёдора в конце апреля привела к династической коллизии: старший из его братьев, 16-летний Иван, был «некрепок разумом» и вообще слаб здоровьем; младший же, 10-летний Пётр, напротив, являл ум живой и самочувствие отменное. Обостряло ситуацию то, что матери у них были разные, и за обоими юными кандидатами стояли родственные кланы жён Алексея Михайловича — Милославские и Нарышкины. Сначала Нарышкины взяли верх — большинство Боярской думы и патриарх Иоаким склонились к тому, что трон следует передать Петру. Однако единодушие «наверху» отсутствовало, и этим воспользовалась «противная сторона».
Согласно традиционной версии (ныне рядом исследователей она ставится под сомнение), мысль опереться на стрельцов принадлежала 25-летней царевне Софье Алексеевне — женщине, вполне унаследовавшей ум, волю и энергию своего отца. Зёрна, посеянные её людьми, упали в подготовленную почву — стрельцы с готовностью восприняли слухи, что при Нарышкиных их ждут лишения и бесчестье. Спровоцированные людьми Софьи, заявившими, что Нарышкины «извели» царевича Ивана, они ворвались в Кремль, где, несмотря на предъявление им живого и здорового «убиенного», устроили настоящий погром. Утихомирить их удалось только через три месяца. Впрочем, амбициозная царевна свои задачи решила, став на волне мятежа регентшей при двух юных царях-соправителях.
Грозное эхо этого бунта прозвучало через семь лет. Возмужавший Пётр в начале 1689 года по настоянию матери женился и тем самым, по представлениям того (да и нынешнего, кстати) времени, перестал быть несовершеннолетним. Полгода спустя он дал сестре понять, что ей пора возвращаться в «просто царевны». Софья, не имевшая в своих честолюбивых планах поддержки ни у церкви, ни у боярства, решила попробовать разыграть «стрелецкую карту». В ночь на 8 августа в подмосковное Преображенское, где царь проводил бо́льшую часть времени, примчались два стрельца, сообщивших, что Шакловитый именем Софьи собирает полки.
Пётр уехал под защитой «потешных» в Троице-Сергиев монастырь. Оттуда он прислал в Москву приказ всему гарнизону следовать к нему. На открытое неповиновение большинство не согласилось — Софье пришлось признать поражение. Молодой царь утвердился на престоле, сестру же отправил в Новодевичий монастырь — пока на условиях почётной гостьи.
Тяготы и лишения
Стрельцов простили — их тогда некем было заменить. Они приняли деятельное участие в Азовских походах и после взятия — со второй попытки — этой турецкой крепости четыре полка из тринадцати, принимавших участие в кампании, были оставлены для несения гарнизонной службы. В 1697 году их сменили, но в Москву на отдых, на что они очень рассчитывали, не вернули. Вместо этого было велено следовать на западную границу, в Великие Луки, в армию Михаила Григорьевича Ромодановского. Путь был тяжёлый и неблизкий, в дороге снабжали из рук вон плохо; случалось, что стрельцы кормились по деревням и городкам Христовым именем, за что их же и наказывали за «опороченье царской службы». По прибытии на место выяснилось, что «квартиры» совершенно недостаточны, а ожидающегося жалования хватило только на полумесячный запас хлеба: год был неурожайный, впереди маячил голод, и цены взлетели в тричетыре раза против обычая. Стояли «в самых нужных (бедных. — А. К.) местех, мразом и всякими нуждами утеснены», «голод и холод и всякую нужду терпели», рассчитывая, что уж на следующий-то год (три года дома не были!) их вернут в Москву. Вместо этого пришло известие о передислокации в Торопец.
«Сей князь был характеру партикулярного; собою видом, как монстра; нравом злой тиран; превеликой нежелатель добра никому; пьян по вся дни; но его величеству верной был так, что никто другой. О власти-же его, Ромодановскаго, упоминать еще будем, что приналежит до розысков, измены, доводов, мог всякаго взять к розыску, арестовать, и розыскивать, и по розыску вершить». Князь Борис Куракин, «Гиштория о царе Петре Алексеевиче…»
Если над вооружённым человеком долго издеваться, он, скорее всего, взбунтуется. Эту нехитрую гипотезу лучшие умы тогдашнего военного руководства доказали эмпирически. Зачем? Скорее всего, просто так, от общего недомыслия и пренебрежения к управляемой ими массе. А может, и не «просто так»…
В марте 1698-го до столицы добралось полторы сотни дезертировавших стрельцов с челобитной от оставшихся на границе товарищей. Они жаловались на условия службы, дороговизну припасов, а также интересовались, не пора ли заплатить им недостающее жалование и вернуть «к чады и домочадцы» хотя бы на время, «для роздыху». По кабакам же о царских воеводах «лаялись матерно». Особенно упирали на то, что при штурмах Азова их «расходовали» особенно небрежно, хуже, чем солдат и казаков, винили Лефорта (известно, бусурманин!), про царя шёпотом добавляли, что государя на чужбине не иначе как извели — вона и известиев от него нетути.
Оставленный «ведать Москву» на время отсутствия царя (от которого, как назло, и вправду уже давно не было сведений) Фёдор Ромодановский отнёсся к делу легко: велел уплатить из расчёта 1 рубль 60 копеек на душу — стоимость хлеба на пару месяцев, и передать, чтобы не позже 3 апреля духу их в Москве не было. «Кому должен — всем прощаю». Доложили, кстати, объявившемуся царю; тот ответил благодарностью и неполным служебным соответствием «в одном флаконе»: «В письме вашем объявлен бунт от стрельцов и что вашим правительством и службою солдат усмирен. Зело радуемся; только зело мне печально и досадно на тебя, для чего ты сего дела в розыск не вступил. Бог тебя судит! Не так было говорено на загородном дворе в сенях».
О чём же было говорено в сенях на загородном дворе? Понятно, что речь идёт о предотъездных инструкциях. Не имел ли Ромодановский секретного указания спровоцировать стрельцов, а затем прихлопнуть «розыском», то есть следствием и судом? Коли так, понятно, отчего царь печалился и досадовал…
И грянул бунт…
Впрочем, потом он будет досадовать ещё больше. На самом деле бунт не был «усмирён», он, по большому счёту, ещё не начался. Беглые не вернулись «к месту несения службы», а продолжали мутить воду и требовать выплаты денег и улучшения бытовых условий. Их пробовали арестовать, но товарищи отбили, после чего пришлось задействовать Семёновский полк. Этот «аргумент» сработал, однако лучше не стало — стало хуже: вернувшись на границу, «засланцы» своим «отчётом» подняли на мятеж дожидавшихся их товарищей. Помимо прочего, зачитывались два письма, якобы писанные запертой в Новодевичьем Софьей (подлинность их по сей день вызывает сомнения).
Позже один из офицеров, смещённых стрельцами и поспешивших в Москву «на доклад», опишет случившееся так: «Июня в 6-м числе в Торопецком уезде на Двине реке, как сошлись вместе все четыре полки, и они де, стрельцы, у полковников знамена и пушки, и полковые припасы, и подъемные лошади, и денежную казну, и денщиков, и караульщиков отобрали, и слушать их ни в чем не стали. И полковники де им говорили, чтоб они шли в указные места с ними вместе, и они де им отказали — что де идут они к Москве, а в указные места не идут. А зачем в указные места не идут, того не сказали. И били в барабан зори и гасла, и подъем собою без полковничья ведома. И полковником, и подполковником, и капитаном от полков отказали, а выбрали из своей братьи ис пятидесятников и десятников и рядовых по четыре человека ис полку, и они де их и судят, и за караул сажают. И те де стрельцы с знамены и с пушки и со всякими полковыми припасы з Двиныреки всех четырех полков пошли вместе, московскою большою дорогою».
Там их уже поджидали. Встреча двух с небольшим тысяч стрельцов и примерно восьми тысяч верных правительству войск (Преображенский, Семёновский, Лефортов и Бутырский полки — цвет русского войска, будущая гвардия; да плюс ещё дворянская конница) произошла 18 июня на реке Истре близ Новоиерусалимского монастыря. Шанс у мятежников был — захватить монастырь и «сесть в нём в осаду»; а там могли постепенно подтянуться сочувствующие стрельцы с других участков границы — из Ельца и Валуек. Но — то ли не успели, то ли не сообразили, и авангард царских войск упредил их в занятии обители…
Стрельцов пытались урезонить, но они отказывались от любых вариантов, не предусматривавших их хотя бы кратковременное возвращение в Москву, а на этот счёт воеводы были непреклонны. Пришлось биться. Бились около часа, без особого остервенения, потери составили несколько десятков человек. Чего не скажешь о последующих событиях — следствии и расправах.
«Ничего сами не могут!..»
Ромодановский торопился закончить розыск до возвращения царя (тот, узнав, что всё кончено, заехал в гости к польскому королю Августу обговорить контуры антишведского союза). Фёдор Юрьевич наивно полагал, что если он представит полностью завершённое дело, то и будет молодец со всеми вытекающими. Поэтому, наскоро допросив под пыткой несколько десятков человек, он определил: 56 главных «заводчиков» повесить, полторы сотни виновных поменее — бить кнутом и сослать, рядовых участников «похода» рассадить по городам в темницы в ожидании царской милости; была же она в 1689-м!..
Царь, вернувшийся в Москву в конце августа, остался недоволен: розыск был неглубок и немасштабен, а главное — не вскрыта роль «любезной сестрицы». Он учредил аж десять «следственных бригад», но важнейшие допросы — например, очную ставку Софьи с показывающими на неё стрельцами Масловым и Игнатовым — проводил сам. В середине октября начались казни, продолжавшиеся до следующего февраля, полотно Сурикова запечатлело только одну из нескольких десятков массовых расправ. В общей сложности казнили около тысячи, более полутысячи — били кнутом и сослали. На этом дело не закончилось, спорадические приговоры следовали ещё несколько лет. Последний приговорённый был умерщвлён аж в 1707 году!
Софье устрожили режим. Семьи стрельцов из Москвы выселили, дома и имущество частично роздали «за заслуги», частично распродали. Провинциальных стрельцов поверстали в солдаты. Вот теперь Пётр мог быть доволен.
И он был.
«Если бы стрельцы хотя за час успели овладеть монастырем, то под защитою его твердынь могли бы, ослабив усердие верного войска, изнуренного продолжительными и тщетными покушениями на монастырь, одержать над ним победу и увенчать успехом свое преступление против Государя». Иоганн Корб, секретарь австрийского посольства в Москве (1698–1699)
0
119.00
